American Dream

Октябрь, 1963 Индейское лето обычно окутывало сырой и сулящий кипу использованных бумажных салфеток или один конкретный носовой платок Ричмонд – в середине позолоченного времени года. Осень на севере не отличалась особенной мерзлотой или количеством осадков, изобилие которых пропорционально равнялось высоте мокрого пятна на штанинах клешеных джинс Карла, но потепление всё равно ощущалось обывателями городка каким-то кулинарным ужастиком. После полудня улицы превращались почти что в туристический гриль с этим своим клубящимся над асфальтовой кладью удушающим зноем, в то время как сами их жители становились чуть ли не заготовками для идеального барбекю. Крохотными такими сосисками для аппетитной начинки хот-догов, что тут и там мелькают на перекрёстках в уютных бистро на колёсах. Непоседливые, суетливо несущиеся неизвестно куда и зачем существа, под гнётом жары испеченные - единственное сравнение, которое приходило в такую погоду на ум юноше. И которое вызывало у него мимолетную радостную улыбку, меняющуюся следом на небольшое приободрение. Разбавляющую беззаветно его унылое бытие, которое совершенно некстати – как оказалось, когда в самом разгаре выполнение твоих законных обязанностей как работника. Карл буквально таял за прилавком. Несомненно, отчасти это действие было продиктовано то и дело прибывающим в термометре столбиком ртути, но ещё и сильнейшим нежеланием занять себя хоть какой-либо работой. Лень плавила его изнутри, а клиентуры, как назло, было более чем предостаточно, отчего вопреки желанию улечься где-то за полками и спокойно умереть в блаженной прохладе - ему приходилось ходить, консультировать, метаться от одного человека к другому и разъяснять элементарные вещи вроде отличия Роя Орбисона от Фрэнка Синатры, ослепляя всех своей очаровательной дежурной улыбочкой. Ведь всем. «Начать хоть с того, что это просто-напросто совершенно разные люди» – с плохо скрываемой вязкой ленцой в голосе отвечал очередному посетителю Карл, пока дымный розовый луч – предвестник скоро заходящего солнца, что в любопытстве своём выглянул меж прикрывающих витрины металлических жалюзей, смазано целовал его в залившееся от жары румянцем лицо. Ползал по нему мелкими мерцающими струпьями бликов, не обделяя вниманием ни по-юношески острые скулы, ни щёки, ни в особенности жмурящиеся от столь пристального изучения глаза. Этот надоедливый всадник заката был ещё одним поводом для того самого искреннего изгиба мальчишечьих губ. Неся ими какую-то несусветную чепуху, в силах которой заставить прибывшего в магазин человека купить вместо одной запланированной вещи – с десяток внезапных, напрочь позабыв про неё – он всё грезил о том, каким будет его долгожданное возвращение домой. Заворачивал в безжизненно коричневую бумагу ещё один, врученный ему кем-то выбор, а сам с замирающим сердцем представлял себе вечерние приветственные поцелуи, преодолевшие тоску объятия с этой извечно колющейся щетиной и вкусные ужины. И почему-то, как бы ни представлялась ему эта картина – в новых красках или не очень – кроме содержания керамических блюд, толком-то ничего не менялось. Карл вздохнул. До закрытия лавки оставалось каких-то жалких пару часов, а он уже в нетерпении изводит себя ожиданием скорейшего окончания рабочего дня. Видно, духота доконала. Он даже и не представлял, что его способность предугадывать успешность продаж и предстоящей нагрузки в целом настолько плоха. Летом ведь, жара выжигала его покупателей вплоть до перевёрнутой от безысходности таблички «закрыто». Разумеется, он не надеялся сегодня на комичное перекати-поле посреди одинокого зала, но хотя бы на небольшие перерывы между наплывом клиентов – вполне. Люди вваливались в двери, грозя снести колокольчик. Бродили заинтересованно между стоек, переговаривались, иногда смеялись, досаждали вопросами. Словом, не давали Карлу покоя даже в те относительные минуты отдыха, когда «Иисус» с недовольным кряхтением выбирался из своей уютной каморки и пытался переключить внимание посетителей на себя. Хотя, не сказать, что факт этого своенравного грабежа особо огорчал юношу – так, спрятавшись от множества лиц за широкой спиной своего наставника, а позже и за громоздким прилавком – он всё равно умудрялся отлынивать. Долгожданные частички покоя на поблекшем, местами покоцанном от тяжести чужих ног паркете, по мнению юноши, вообще заслуживали отдельного пьедестала в раю. Мальчику была неясна причина столь разительного отличия между температурой ласкающей его виски, спину и шею щедрым потоком горячего пота, и той, что гуляла по кофейным плашкам из дерева. Даже в кожаных армейских ботинках у него нещадно леденели ноги от тянущегося невидимым шлейфом по полу сквозняка. Вот и сейчас, сморенный вечерними сумерками и слишком медленно ползущей по циферблату коротенькой стрелкой, он без малейшего зазрения совести устроился на продуваемых досках, оправдываемый лишь наконец схлынувшим потоком гомонящих клиентов, несомненно оставивших после себя небольшой беспорядок и неаккуратно распиханные по полкам конверты с пластинками. Теперь Карл мог вздохнуть с облегчением. В крохотной зале оставалась всего пара-тройка слоняющихся посетителей, да и то, заглянувших скорее чуть поглазеть, нежели действительно выцепить из толстых пачек что-нибудь стоящее, а значит парень мог спокойно заняться своими косвенными обязанностями, куда более интересными, чем общение с несведущими в музыкальной сфере людьми. Маленькая вспышка между двух его тонких пальцев и магазин в мгновение заполняется удушливым облачком дыма. В последнее время его дурная привычка была окружена странной традицией, на удивление совсем не кажущейся Карлу каким-то постыдным безумством, как если бы взрослый пытался потакать маленькому, ничего не смыслящему в жизни ребёнку. Даже напротив, он очень отчетливо ощущал некое извращенное подобие правильности, когда широкие ладони Нигана уверенно накрывали его, помогая удержать в руках капризный огонёк спички. Делить с ним один несчастный, свернутый наспех и не совсем аккуратно, сверток обманчивой легкости и пустой головы, было чем-то по-настоящему сокровенным. В каждом жесте, прикосновении, пересечении взглядов и звуке, выдаваемом еле ворочающимся языком – из-за которого они по какой-то неясной причине, бывало, очень долго, глупо и счастливо смеялись – чувствовалась атмосфера интимней, чем в псевдоэротике, обитающей в старых букинистических лавках, да на полупустых стеллажах дешевых автозаправок. Они лежали на заправленной кровати в одежде домашней или не очень, смотрели только лишь друг на друга и говорили бесконечно обо всём удивительном и повседневном, что существует на свете, не разделяя уже ночи и вечера. Иногда с улицы раздавалась какая-нибудь резкая неожиданность - лай соседского пса, гудок автомобиля или же чей-то, на чересчур повышенных тонах разговор – и тогда они замолкали. Созерцали что-то необыкновенное в расширенных от коматоза зрачках и не произносили ни слова. До чьего-то первого движения затекшей конечностью. Как сигнал к действию, он побуждал их сомкнуть уста на чужих и впиться в них голодным и жаждущим. Растерзать до незначительных ссадин на пухлых губах и соскользнуть такими же, но куда более тонкими и обрамленными платиновой щетиной на молочные костяшки ключиц, а позже и бёдер. Мечта, наверное, любой несостоявшейся провинциальной старлетки - заниматься любовью с красивым мужчиной на смятых страстью и желанием покрывалах, пока смешанный с таблетками алкоголь – с травой, в его случае – ещё вовсю бурлит в крови и нервной системе, а темнеющий вдалеке виниловый диск крутит на повторе одну из главных достопримечательностей творчества Конни Фрэнсис.¹ Карл бы посмеялся, да вот незадача - не смешно ему. Вот нисколечко. Это ж надо было угодить в такую трясину, самую настоящую топь, что поглотит тебя только быстрее, посмей ты сопротивляться. Не убивающую, но дарящую хрупкое ощущение того, что всё под контролем. Он смутным отрывком помнит свой железнодорожный путь от Норфолка к неизвестности и обуревающий его тогда страх перед ней. Опасаться нравов огромного города – это ведь так естественно. Уткнувшись в сменяющиеся калейдоскопом за окном поезда пейзажи и виды, он ожидал в скором времени познать кучу легкомысленных вихрастых голов, предлагающих ему сходить куда-нибудь поразвлечься, но на деле не сулящих ничего кроме удушающего одиночества. Предчувствовал годы неинтересной учёбы, размеренным шагом преследующей его на всём пути от дверей библиотек до лабораторий, а потом и точно такой же работы, где кроме безнадёжной усталости и желания никогда больше не приходить, абсолютно ничего не испытываешь. Представить же, что всё обёрнётся с точностью да наоборот, что ему доведётся так невообразимо привязаться к кому-то и так отчаянно полюбить, было чем-то непостижимым. Вообразить на мгновение, что будни его будут наполнены не горечью и сожалением, а спелой радостью и нежным теплом, трепетом проникающим в слова и лаской оседающим на теле. Или вот такими – опьяняющими часами полного единения. Карл слегка улыбается, невольно подбирая к себе ноги от холода. Не то что бы в их жизни подобных моментов было особое множество или хотя бы достаточное количество для того, чтобы собрать о них более или менее цельное представление, но юноше хватало и этого. Ведь так даже лучше. Ведь так ценнее воспоминания. Проворный уж поднимается ввысь. Карл с некоторой обреченностью облокачивается на деревянное подножие кассового прилавка и, задрав голову, бессмысленно пялится вверх. В неопределённую точку, а может даже и место. Туда, где поднимающийся с его фаланг дымный сиреневый сгусток губительного гербария соприкасается с потрескавшимся потолком. Он на несколько секунд прикрывает глаза, затягиваясь тонкой струйкой обманчивого блаженства, и болезненно жмурит веки. Обещание курить исключительно в компании Нигана, было нарушено лишь только сейчас. Расплывчатые образы недавних галлюцинаций – живых буквально и практически призраков, никак не оставляют его. Так и дремлют – либо в засыпающем разуме, либо на дне щербатой каморочной чашки. - Всё, хватит. Он поднимается с едва заметной тяжестью дыхания, невольно помогая себе облокотившейся о пыльную гладь пола ладонью и с непоколебимой решимостью заняться наконец-таки делом. Коробки с новым товаром, притаившиеся под столешницей, до которых с самого их прибытия никому не было и малейшего дела, также оказались чуть припорошены временем. Карл лениво отряхивает прицепившуюся к жесткой джинсе грязь и не без должного усердия вытаскивает из тесного деревянного плена одну из них. «О, да» – его внимание тут же приковывают к себе завернутые в бесцветную бумагу стопки пластинок, содержание которых колеблется от неслыханных ранее мальчишке хитов до благородного раритета, навсегда покорившего его юное эмоциональное сердце. Пальцы подростка начинают суетливо перебирать разноцветные свёртки, иногда откладывая в сторону тот или иной, а взгляд упрямо выискивать что-то, известное только ему одному. Кажется, в этой поставке должен был быть виниловый диск с музыкой только едва начавшего приобретать популярность Эрика Бёрдона, и, увлекшись целью, во что бы то ни стало заполучить его раньше остальных потенциальных клиентов, парень и не замечает, как окружающие его конверты неожиданно собираются в целую гору, машинально отсортированных по какому-то жанру кучек. Как и не замечает того, что руки его вскоре неизбежно покрываются шершавыми пятнами сизого, собранного даже не с товара, лежащего в забытьи на протяжении долгих нескольких месяцев, а с наспех зажатой между пухловатых губ сигаретой. Тлеющей, и оставляющей на нежной коже после серой рассыпчатой крошки, незаметную череду мелких, но оттого не менее болезненных аловатых ожогов. Осознание неприятного жжения приходит лишь со звоном танцующего над раскрывшейся входной дверью колокольчика и чьим-то приглушенным обсуждением, что с явной непривычкой пребывания в местах вроде этого, происходило чуть ли не растерянным шепотом. Подхлёстываемый азартом поиска необходимой пластинки, он далеко не сразу решает обратить внимание на нового покупателя, дождавшись сперва нескольких намекающих упоминаний его скромной персоны, а после уже и совсем откровенного, женского неуверенного «Есть тут кто?». Спеша поскорее оповестить посетителей о своём присутствии и по надобности помочь со столь сложным им выбором, он неуклюже выныривает из-под прилавка, попутно ударяясь головой о столешницу. Чёрт, больно. Карл в секунду затягивается, пытаясь притупить ощущения в так глупо пострадавшем затылке. - Я могу вам чем-то по… И осекается. Замирает точь-в-точь пораженный молниеносным взглядом Медузы Горгоны и застывает каменным изваянием, да таким, что – дотронься – рассыплется в мелкое крошево. На этот раз он даже не ощущает, как с медленно тлеющей самокрутки пепел вновь приступил тяжело осыпаться на его отделанные кожей ботинки. Он не чувствует ни обжигающего прикосновения огонька к кончикам пальцев, ни противного свербежа в носу от витающего поблизости запаха марихуаны. Да даже ни самого простого – охватившего бы его в любой похожей ситуации – стыда. Всё что он испытывает, так это лишь сильное желание провалиться сквозь землю. Не сбежать – докурить. Губы его предательски подрагивают от невозможности сделать одну из последних затяжек, а остекленевшие глаза, что доселе могли лишь бесцельно блуждать по необъятным фигурам напротив – делают невозможное. В собственном же отражении встречают такие же, только более блёклые и измученные. Ногу внезапно опаливает кусочком неудачно упавшей сереющей массы и волей-неволей мальчишке приходиться отмереть. Карл вздрагивает, и синева, наконец, встречается с синевой. - Папа? *** Мороженое кажется ему прогорклым сгущением сливок, щедро приправленных растерянностью отцовского взгляда, а вафельный рожок – приторной чепухой, вдоволь опутавшей его на протяжении всего детства чрезмерной заботой. Контролем и полным его отсутствием, если быть совсем точным. Намерением опекать и будто бы насильно любить, заметным сейчас в каждом неловком движении внезапного гостя. Карл до сих пор испытывал стыд перед Иисусом за ту нелицеприятную сцену, возникшую посреди магазина. Отец не начал выволакивать его на улицу, как провинившегося щенка, не начал кричать и грозно жестикулировать. Он просто судорожно оглядывал Карла, как совершенно незнакомого человека, подмечая в его облике взрослую усталость, поволоку неестественного расслабления в глазах, искусанные не им губы и очевидно наполненную марихуаной самокрутку, притаившуюся меж тонких палец. Иисус выбрал всецело неправильное время, для того чтобы решить посетить залу. Парень до сих пор помнит тот дрожащий, но уверенный голос Рика, безошибочно угадавшего в вышедшем человеке начальника, которым он так твердо и не терпя возражений, попросил того отпустить сына с работы. Поговорить. Карл был благодарен мужчине уже только за те сомнения и первоначальную попытку сопротивляться, которые он выразил. Тщетные, но всё-таки. Он в лучших традициях хиппи, вежливо, но настоятельно просил того дождаться окончания рабочего дня – жалких пары часов – но за которые, может быть, они смогли бы хоть что-нибудь да придумать, но отец был непреклонен. Эта гроза вылилась бы в самую настоящую бурю, если бы не рассудительный голос притаившийся позади Рика пассии, заверительно пообещавшей Иисусу вернуть мальчика чуть позже, в целости и сохранности. Возможно, она даже не солгала. Мишонн всегда с особой добротой относилась к Граймсу-младшему, старшего же, иногда укоряя за его излишнюю строгость. Карл невесело усмехается. Предостережительно проведший на прощание пальцем по своему горлу, Иисус выглядел крайне уморительно. Наверное, только это воспоминание и не давало ему окончательно пасть духом в этом унылом и утомившимся от жары парке. Веселящаяся где-то вдалеке ребятня, запах сладкой ваты и горячего попкорна, фрагменты оглушительного визга, раньше вызывавшего у него неудержимое предвкушающее восхищение, как это было в посещение аттракционов вместе с Ниганом, сейчас - ничуть не обнадеживали. Всё вокруг только и напоминало о том, как бывает хорошо в этом месте, когда оно не обременено напряженными разговорами и тяжкими встречами, а наполнено лишь заливистым смехом мужчины, уговорами на ещё одну поездку другую, да чередой упрятанных за большим сиреневым комом ваты поцелуев. Да, Карлу определенно не нравился этот посторонне навязанный момент его жизни. Как и не нравилось это отцовское слепое бродяжничество вокруг да около. Осознание неминуемости предстоящего разговора принадлежало им обоим, хоть парнишка и был единственным кто жаждал поторопить вселенную к его началу. Он угнетенно ерзал на лавочке, созерцая две молчаливые фигуры напротив и понуро отрывая мелкие кусочки от обвивающей его мороженое салфетки, купленного отцом ради заложения какой-то хлипкой основы к их разговору, всё продолжал думать о том, что неплохо было бы помимо этой самой основы и выжать из себя наконец-таки хотя бы несколько слов. Однако, когда он всё же слышит это мерзко-нерешительное «итак», вопреки ожиданиям он испытывает вовсе не долгожданное облегчение, а необъяснимое чувство страха, которое скручивает его изнутри. Отцовская нерешительность подобно маятнику начинает раскачиваться над ним, всё намереваясь сорваться и раздавить. Он открывает рот, лишь чтобы ещё сильнее помучить юношу, оттянуть приговор, говоря о чём угодно, кроме того, что в действительности необходимо. Он говорит – «На улицах Ричмонда - осень. Ты слишком легко одет для её жестокого холода». Он говорит – «Джудит скучает. Вечно лепечет что-то неразборчивое о тебе и постоянно вопрошает «где братик?»». Он говорит – «Как ты, сынок?» А Карл отвечает «неплохо». Хотя на деле, всё ужаснее некуда. Каждый вопрос - словно ребристый изгиб движущегося морского конька. Он с холодным равнодушием рассматривает карусель позади отца – скопление различных морских гадов, что так любят дети – глупо мечтая залезть на неё и уехать, хоть это и абсолютно невыполнимо. Он глядит на неё с целью отвлечься и между тем, с небывалой сосредоточенностью, полностью посвящённой бессмысленным фразам мужчины. Он волнительно сглатывает, вновь слыша такое знакомое, обрывками вырывающееся наружу дыхание. Прикрывает буквально на секунду глаза, занятый бестолковым киванием на вопросы, а после, заметив на платформе аттракциона чью-то маленькую детскую ручку, цепляющуюся за очередную иглу пластиковой подводной лошадки, вдруг отчетливо понимает, что Рик совершенно также не смотрит и на него. И если отсутствие подобной подачи контакта со стороны мальчика можно было расценить как желание сбежать от этого разговора, то у Рика видимой причины на то не было, ведь идея разговора как такового полностью принадлежала ему. Если бы всё было так просто. Карл поднимает голову, и сердце его в мгновение наполняется вязкой обидой и бессильным против безразличия гневом. Даже Мишонн занята изучением подтаявшего асфальта под ней. И Карлу хочется подорваться. Обратить на себя, наконец, за долгие годы внимание и черство выплюнуть в воздух те заветные слова, что окончательно разобьют хрупкое отцовское сердце. «Посмотри на меня!» «Посмотри!» Ты должен, ты не можешь снова закрыться работой. Не теперь, когда я хочу чтобы ты увидел насколько я счастлив. Тебе не за что прикрыться сейчас от того, насколько сильно я изменился. Вопреки твоему непониманию, вопреки твоему «у меня где-то есть сын и хорошо». Не теперь, когда я больше в тебе не нуждаюсь. Мне не нужен отец. Не теперь. Уже поздно. Что-то внутри Карла безвольно опускает руки. Возможно когда-то. Лазурный взгляд медленно скользит по своему личному призраку, так жестоко тяготившему его в недавнее время, и неожиданно сталкивается с отражением. Он смотрит. Чуть улыбается, как будто только что осознал, что действительно рад видеть своего любимого сына и Карл, с безлико танцующими на губах слезами невольно улыбается в ответ. Рик усмехается. - Ты… - он немного серьезнеет, снова отведя на миг глаза в сторону и тут же возвращает их обратно к мальчику, направляя всю возникшую между ними неловкость в это нетерпеливое переминание с ноги на ногу, - ты перестал писать письма, - он несколько зябко ведёт плечами, словно толком не уверенный в собственной речи, - пара месяцев тишины и куча дней пустого почтового ящика. Мы заволновались. – Мужчина коротко вскидывает взор на Мишонн и, дождавшись её твердого утвердительного кивка, незамедлительно продолжает, - поначалу думали, что возможно оно где-нибудь затерялось, однако... его всё не было, - Рик беспомощно замолкает и выжидающе воззирается на Карла. На его лице так и читается упрямое намерение разобраться со всей этой казусной ситуацией, хоть и надежда на одно большое недопонимание всё ещё поблескивала на дне выцветших светло-голубых радужек. Юноше же захотелось ввязаться в драку с самим собой. А ведь и правда. Он совершенно забыл о своей ежемесячной привычке отправлять в Норфолк пару новых слов о себе. Обычно он каждые двадцатые числа прозябал в душной почтовой зале, уныло рассматривая усеявшие пальцы чернильные пятна и тайком облизывая чересчур долго душистую цветастую марку. А тут вон оно как. Кажется, всё началось с открытием пляжных сезонов. С июнем, если быть немного точнее. Помнится, они с отцом обменялись парой сухих поздравлений накануне его дня рождения, скрепили их симпатичной, подписанной бисерным почерком родительской руки открыткой, а потом он оказался слишком увлечен поездкой к морю и дальнейшей компанией Нигана, чтобы написать тому хотя бы несколько строк. В этом был весь его отец, впрочем. Вместо того чтобы отправить своему сыну письмо первым и просто справиться о его делах, он уже на всех парах летит в Ричмонд, пересекая разводные мосты и километры. - Да, я… - Карлу казалось, что более неловким этому дню уже не стать, однако, - забыл, - он понуро опускает голову, очень не вовремя вспоминая о крепких мужских руках стискивающих его бедра в тесной машине. Пока в уши лились тягучие аккорды небезызвестной песни, а на шее оседало кое-чьё прерывистое дыхание, он был по-настоящему счастлив, хоть и умирал от того насколько томительными были эти прикосновения. Пытаясь отогнать вдруг прилившую к щекам краску и отвлечься от столь настойчивых образов, Карл неумело пристраивает свой недоеденный рожок между коленей, внутренне надеясь, что не запачкает сливками джинс. Прячет вмиг вспотевшие от волнительных воображений ладони за спину и вопрошающе поглядывает на предков, - что вы делали в магазине? Рик и Мишонн вздрагивают, как если бы он случайно застал их двоих в жарких объятиях и не только друг друга. - Ах, об этом, - отец основательно берёт речь на себя, абсолютно не обращая внимания на то, что его подругой тоже была предпринята значительная попытка внести в разговор свои пару центов, - я подумал, что будет неправильно встретиться с тобой без подарка и мне вдруг вспомнилось, что когда ты был маленьким, насчёт музыки у тебя было особое отношение. Вот только мне не удалось удумать – какой, - Рик на мгновение замирает, став свидетелем сочувственного взгляда Карла по отношению к женщине и наконец, осознав свою оплошность, слишком уж очевидно старается загладить её, что вызывает нежно лёгкие смешки у обоих, - Мишонн убедила меня. Не отказываться от этой идеи. Сказала, что вместе мы сможем что-нибудь подобрать. Потом увидели магазин, а после… тебя, - мужчина в смятении принялся тереть свою шею, позволяя напрягающей паузе повиснуть в воздухе. Минута за минутой, она разъедала прежнюю иллюзию уверенности их общения и отчего-то побуждала каждого стыдиться какой-то сырой неизвестности, до момента пока Рик, недоуменно не всплеснул ранее кричащей о его замешательстве рукой, - почему мы увидели тебя? Там, я имею в виду. Подросток обыденно пожал плечами. - Я там работаю. - Это я понял! – Рик тяжело вздохнул, - Просто... Разве ты не должен был устроиться по специальности? Я был уверен, что ты найдёшь себе работу где-нибудь в ботанической сфере. Я ведь и собирался по прибытию искать тебя в научно-исследовательском центре, ну или в крайнем случае в садах и дендрариях. Разве тебе не должны были дать стажировку? – Мужчина выглядел крайне измотанным всего этими несколькими предложениями и немудрено. Оплот всех его надежд и ожиданий стремительно рушился на глазах. Карл же с кривой издевательской усмешкой поспешил откинуться на спинку скамьи. - Как оказалось, никому в этом городе не нужны неопытные сопляки вроде меня. «Никому, кроме...» - немедленно зазвучало в его голове. - Ясно, - с долей усталой обреченности произносит Рик. В поле зрения его внезапно попадают дрожащие от беспокойства пальцы мальчишки, нервно перебирающие потоки вечернего воздуха будто бы в поисках, и на ум ему вдруг приходят знакомые юношеские очертания, плотно удерживающие белеющую трубочку самокрутки в задымленном музыкальном ларьке. Вопрос скачет на язык моментально и сам по себе, - ты куришь? Карл на этот выпад лишь коротко встряхивает отросшим занавесом чёлки, выгодно прикрывающим его смятение и складывает руки в замок, уберегая отца от сладкого искушения разузнать что-нибудь ещё. - Ты отправил меня изучать растения, пап. Там под микроскопом мы не только снотворный мак изучали. - О, Господи. Мысль о том, что его сын мог перепробовать уже всю периодическую таблицу, никак не укладывалась в его толком не отягощенном даже алкоголем разуме. Пряча лицо в ладонях, на выдохе, он судорожно оборачивается к застывшей Мишонн, надеясь найти в её облике хоть какую-нибудь поддержку, но против его замысла и пустых упований, мужчина обнаруживает на её лице лишь прикрытую космами горечь, со струящейся из под них нескончаемой жалостью. Она видит за бравадой юноши, её милого мальчика Карла, кровоточащие сгустки детской обиды и боли, что вырываются из его рта в виде иронических замечаний. Все те отцовские «потом» и «не сейчас», приправленные «я занят» и «поговори лучше с мамой об этом», что так стараются в данный момент выйти наружу. Возможно, ему и самому искренне не хочется исторгать из себя таких язвительных вещей, но что кроме этого он может сделать, если даже спустя столько лет, отец всё ещё не в силах сказать ему правильных слов и показать хоть частичку того, насколько сильно он его любит? Она знает, что Рик действительно старается всё повернуть вспять и исправить. Что он приехал сюда вместе с ней, чтобы не только навестить сына, но и показать ему, что он всё ещё является его отцом и что готов измениться. Что он невыносимо жаждет начать всё с нуля и сохранить хоть немногое от того, что некогда называлось семьёй. Эмоции, окутавшие Мишонн стали для Граймса-старшего той точкой невозврата, когда только чудо или чья-нибудь реакция могли бы сделать её отправной. Молчание изводит его, он начинает буравить остывающий от дневного зноя асфальт под собой тяжёлым в своём красноречии взглядом, но даже тот не способен как-то отреагировать и развеять обуревавшие мужчину чувства искомым облегчением. Признаться честно, единственное чего ему по-настоящему не хватает в этот момент, так это твердого голоса Лори и её ценных советов. После смерти жены они с Карлом неминуемо отдалились и даже неизбежная обязанность быть друг другу поддержкой, не смогла удержать их вместе. Это он виноват. Мучительная тоска по ней вынудила его забыться в работе, совершенно наплевав на существование сына, что каждой своей улыбкой, привычкой и вообще невероятной схожестью с покойной супругой, служил ему болезненным напоминанием о ней. - Я хочу, чтобы ты вернулся домой. - Что? Карл тотчас же подбирается, съёживаясь в один сплошной комочек беспомощности. - Дорогой, может нам пока стоит отложить этот разговор? – женщина буквально включается, полностью огораживаясь от своих размышлений, - уверена такая спешка нам ни к чему. Давайте, сядем спокойно и всё обсудим. Например, почему бы не расположиться где-нибудь у Карла, поужинать, узнать как он живёт? Рик с секунду обдумывает предложение, а после рассеянно кивает, мысленно предполагая, что такое действие, наверное, будет более целесообразным. - Да, ты права. Пожалуй… - Что?! Нет! – Карл и сам не замечает как вскрикивает и как затихают на какое-то время близ стоящие к ним люди, - то есть… - добавляет он тише, в попытках не задохнуться от собственного ужаса, - я имел в виду, что... что это невозможно. Я… я живу не один. На губах Мишонн появляется совсем неуместная ласковая улыбка. - О, Карл. В этом нет ничего страшного. Мы с радостью бы познакомились с твоей подругой. - Нет, дело не в этом. То есть... - юноша панически закусывает губу, думая, как бы выпутаться из этой отвратительной ситуации, но в голову его, к сожалению, не приходит ни единой здравой идеи, и, бросив оценивающий взор на отца, взвешивая все «за и против», он наконец-то решается, - Мишонн, ты не понимаешь, я... я... - чуть не плача, Карл сводит брови к переносице и обреченно жмурится, сосредотачивая на своём языке всю смелость, что только имелась в его арсенале, - я встретил человека, - он вдруг неожиданно даже для самого себя запинается и размежает влажные ресницы, изумляясь той внезапной легкости, что так кстати решила сейчас поселиться в его признании, - я встретил мужчину. Он заботится обо мне и любит меня. И как бы это не выглядело, но это взаимное чувство, - юноша слегка подаётся вперед, придавая себе этим незначительным движением большей уверенности, - и я ни за что не покину его. На какие-то бесконечные мгновения, расстояние между ними электризуется и заполняется пеленой оглушающего в тишине своей вакуума. Вся храбрость подростка рассасывается в его небытии как будто с заминкой, и это позволяет ему как следует рассмотреть на застывших фигурах напротив устрашающе шокированную гримасу. - Ты сделал – что?! Даже предусмотрительно ткнувшийся Рику в бок локоть, не на шутку перепуганной Мишонн, не сумел удержать того от обозлено повышенного тона. - Я встретил человека, которому на меня не наплевать. Который не безразличен мне. Разве это не достаточная причина для того, чтобы остаться в городе? – парень еле сдавливал рвущийся из его прокуренных лёгких крик. - Нет. Теперь ты точно едешь с нами. - Что?! – казалось, негодование Карла способно прожечь дыру на небрежно отутюженной рубашке отца, - да как ты можешь!? Тебя никогда не было рядом, когда ты был нужен мне. Никогда! А теперь, когда такой человек появился, ты просто заявляешься ко мне с намерением забрать? Так нельзя! Ты не можешь так со мной поступить! Только не снова. Секунда, и мальчишка пристыжено замолкает, чуть прикусывая щёку предательского рта изнутри. В эту минуту, здесь и сейчас, он перешёл ту запретную черту, что сам себе и провёл когда-то. Тема смерти матери была в их общении табу, но для Рика никогда не было секретом, что Карл считал именно его виновным в её скоропостижной кончине. Мужчина опечаленно сникает и приглушенно прочищает горло, надеясь-таки объяснить Карлу причину своей позиции. - Карл, ты не понимаешь… - Нет! Это ты не понимаешь!.. Не тут-то было. Юноша резко подскакивает со скамьи, и совершенно забыв про некогда удерживаемое им мороженое, теперь только и может, что безысходно смотреть на то, как согревшаяся сливочная сласть незамедлительно разбивается о холодную землю вдребезги. - Чёрт… Подросток уныло косится на постепенно растекающееся по асфальту сладковатое пятно и безотчетно пинает приземлившийся поверх него остаток рожка, даже не пытаясь уберечь своё лицо от настойчиво наползающей на него мрачной скорби. Мишонн подлетает не мешкая. Ни в коем случае не собираясь упустить своей возможности оставить этих двоих разбираться наедине, а самой отойти проветриться, чтобы трезво и как следует осмыслить происходящее. - Ох, милый. Не расстраивайся, - она утешающе бодро гладит его по плечу, ловко заглядывая в чистые лазуритовые глаза, - будь уверен, я что-нибудь да придумаю. Вот прямо сейчас схожу и куплю тебе новое, - женщина ласково улыбается, - или может ты хочешь стаканчик ягодного щербета, м? Как тебе идея? Карл лишь нерешительно кивает в ответ, не найдя в себе способности устоять перед таким обеспокоенным взглядом подруги и, будучи не до конца уверенный в собственном замысле, он спешит поскорее скрыться от неё за длинными каштановыми прядями челки. К счастью юноши, его таинственный жест остаётся без подозрения. Мишонн удовлетворенно похлопывает мальчика по испещренной клеткой спине и нехотя отстраняется, передавая все лучи своего внимания Рику. Тот стоит чуть поодаль, полностью вросший в угольный асфальт ботинками и желанием слиться с ухоженной территорией, поэтому когда женщина приближается и немного тянет его к себе поближе за локоть, дабы отвести в сторону, ей не приходиться особо напрягаться, чтобы заметить – ноги у того ватные. - Послушай, Рик, - на периферии она углядывает неуклюже пытающегося убрать остатки бывшего лакомства Карла, но это зрелище почему-то не вызывает у неё даже тени прежней улыбки. Она сосредоточена, как никогда, - сейчас я пойду и куплю Карлу новую порцию, - вкрадчивый шепот её, казалось, пробирал нутро до самых глубин, - и пока меня не будет, вы оба возьмёте и усмирите свой пыл. Ты понял меня? – под тяжестью её руки, взора и убеждения, мужчине приходится-таки утвердительно мотнуть головой, во избежание ещё большей проблемы, однако завидев реакцию, Мишонн тут же смягчается, - ему нелегко, и ты это знаешь. Он просто как и ты запутался, - Рик уж было собрался возразить ей, как оказался одернутым, - а может и нет. Понимаешь, о чём я? Я знаю, что ты думаешь - какой-то подонок запудрил твоему сыну мозги. Но мы не можем знать этого наверняка, - лицо женщины немедленно приобретает встревоженный оттенок, - ты нужен ему. Поговори с ним. Пообещай мне, что во всём разберёшься, прежде чем будешь делать какие-то выводы. Мужчина чувствует необыкновенное, свинцом наливающееся в груди замешательство, как если бы на кону стояли две равноценно дорогих ему жизни. - Я… - бесцветным и сиплым голосом тянет он, - хорошо. Обещаю. Пальцы на его руке в момент чуть сжимаются, а качнувшиеся темные пряди как бы говорят: «не подведи». Рик фактически ощущает, как вместе с покидающей ненадолго их компанию женщиной, исчезает постепенно и его шаткая решимость найти, наконец, вместе с сыном хотя бы отблеск возможного компромисса. Даже той примирительной полуулыбки, которой она окидывает их, перед тем как уйти, не хватает для того, чтобы задержать вдоволь это ускользающее чувство. Чувство обманчивого спокойствия. Лихорадочно ища способ, которым можно было бы хоть как-то разрядить напрягающую обстановку, Рик невпопад усмехается. - Надо было и мне попросить её захватить чего-нибудь съестного. Послушай, я… - Ты уверен в своём намерении забрать меня обратно в Норфолк? – Карлу явно не приходится шутка отца по вкусу. Он судорожно оглядывает обрамлённые лёгкими кудрями осунувшиеся черты и, несмотря на дрогнувшую внезапно внутри искорку жалости, заводит разговор в абсолютно иное, опасное в содержании своём русло. На миг мужчина задумывается. - Я... нет... я не знаю. Мне бы очень хотелось увезти тебя домой, Карл, - он непроизвольно потирает тотчас же задрожавшие руки, - показать, как выросла Джудит. Показать, как мы отремонтировали дом и твою комнату. Всё становится… лучше, - уголки его губ рассеянно дрогают, - и я уверен, что мы тоже могли бы стать лучше. Могли бы всё наладить. Юноша определенно не понимает, почему ему становится так больно от этих слов. Он трепетно сглатывает образовавшийся в горле ком, непроходимой горечью встрявшей в трахее и рвано выдыхает, боясь услышать даже звук собственного голоса. - Ты думаешь это возможно? - Да. Думаю да, - Рик обнадёжено упирает руки в бока, - по крайней мере, я верю в это. - Хорошо… - Карл в смятении отводит взгляд в сторону, - я... я поеду с тобой, - он делает несколько хрупких шагов по отношению к мужчине, совсем уж мягкой мальчишечьей поступью и без малейшего смущения обрушивается в его некрепкие от неожиданности объятия. Рику кажется, что он уже и забыл, каково это. Так бережно и нежно обнимать своего сына, вихрастую макушку с парой румяных щёк и целую коллекцию шалостей. Такого взрослого и бесконечно маленького одновременно. Самостоятельного человечка со своими личными убеждениями и нечаянную причину всех его непоправимых ошибок и упущений. - Я люблю тебя, Карл. - Я тоже люблю тебя, пап. В намерениях мужчины было, как можно дольше удерживать этот трогательный редкий момент в своих широких и огрубевших от нескончаемой работы ладонях. Навечно запечатлеть его в памяти после, но уж точно не расставаться с ним так сумбурно и скоро. В их объятиях даже не успевает пройти желаемого навсегда - только лишь несколько обыкновенных минут, прежде чем тело в его руках напрягается. - Чт… Что происходит? Это там не Мишонн случайно? Не успевает Граймс-старший даже толком оглянуться в направлении, в котором исчезла женщина, как Карл ловко выворачивается из его рук, точь-в-точь примеривший на себя старые обрывки воспоминаний о непослушных мгновениях детства. Он успевает увидеть только взметнувшийся перед самым носом водопад шелковых прядей, с лёгкими нотами лавандового шампуня, что призрачным шлейфом застыл совсем рядом – только руку протяни и коснись, когда ничего более не осталось. Рик так и продолжает стоять, застывши. Бесконечные несколько секунд «ничего» в оцепенении, сопровождаемые только оставшимся после сына звуком шаркнувших подошв, да исчезающей вдалеке фигурой. Мишонн подходит к нему буквально сразу же. Смотрит относительно долго на растерянного мужчину, в ожидании, что тот все же выдавит из себя какое никакое, но объяснение, а после, так и не дождавшись его, озадаченно осматривается вокруг, не спеша выразить своё замешательство. Хоть оно и всё равно вырывается из тонких, не приспособленных для излишне долгого рассусоливания уст. - Где он? Рик, кажется, даже не сразу понимает, кто и зачем к нему обращается. - Сбежал. *** Если бы за скоростью бега следили стражи правопорядка, то Карл, скорее всего, был бы остановлен уже на следующем повороте. С замирающим сердцем и отдающим в ушах набатом о пугающей неизвестности, он нёсся, не разбирая дороги. Врезался в редких прохожих, ловя на себя их брань и вполне реальные обещания поколотить, спотыкался о любые неровности в своём нежданном пути и жалобно, едва различимо хныкал, когда на каком-нибудь перекрёстке ему приходилось останавливаться из-за мигающего красным, крохотного огонька светофора. Он и понятия не имел, куда направляется. Лишь бы убежать, скрыться, запереться в собственном безопасном мирке или уйти как можно дальше отсюда. Сейчас он был тем самым потерянным ребёнком, что так отчаянно не хотел найтись. Он не оглядывался. Смотрел исключительно вперёд, на бессмысленные и размытые фигуры перед собой и, тем не менее, не видел ни зги. Какая-то солоноватая влага всё время застилала ему взор. Непрошеные они, замутняли не только его, но и рассудок, вынуждая мальчика просто двигаться рефлекторно, по интуиции. Просто бежать ото всех и прежде всего самого себя, и не замечать ничего, даже такой обыкновенной, ни разу ни незаметной вещи, как урну. Пожалуй, если что-то и могло дополнить пронзающую его от принятия нелёгкого решения боль, то это неуклюжее приземление под ноги равнодушных прохожих. На остывшую и обжигающую этим холодом и ещё внезапным калейдоскопом мелких царапин, появившихся на теперь запятнанных ладонях, землю. Глупость, когда люди говорят, что спокойное и равномерное дыхание помогает. Карл только острее начинает ощущать подступающий к горлу страх. Чего? Неизвестного. Вновь и вновь глотая очередные порции раздирающего своей морозной свежестью лёгкие и нутро воздуха, он вдруг необыкновенно ясно представляет, как точно с таким же рвением и поедающим душу отчаянием нёсся бы по оживленному перрону вокзала, пыльному и издающему шум отовсюду. За прощально гудящим поездом, покидающим и место и человека одновременно. Он беспорядочно начинает перебирать в своей голове всевозможные образы людей, за которыми он решился бы вот так слепо следовать. За которыми хотел бы следовать. Невзирая на все урны и камешки, и абсолютно все криво поставленные плиты. Воображение незамедлительно рисует ему такую знакомую лукавую улыбку и снисходительно прищуренные в своей извечной манере полумесяцы глаз, с этой завораживающе коньячной начинкой внутри. Карл смотрит на свои истерзанные алыми подтёками ладони и неожиданно даже для самого себя осознаёт, что постепенно, с каждой истекающей в его счётчике свободы секундой, они становятся жиже, прозрачнее. Ребром её он утирает с подбородка редкие капли, огорошено смотрит на них и всё никак не может сообразить, что же из всего произошедшего смогло довести его до слёз. То или это. Ниган в его иллюзии всё ещё улыбается и на прощание дружелюбно машет рукой. Карл машет ему в ответ. Медленно опускающейся, безнадёжно опускающейся окровавленною рукой. Встретившееся с пластиковым крылом ракеты – сборника всевозможного мусора - ободранное колено, неприятно саднит и окутывает плотным полотном боли, которое только теперь юноша, наконец, замечает. Если бы только это дало, хоть какой-то эффект. «Вот почему столько красного» - единственная мысль, проскользнувшая после этого незначительного открытия в его голове. Он медленно поднимает её и без особой воли к жизни обращает свой закостеневший взгляд к ночному небу, и таким же далёким, как и конец у его неопределённого пути, звёздам. Он опоздал на ужин. Попытка встать оборачивается очередной вспышкой жжения под грязной царапиной ободранного колена. Послушно выждав немую целительную паузу - едва ли - Карл кое-как подымается на ноги, шипя и мысленно чертыхаясь, и заставляет себя сделать мелкий, как старт перед финальным рывком, шаг. В витрине, любезно оставившей на своей стеклянной поверхности табличку с таким лаконичным «закрыто» - он видит своё отражение. В замусоленных джинсах и с бестолково спутанными волосами. Что бы сказал Ниган, увидев его сейчас? Парень усмехается. Он бы сказал: «Выглядишь как очень плохой мальчик». А потом бы непременно добавил: «Люблю таких». Карл с томящимся в сердце мучением от тоски по всем предыдущим дням, ну, или хотя бы не такого уж и плохого «вчера», лихорадочно запускает свои тонкие пальцы в эти темные, преступно всклоченные пряди и медленно выдыхает. За ним, должно быть, уже следует один приставучий коп с его мега-напарницей. Останавливаться нельзя. Он подходит к поблёскивающему в свете фонарей стеклу ближе и различает на своём лице помимо растянутых в страдальческой усмешке губ, всё те же бесконечные полосы прозрачного на щеках и застывших крупными каплями на ресницах. Длинных, царапающих веки горьким стеклом дланей. Ладони его предупредительно ложатся на тонкое горло, сжимают слегка, в надежде выдавить из него необъятный ком, но вскоре послушно опускаются вдоль тела плетьми. Под тяжестью собственного отражения он чуть отступает назад, а после и вовсе отходит в сторону. Ему здесь делать нечего. Пара вялых шагов, неожиданной резью отзывающихся в неаккуратно распоротой коже и через несколько минут Карлу постепенно удается превратить их в хромой и абсолютно комичный бег, позволяющий ему жалкими короткими перебежками преодолеть ещё несколько, едва освещённых кварталов. Прежде чем утомленные мутной завесью глаза жестоко не предают его, вынуждая ослепленного мальчика врезаться в шерстяное чёрное нечто. Возвращающееся в место, которое Карл привык называть своим домом. Слёзы рассеиваются, спасительно скапливаясь в уголках, и теперь Карлу дана бесценная возможность видеть. Да только не хочет он. Запах уже молвит ему о многом. Юноша с долгожданным облегчением прижимается к колючей ткани плотнее. Он стоит так, с одну или две, протяжнее чем повседневно минуты, и только вжавшиеся в неё до побеления пальцы дают ему вскоре понять, что его просто откровенно колотит от наконец позволившей завладеть телом, накрывшей толстым покрывалом - и вдоха не сделать - немой истерики. - Карл, спокойно! Что произошло? – на дне темных зрачков Нигана начинают выплясывать вдруг в преддверии ритуала классического допроса опаляющие своей горячностью искорки. Чистое волнение с разъедающей нутро тревогой напополам, - ты в порядке? Но парень лишь отрицательно мотает головой, силясь урезонить собственное сбившееся дыхание. У него не выходит выдавить из себя даже мало-мальски жалкого слова, хоть он и усиленно пытается - ведь времени у них практически нет, но всё что у него получается, так это беспорядочно заглатывать воздух в надежде, что вместе с ним, в лёгкие попадёт и умение разговаривать. - Карл, смотри на меня. Голос Нигана звучит непозволительно близко, да так интимно и сокровенно, что не переживай подросток сейчас за пару неуёмных родственников у себя на хвосте, то непременно бы одернул мужчину от подобного проявления их не совсем порядочных отношений в общественном месте. Теперь очередь Карла слушать и слышать. Через зрительный контакт, разумеется. Карл был прав. Содержимое глаз Нигана тёмное, пасмурное, с едва уловимой зеленцой на краю радужки и по-прежнему бесконечно притягательное. Карл смотрит, и в груди его сразу становится как-то спокойнее. Паника постепенно отпускает, уходит прочь без угрожающих обещаний вернуться и место её занимает прежняя трезвость мыслей, вместе со способностью связывать слова в предложения. Однако, даже несмотря на вновь приобретенный дар речи, он так и продолжает стоять истуканом, неверяще разглядывая хмурые черты напротив, пока чуть шероховатые ладони их обладателя невольно оплетают его юное и лихорадочно раскрасневшееся от спешки лицо. Растрепанный вид юноши кажется мужчине самую малость забавным. Взгляд его то и дело соскальзывает с расстроенного выражения покорившей его своим очарованием мордашки и цепляется за какие-то отдельные её, неуловимые безразличному взору детали. На взлохмаченную макушку, что под веянием ветра превратилась в один сплошной хаос, на черту бровей в растерянности изломившуюся, на слегка приоткрытые губы. На непослушные пряди каштановой масти, так неуклюже примявшиеся сейчас под его пальцами. Но в особенности Нигана занимали эти милые пунцовые щеки, налившиеся скорее даже не дешёвой подкрашенной выпивкой, а насыщенным оттенком естественного, подобного каким-нибудь клюквенным муссам, что подают в маленьких кафетериях вроде того, их любимого, нашедшего свой приют на стареньком Элвуд-авеню. Это был нездоровый румянец. Болезненный. Стремительно расползающийся по бледным скулам рваными пятнами. Лишь осознание этой немаловажной вещи и не давало Нигану забыться в прелестном личике окончательно. Не пытайся Карл так отчаянно вымолвить что-то, то он непременно бы обнял его, в попытке унять накатившее на мальчика оцепенение. - О... отец. Папа, он... он здесь, он нашёл меня, - испуганным шелестом наконец отзывается юноша. С бесцветным от ужаса голосом, дрожа и запинаясь на каждой согласной, он сам прижимается к чуть мятому крылу чужого воротника, что так умиротворяюще пахнет. До одури знакомым, опьяняющим своей пряностью одеколоном. Не так что бы сильно вычурным – со строгими нотками хвои и цитруса, но таким родным и драгоценным душе, сердцу и всему его трепещущему телу, что оно тотчас же безвольно обмякает. Расслабляется в крепких руках и льнёт так, что, кажется, норовит слиться с ними. Он не расстанется с Ниганом, даже если кто-нибудь решит применить к его тощей тушке силки. - Карл, - речь искусителя заползает под кожу, - не хотелось бы прерывать этот чудесный момент нашего счастливого воссоединения, но боюсь мы теперь не одни. Подросток страдальчески выдыхает. Ему не нравится это разрушительное «не одни». Какая-то простейшая с виду комбинация слов, однако извечно вызывающая в его жизни неопределённый разлад и едва ли усмиряемый, не подчиняемый ни местом ни временем хаос. Он слегка поднимает голову и тут же неуклюже утыкается взглядом в нервно дернувшийся кадык Нигана, выдающий его эмоции с потрохами. Выдающий его донельзя участившийся пульс. На некоторую долю мгновения, совершенно незаметно для всех кроме Карла, руки на его хрупкой талии сжимаются чуточку цепче, а после и вовсе размыкаются, предпочитая оказаться взмывшими в воздухе, в каком-то неопределённом раскованном жесте. - Глазам своим не верю! Неужели это наш знаменитый папаша Рик Граймс!? - мужское громкое восклицание разрезает густой ночной воздух так резко и неожиданно, что Карл невольно вздрагивает. Ловко отодвинутый примерившим на себя роль артистичного конферансье Ниганом, он напряженно косится на омрачневшие, тяжелым маревом возвышающиеся перед ними фигуры, мысленно кляня себя за то, что навлёк на того, такую безобразную ситуацию. И что ещё хуже, оробев вконец, как самый последний беззащитный мальчишка, только и был способен, что исподтишка выглядывать из его расползающейся по земле от приглушенного освещения тени, настороженно прислушиваясь к разговору и нервно кусая губы в томительном ожидании готовой вот-вот разразиться бури. Отец ненавидел манеру людей изображать клоунские ужимки посреди серьёзного обстоятельного разговора и Карл как никто другой знал, что обычно разворачиваемая перед копом, якобы забавная клоунада, ничем хорошим никогда не оканчивалась. «Любого особо остроумного юмориста исправит один вечерок в нашем участке» - так он говорил. Конечно же, Рик не всегда относился к отшучиванию задержанных так скептически, стремясь как можно больнее шлепнуть их затейливой башкой об крышу машины, попутно застёгивая наручники – порой он мог и ответить шуткой на шутку, если только дело действительно не касалось откровенных издёвок, которые ему отродясь не удавалось пропустить мимо ушей или столь же колко парировать. Издёвок, которыми однозначно сейчас будет сыпать на него Ниган, придавая им самые изощрённые и самые неожиданные значения. Это битва, которую Рику не выиграть вовек. Карл буквально уже замечает его гневно раздувающиеся крылья носа. - А ты, чёрт побери, кто вообще такой? Мужчина спешит вытереть ребром ладони внезапно выступившую на затылке испарину, призывая, таким образом, всё существующее в его теле терпение, а Ниган лишь весело усмехается. - Ну что же ты, Рик? Не будь таким грубым! – он деланно недовольно цокает и окидывает того насмешливым взглядом, - я на сто процентов уверен, что мой дорогой малыш Карл уже несомненно обмолвился обо мне. А как же иначе, - Ниган лениво оборачивается на притихнувшего юношу и в груди у того, от этого несвоевременного внимания, что-то предупредительно ёкает, - у него ведь такой острый язычок, не правда ли? – он чуть наклоняет голову влево и Карлу удаётся безошибочно угадать в этом действии немой интерес о том, на какой расклад беседы ему стоит рассчитывать. Ведь если об их небольшой связи ещё никем не было сказано вслух, то у него была просто потрясающая возможность разыграть перед новыми зрителями спектакль, собственного гениального сочинения. Наверняка едкого, как и каждая пропитавшаяся по отношению к чужакам желчью извилина. Карл не в восторге от этих мазохистических вкусов – мучить людей, казалось ему делом ужасным и недостойным человека, и если он и сам прибегал порой к какой-нибудь напрасной жестокости по отношению к ним, то только с очень большой обиды или же зла. И очень потом об этом жалея. Карл кивает и умудряется разочаровать неудавшейся сценой Нигана дважды. - Обмолвился. Честно сказать, мужчине уже осточертела эта привычка старшего Граймса влезать в чужие, мать его, разговоры. Он предупредительно вскидывает руку, облачённую в элегантную ткань чёрных перчаток, и с приковывающим к себе постороннее изумление выставленным указательным пальцем, призывает того замолчать. Мишонн, стоя чуть поодаль, кажется, уже давным-давно обратилась в соляной столб. - Не груби, Рик! Разве ты не видишь? Я пытаюсь разговаривать с Карлом, - он добродушно обнажает ряд белоснежных зубов, да так, что по спине подростка прокатывается будоражащий холодок, и нехотя переводит свой взор на Рика, - не переживай ты так, старина. Момент эмоциональный – понимаю. Но я не могу допустить, чтобы ты так неуважительно относился к нашей с ним болтовне. Рику глубоко плевать на все увещевания о каком-то там уважении по отношению к этому заносчивому ублюдку. Всё, что его на данный момент волнует – так это неприкрытый повелительный тон, с которым тот имеет наглость к нему обращаться и маячащий у самого его лица палец, воспроизводящий эффект едва ли не красной тряпки предназначенной для быка. И ровно как бык, агрессивно реагирующий на раздражающее движение, точно так же и мужчина начинает незамедлительно закипать. - Мне нет никакого дела до того, что ты там наплёл моему сыну и что продолжаешь плести. Карл едет со мной в Норфолк. Сегодня же. Ниган разочарованно опускает руку, поджимая губы в досадливом чувстве необходимых мер поставить этого человека на место и отрицательно покачивает головой. - Нет, сэр. Категорически нет. Что-то в мужчине взрывается. - Послушай сюда, старина, - презрительно передразнивает он, внешне сохраняя в голосе абсолютное спокойствие - внутри же, буквально трясясь от скрипящей на зубах злости, - для каких бы гнусных целей ты не использовал Карла и какой бы дрянью не забил ему голову - с этим покончено, - Рик определенно не понимал всей сути их с Ниганом отношений. Не осознавал и того переломного момента, уже случившегося в жизни юноши, когда подушек на кровати становится немногим больше, чем две или три, - Я забираю своего сына домой, немедленно. И мне непомерно начхать на то, что ты об этом думаешь, - его мастерство искоренять из речи все существующие, так и просящиеся изо рта ругательства, в то время как Ниган не мог и двух слов связать без нецензурного междометия, неизбежно восхищало последнего. Когда же в свою очередь Карл, просто пугливо сжимался от громогласно звучащего отцовского тона, - мы с Мишонн собираем его вещи, покупаем билет на поезд в один конец и больше ты его не увидишь. Больше не посмеешь ни указывать мне, ни манипулировать им. Я не позволю своему сыну играть в эти твои глупые лживые игры, - Рик жестко упирает руки в бока, продолжая источать чистейшие потоки безжалостной ненависти и от количества звучащего, не без их подачи, в его голосе яда, Ниган основательно рисковал получить несварение. Мужчина не унимался. Знал куда ударить пренебрежительной речью. Чтоб ощущалась как оглушительная пощечина. Чтоб пообиднее. Чтоб побольнее, - однажды он поймёт, а тебя забудет. Тирада его, наконец, иссякает, и Ниган беззвучно присвистывает, во все глаза уставившись на рассвирепевшего Граймса-старшего. - Ну. Надо. Же! Он играючи откидывается чуть назад, ловко доминируя своей спиной над равновесием. Всего лишь привычка хорошего расположения духа, а Карл уже не единожды успел поразиться ей. Настоящий пример невероятной гибкости. Юноша, со своими многочисленными попытками приблизиться к нему в скучные длинные дни, самое большое - смог не грохнуться на задницу, как бесконечность раз до этого, когда внутренние весы его окончательно оказались потеряны. Сказать по правде, он восхищался этой его повадкой. Сказать по-честному, он восхищался Ниганом. - Что это тут у нас? Родительский бунт? – мужчина заинтригованно усмехается, смеряя Рика бесстыже пронзительным взглядом, - признаться, я удивлен. Ты оказался не совсем таким мягкотелым тюфяком, как я предполагал, - он снисходительно кивает, медленно приближаясь к мальчонке, - судя по первому впечатлению, не мудрено было предположить, что яйца достались пацану от его мамочки, а тут такой вот сюрприз. Просто, блядь, поразительно, - размеренный шаг подводит Нигана к подростку практически вплотную и, конечно же, он не удерживается от обращенной к нему ехидной ухмылочки, - но, боюсь, папаша, ты уже упустил шанс наладить отношения со своим прелестным сынишкой. Забудет, - задумчиво тянет он, - кажется, я не припоминаю, чтоб он рассказывал мне о зачислении в какой-то грёбанный марионеточный театр, да и перевоспитывать его тоже уже немного поздновато, не думаешь? - Ниган плотоядно облизывается, жадно очерчивая глазами занавешенные мешковатой одеждой изгибы Карла, - хотя... - Он коротко щипает того за подбородок, слегка задевая пухлую нижнюю губку, так и требующую чтобы к ней горячо прижались прямо сейчас, и у него дрожь по телу идёт от того, как смотрит на него в этот момент парнишка, - всё же к одному небезызвестному методу кнута и пряника наш Карл таки по-особенному пристрастился, - мужчина спешит намекающе - на что-то лишь одно им известное, игриво повести бровями, - наверное, это такой новый, сверхэффективный способ обучения. Укрощение строптивого. Кажется, так это теперь называют. Карл ещё с секунду зачарованно слушает Нигана и лишь после, когда смысл сказанного, наконец, достигает его замерших шестерёнок - густо краснеет, чувствуя как предательский жар, румяным пламенем обдаёт его щеки. Нервозно прикусывает их изнутри, так, чтоб до металлического привкуса на языке, и предпочитает вместо открытого зрительного контакта упереться взором в стремительно исходящий индейского лета зноем асфальт. Мишонн с Риком же только и остаётся, что натянув мрачные физиономии, нерешительно переглянуться. Затянувшаяся пауза, похоже, совсем не вписывалась во внутренний, тщательно спланированный сценарий Нигана, так нежно лелеемый его склонным ко всяким провокационным ситуациям умом. Его задача как можно яснее заявить свои права на этого очаровательного мальчишку с грохотом провалилась под весом нескрываемого отцовского неприятия. И тут он либо дурак, либо настолько уверен в целомудренном поведении порождения своей плоти и крови, что даже не может сложить такие наипростейшие переменные, вроде обаятельного взрослого мужчины с потребностями и создания немыслимой красоты, со знаком влечения между ними. И вроде на дворе уже не девятнадцатый век, но эта Граймсовская старомодность, на счастье Нигана передающаяся по наследству только частично, умудрилась полностью растоптать его блистательный план, унизительно вынуждая искать его новые, не столь оригинальные пути выхода из сложившихся обстоятельств. Признаться честно – разбирательства с очередной бедой, свалившейся на него с пацаном в образе не особенно желанных гостей – именно сегодня, в его расписание никак не входило. Он намеревался заняться другими, более приятными для них обоих вещами. Звонко цокнув, он суетливо осматривает желтоватые - у всех кроме Карла, оно у него ярко-красное - в свете уличного фонаря лица. - Да чего вы все такие хмурые? - он недоуменно пожимает плечами с лёгким прищуром вглядываясь в припорошенные сумерками черты молчаливой женщины, а потом вновь обращаясь к новоиспеченному родителю, - Так, ладно... Рик, верно? Давайте мы сейчас все дружно перестанем изображать постоянных посетителей семейного кладбища и немного развеемся. Сообразим, так сказать, веселенькую алкогольную групповушку на четверых, - он несильно пихает Карла локтём в острые рёбра, вырывая того из своих наполненных неловким смущением дум. - Что скажешь, Карл? Не будешь против, если мы чутка побеседуем с твоими блудными предками? Карл соглашается. Карл не против. Не будет против, если Ниган всё это время будет рядом с ним. *** Терпение иссякало. Валило грузным ощущением неправильности происходящего, исходясь на уничижающие каскады невнятной брани и откровенную неприязнь. Низвергалось горячей поволокой вокруг, ведомой испытываемым ступором от этого внезапного появления количества людей куда большего, чем оно обычно могло вынести. От веяния всех этих мятежных эмоций Карла неизбежно клонило в сон. С особым унынием на периферии потускневшего зрачка наблюдал он за гневающейся грудой металла, лишь подогревающей свою нетерпимость синеватыми огоньками пламени. Никогда прежде он ещё не ощущал себя так подавленно в повседневности, в датах, не приуроченных к чьей-либо смерти или фатальной юношеской неудаче. Не кормил себя обещаниями, что всё это скоро закончится и не чувствовал такой рассасывающей его душу скорби - разве что только в то сереющее над домами утро, когда ему пришлось опустить самолично расшитый на уроках труда ко дню Матери платок, на крышку её деревянного гроба. Неумело, но с заметным старанием - все глупые шутки сверстников о занятии, подходящем скорее для девочек, были ловко отражены. Как жаль, что он не мог защитить её от всего. Карл зябко передергивает плечами. Рассматривать собственные коленки было занятно. Скобля коротко остриженными ногтями смутно прикрывающую их джинсу, оставляя белые полосы проминающегося под давлением волокна, он безуспешно пытался отвлечься от нагнетающей обстановки разглядыванием слегка раздражающей полосы пластыря, заботливо наклеенной на его поврежденную конечность Ниганом. Невероятное везение, что сам этот процесс не попался в поле зрения вездесущих Мишонн и отца, иначе затянувшееся между ними молчание рисковало бы таковым и не быть. Просто удивительно, как они продолжали сохранять спокойствие, находясь в этой тесной маленькой кухоньке и это притом, что всего четверть часа назад они стояли посреди людной улицы, не скрывая своих намерений развязать вербальную войну. Не поддавалась объяснению и целостность обеденного стола перед ними, ведь масса устремленных в него, прожигающих поблёскивающую поверхность взглядов, уже давно должна была обратить его в горстку трухи или в комочки дешёвых лакированных опилок. Карл не хотел проверять на прочность этот несчастный элемент мебели – хватит с него и тех непредвиденных ночных приключений, которыми насыщалась порой их общая с Ниганом жажда экспериментов. А потому, ему только и оставалось что смотреть, минуя напряженные очертания лиц напротив, как не имеющий более сил прятать клокочущее внутри возмущение от вида непрошенных гостей, чайник, отчаянно свистит в бурном своём негодовании. Вопит, пуская обжигающие столбы пара, и не успокаивается до тех пор, пока мелькнувшая сбоку тень не снимает его с раскалённой конфорки заботливой рукой владетеля. Не так он представлял себе сегодняшний ужин. Холодный бекон, упущенную из рук тарелку, секс на кухонной тумбе без надежды добраться в этот день до холодильника. Что угодно, но только не полноценную трапезу в кругу близких ему людей, имеющую на своём счету два хлипких нейтралитета и одно ярко выраженное желание перегрызть глотки друг другу. Карл знал - Ниган его папашу на дух не переносит, хоть и продолжает строить из себя мистера Очарование, сверкая предупредительным прищуром коньячных глаз и нацепив жеманно скользкую улыбочку, присущую молодым портье, прохлаждающимся в холле какого-нибудь отеля. Всё дело в характере. Будучи оба лидерами по натуре, они конкурировали бы во всем, только лишь дай повод. Главенство, управление, возможность держать за собой слово. В данном случае, они соревновались за внимание Карла, и будь проклят Ричмонд со всем побережьем вместе взятым, если оно всё же заполучит своё постоянное пристанище в объятиях Нигана. Именно эта мысль плескалась сейчас в мутных озерцах глаз Рика, и оттого на душе мальчика становилось только противнее. Чаша весов склоняется... К завёрнутым в красивую обёрточную бумагу пластинкам Чака Берри на Рождество. К неумению Карла танцевать и его ярому намерению отдавить кое-кому во время этого самого танца ноги. К звонкому бархатистому смеху и сверкающему посреди парковки автокинотеатра старенькому кабриолету. К мечтам о касатке, к говорящим цветам. К спелой вишне, алым соком растекающейся у него груди. К бесконечному океану. Ни к тому, к кому по идее положено. Ни к тому, кто не приукрашает свою речь тонной неуместных шуточек, а иногда и довольно грубоватых. Ни к тому, кто не заставляет Карла ощущать себя цельным. Нужным. Уместным. Любимым. - Прошу, не стесняйтесь! Проходите, присаживайтесь. Насилуйте нам мозги. Сидя, между прочим, делать это гораздо удобнее, - гулким набатом отдаётся в его сознании первая фраза, прозвучавшая в воздухе, когда они всем скопом завалились в тесную прихожую квартиры Нигана, - я бы ещё предложил вам чувствовать себя как дома, но, увы, что-то мне подсказывает, у вас там в Норфолке нет мелких, вечно обдолбанных хиппи. Что вполне естественно, ведь они все перекочевали сюда. Судить его понятия о гостеприимности Карл, конечно же, не собирался, однако не отнестись к ним с некоторым, как ему казалось, заслуженным недоверием, он не мог. Он относился к выбранной мужчиной тактике поведения – хамски-комической – с тем скоблящим нутро смирением или, если угодно - парализацией, когда, в конце концов, ты начинаешь жалеть, что не сделал с ним что-либо ещё в самом, не отягощенным дурными последствиями, начале. Он привык к шуткам Нигана. Более того, они впились ему под кожу неисправимым желанием улыбнуться, лишь зазвучи они рядом и он был не совсем уверен, можно ли хоть что-то с этим действительно сделать. Вряд ли, ведь так уж сложилось – он всецело доверял Нигану. Идея подсказать ему вести себя перед ними немного тише, скромнее – растворялась во рту, лишь задумай он её произнести, заставляя вместо этого прокручивать в котелке мысли «так нужно» и «он знает, что делает» снова и снова. Как заезженную пластинку «Блюза для Гавайцев» - оплота его спокойствия и невысказанных надежд, однако, не перечь он ему и дальше, они так останутся невысказанными. Ему определённо не нравилось, чем всё это могло закончиться. Не нравилась ему всё-таки и несерьёзность Нигана, как будто тот совершенно не понимал, что раззадоривая отца, он собственноручно подписывал себе смертный приговор или, что юноше казалось ещё хуже – пакт о несовместимости их сторон. Никогда больше не видеться. Не слышать и не знать друг о друге, а лучше вообще забыть – просто стереть из памяти. Кислым вяжущим страхом растекалось отчего-то осознание этой вещи по внутренней стороне его щёк, перерастая в еле слышное насупленное роптание. Расстаться вот так – с руки отцовского воспитательного влияния – слишком просто. Только не после того, через что им пришлось вместе пройти. Он тогда, кажется, встрял в прихожей из-за какого-то сущего пустяка, мелочи, которую и не вспомнить уже, когда Ниган силой своей хозяйской любезности повёл его притязательных родственников дальше по коридору. Опасливо поглядывая на них с никак не покидаемого им местечка возле порога, он всё пытался прислушаться к мерному звучанию их приглушенных голосов, но, увы, расстояние не позволяло ему этого. Ниган же, как мнилось юноше, был полностью занят демонстрацией своего сомнительного радушия. - Мишонн, - от Граймса-старшего не укрывается то, как широкая ладонь мужчины ловко оказывается на её смуглом плече и то, как беззастенчиво обратился он к ней по имени, - понимаю, с моей стороны это не очень-то вежливо, но могу я попросить тебя о небольшой услуге? Без утайки обменявшись с Риком долгим, многозначительным взглядом, который Ниган сравнил с настороженностью, какую обычно испытывают неискушенные граждане перед излишне пытливым коммивояжером, она коротко кивает: - Какой? Он весело прищелкивает языком. - Не могла бы ты пару минут сама здесь похозяйничать, дорогая? Приготовить чаю, - он мимолётно оборачивается на замявшегося в дверях мальчика, обреченно пытающегося стянуть с себя пыльные «конверсы» не расшнуровывая, - а то, видишь ли, парень растяпа - само воплощение неуклюжести. Уж не знаю, где он успел покалечиться – наверное, это произошло, когда он сбегал от ужасных и страшных вас, но у него колено разбито, - он недовольно качнул головой, совершенно не одобряя подобного расклада событий, – я должен позаботиться о нём, пока он что-нибудь себе не занёс. Потратив с секунду на обдумывание его маленькой просьбы, сомневаясь, не лучше было бы им с Риком заняться такой немаловажной вещью, она неуверенно пожимает плечами. - Ладно. И, казалось бы, всё, вопрос разрешён, но в разговор вдруг настойчиво вмешивается Рик. - Если мой сын ранен… Ниган зыркает на него так, что не будь Граймс прожженным тяжкими будними законника полицейским, то немедленно арестовал бы его по подозрению как минимум в одиночном убийстве. - …то мы сами разберёмся с этим. По спине Рика тут же пробегает предательская дробь будоражащего холодка, совершенно не сочетаемого с его образом твёрдой и несломимой натуры, а в горле благополучно встревает судорожный ком не особо-то радостного предчувствия. - Пошли, - бесцеремонно ухватив Мишонн за запястье и не одарив хозяина дома даже крохой заслуженного внимания, он упрямо утягивает её туда, где по его соображениям должна была находиться искомая кухонька, когда как Ниган так и остаётся стоять посреди теперь уже опустевшего коридора. Разобравшись наконец со злополучной шнуровкой обуви, Карл невольно подаётся вперед, вслед исчезнувшим в крохотной столовой родителям и нежданно спотыкается об широкую мужскую ладонь, мягко перехватывающую его за грудь. Синева под прикрытой в непонимании завесью пушистых ресниц неоднозначно темнеет и устремляется к цвету грецкого ореха под чужими полуприкрытыми веками, сокрывая липкое предчувствие чего-нибудь неприемлемого. - Что? - У тебя кровь, - нежно ласкающий мальчишечьи перепонки стройный баритон заботливо обволакивает юношу, что зачарованный им, не сразу догадывается оглядеть собственное худощавое тело и заметить так очевидно пересекающую колено кровоточащую ссадину, - надо обработать. Карл что-то невнятно бормочет, ощупывая кончиками пальцев чуть рваные края царапины, кивает рассеянно, любопытно рассматривая засохшие на джинсе всполохи алого и послушно вкладывает свою руку в предусмотрительно протянутую ладонь. - Это случайность, - голос его трепещет, подобно тонким веточкам красного дерева на ветру, шумит с пару безбожно коротких секунд и постепенно стихает под гнётом лёгкого веяния мягкой, играющей на самых уголках губ полуулыбки. - Я знаю, - Ниган забирается своим взором мальчику глубоко в душу, вплоть до истоков его симпатии и всех его мелких начал. До сладко разливающейся в юном тельце дрожи и чуть ли не до слабого покалывания в онемевших кончиках пальцев. И ведь делает это исключительно для того, чтобы победоносно выудить из неё переливчатые лики смущения и кротких, присущих исключительно этому ангельскому созданию чувств. Карл теряется в этом мгновении, причисляя его к тем незабываемым моментам из-за которых он так отчаянно тянется к Нигану и абсолютно не замечает, как быстро оказывается преодолен ими путь от равнодушно встречающей всех и каждого входной двери до сиротливо ютящейся в ванной аптечки. И его даже почти не трогают кривящиеся в сердце сомнения по поводу оставленных на волю случая отголосков семьи. Тех несчастных, что от неё остались. А зря. Нехорошие намерения лестничных (или грудных?) клеток, всё норовили проникнуть за дверь. *** Внимательно прислушиваясь к тому, как чайник с характерным грохотом опускается на замызганную плиту, Мишонн не успевает заметить бесшумно подкравшегося к ней со спины Рика. - Я думаю, нам стоит... - она вздрагивает, оборачиваясь, когда холодные, как у мертвеца руки, цепко смыкаются вокруг её застывшего в невесомости предплечья, - я думаю нам стоит осмотреть здесь всё. - Рик... - Сама подумай, - её предостережительная интонация едва ли оставляет его заинтересованным, - этот тип совершенно не внушает доверия. А я хочу знать, что творится в жизни моего сына. Хочу понять что им движет и выяснить... - женщина громко шикает на него, перебивая, лишь уловив в его голосе ненамеренную готовность повыситься на один или два тона. И словно намекая на то, что подобная вольность здесь недопустима, продолжает разговор уже на затаенном, но вполне себе твердом шепоте. - Это дом Карла. Он сам оказал доверие, впустив нас в него, а ты собираешься обшарить здесь всё? - готовое вырваться из его уст возражение, было тут же пресечено, - Ты хоть понимаешь, что это твой сын, а не преступник? А ты собираешься рыскать в его доме как... как... как коп. Тяжело устремившийся к ней исподлобья взгляд, невольно заставляет женщину замолкнуть и судорожно сглотнуть от неясно сдавившего её горло, притупленного ощущения опасности. - Если ты что-то неправильно поняла, то я поясню. Он сказал, что у него связь с этим мужчиной, и я понимаю, если бы... - он замялся, растерянно вспоминая свою юность и пытаясь провести от неё к настоящему вразумительную линию, - но это далеко не платонические отношения. Любовник, Мишонн. Ты понимаешь? Любовник, - он резко дёргается в сторону, будто его же собственная речь, казалась ему какой-то нелепицей, наплетённой поверх его образа идеального сына, - и если ты не забыла, такие отношения противоестественны и незаконны, и я имею полное право... Не надо было быть великим провидцем, чтобы увидеть заплескавшееся в глазах американки разочарование. - Арестовать его? - произносит она ровным голосом, хоть и само её сердце дрогнуло, - Тогда нас тоже следует упечь за решетку. Такие отношения противоестественны и незаконны... - потухше вторит она ему, - ты связал свою жизнь с чёрной женщиной, однако мы даже пожениться никогда не сможем. «Штрафное очко, шериф». Рик только сейчас понимает, насколько неправильной была выбранная им тактика разговора и насколько же он, грубо говоря, облажался. Всё должно было происходить не так. Однако же, они пришли к этому. - Послушай, - кажется, он начинает задыхаться от безысходности, - да, безусловно, но дело не в этом. Я просто хочу, - он коротко мотает головой, пытаясь сосредоточиться, - я просто хочу знать, что на уме у этого мужика. Это и его дом тоже, и если Карл связался с каким-то мерзавцем, то я должен знать это. Мишонн озадаченно хмурится. - Хочешь сказать, он держит его здесь силой? - Да. Может быть. Я не знаю, - темные кудри понуро опускаются вниз, - может он просто запудрил ему мозги своей якобы любовью, но и такой вариант исключать нельзя. В любом случае... - Ладно, - она глубоко выдыхает, умело подавляя чуть было не начавшуюся истерику и демонстрационно отворачивается обратно к чайнику, едва не столкнувшись с низко посаженной вытяжкой, - я поняла. Только пообещай мне, что мы не будем устраивать никаких обысков, рыскать в их вещах и тому подобное. Рик думает, что просто посмотреть на то, что лежит на поверхности, всё равно что осматривать карманы живодёра, когда жертва поскуливает прямо у него за спиной, но спорить, зная темперамент этой своенравной женщины, он попросту не находит в себе сил. - Хорошо, - он быстро прочищает горло, - я думаю, у нас есть примерно шесть с половиной минут. Обеззаразить царапину, обработать края, склеить их, наложить пластырь. Это без учёта того, если они решат, ну... - он неопределённо махнул рукой, - помиловаться. - И того, чем они действительно могут заниматься. Вдруг это был всего лишь предлог? Рик нервно фыркает, делая пару шагов в сторону коридора. - Я предпочту придерживаться этой теории. А то я такими темпами с ума сойду. Мишонн безрадостно улыбается. - Понимаю. На всё про всё у них уходит времени куда меньше, чем шесть с половиной минут. Они разделяются почти сразу, нашедшие близкую их интересам отдушину в различных отрезках той странной неизведанной жизни, которую Ниган привык называть своей. «Mi casa es su casa».² Едва ли, только, их кто-то в него приглашал. - Это ради Карла, - похоже, они взаправду находили себе оправдание в этой убогой фразе, веря в её неприкосновенность и придавая ей очевидное значение высшей цели. Лишь Мишонн старалась особо не опираться на неё, полностью принимая в расчёт тот факт, что если они попадутся, ответственность будет всецело лежать на них. Мёртвым грузом. И никакие оправдания не заставят мальчика увидеть их поступок в хорошем свете. - Я этого не одобряю. Прежде чем удалиться в уютно обставленную гостиную, приметившуюся ей по дороге на кухню, она ещё очень долго с безосновательным любопытством осматривала поклеенные в коридоре обои, придирчиво вглядываясь в каждый завиток узора, однообразной лианой тянущегося куда-то ввысь. Скромная гамма красок и верно подмеченных кем-то теней, густо расползалась по всему рисунку - знакомая и эстетически привлекательная, она неожиданно напомнила ей о доме в Норфолке, о тех просторных комнатах, в которых провёл все свои относительно молодые годы Карл. Улича сходство в этой, вроде пустяковой, но тем не менее немаловажной детали, она не смогла не проникнуться идеей, что её пасынок видел в этом месте частичку прежнего дома. Возможно даже частичку себя. Свободная зала за широким арочным проемом, оказалась вопреки ожиданиям не старомодным сборником доисторической мебели, а таким, вполне себе достойным свеженьким альманахом к наилучшего качества гарнитуре и пособием для выбора самого оптимального интерьера. В каждом углу и в каждой стороне комнаты чувствовалось наличие вкуса, которым могли похвалиться не многие, а также ощутимое представление о том, что кем бы ни был этот мужчина, он определённо не бедствует, но предпочитает количеству качество. Мишонн чуть не возопила от восторга, когда приметила два очаровательных плетёных креслица с серой подушкой. Мечтая о таких со времён своих далёких студенческих лет, когда её так захватывала идея интеллектуального чаепития на веранде маленького дома в Провансе, она едва сдержалась от того, чтобы усесться в них, благопристойно позволив себе исключительно прожигать их взором. Помнится, те мятые, демонстрирующие их каталоги с выраженным запахом лака для ногтей, всё ещё лежат у неё в гардеробе. Громадный сервант - основная её цель и задача, остаётся нетронутым ровно до той поры, пока осматривая темный венгерский диван на наличие подозрительных залежей - ну, а вдруг, она не отвлекается на блеснувшее где-то сбоку, в лучах не увесистой люстры, нечто. Подойдя к нему ближе, ей удаётся прочитать на переливающейся в играх освещения металлической табличке, спрятанной под прозрачным тонким стеклом, чьё-то неизвестное, возведённое в культ имя, грациозным курсивом маячащее прямо перед целой коллекцией различных трофеев и всевозможной бейсбольной атрибутики. Фотокарточки незнакомцев, их размашистые подписи, кубки, медали, вырванные страницы из старых газет. Всё что угодно и даже больше - целая поэтапная биография со всеми многочисленными аспектами и самое сердце - призывающая до неё дотронуться бита, прилёгшая аккурат под то самое, негласное надгробие. У женщины под ложечкой сосёт от просмотра всего этого. Иррациональное отторжение вынуждает её ловко оттолкнуться носками от деревянных плашек и молниеносно устремиться в том направлении, где они с Риком приняли решение разойтись. Вроде бы и нет ничего такого в чужой тяге к подобному виду спорта, да только что-то всё равно наталкивает её на склизкое ощущение инородного в душе и ей приходится знатно постараться, чтобы распознать в нём угрызения совести. Тут нет улик, нет подозрительного материала, а лишь людское обыкновенное хобби. Мужчина отыскивается всё там же, неловко топчущимся в коридоре за обследованием расположившихся на низеньком столике вещей. Что-то оказывается небрежно брошенным, вроде парочки дорогих перьевых ручек и стопки конвертов непонятного назначения, а что-то педантично расставленным по чёткой траектории, как например коротенькая вереница одеколонов с пристроившейся рядом, по всей видимости, самодельной коробкой с салфетками, кипой бумаг и запасной связкой ключей, на тот случай, если кто-нибудь нечаянно потеряет свою. Учинённый бардак тут же намекает ему о двух разнящихся линиях поведения и это даёт ему повод как следует задуматься над тем, как эти двое вообще умудрились ужиться. Продолжив разглядывать этот бытовой беспорядок, внимательнее приглядевшись, он неожиданно узнаёт на лицевой стороне водрузившегося на самой вершине конверта, свои собственные, тщательно выведенные им же, инициалы. Ошибки быть не может - всё это - отправленные его рукой Карлу письма. Груда бессмысленного текста, приправленная несколькими десятками упоминаний ложных новостей и прошлых их переписок. Только теперь до него доходит, насколько же уклончивыми были ответы сына и насколько сильно они отличались от того, чем жил он все эти годы на самом деле. Целая стопка лжи на таком крохотном столике. Поразительно. Собравшись уже было уйти и отыскать Мишонн, чтобы поделиться с ней своими безрадостными размышлениями, он в последний момент замечает притаившуюся неподалеку дверь. Как скитальца, намеренного отвести заплутавшего путника к какой-то ужасно невыносимой тайне и к непрошеным подозрениям второго, образовавшегося из ничего. Ведомый беззастенчивым любопытством, какое обычно прилагается к характеру назойливого родителя, Граймс украдкой заглядывает в неё, приглашающе приоткрытую, будто бы специально его выжидающую. Мягкий свет уличного фонаря тут же проливается тонкими полосами на его непослушно вьющиеся пряди, заполняя собой всю небольшую комнатку и когда ему, наконец, удаётся хоть что-нибудь углядеть в ней сквозь эту узкую щель, лучи настороженно останавливаются на его обескураженном лице. Это спальня. Недостаточно маленькая для одного, но самый раз для двоих. Свежий ворох не заправленных покрывал, комод, заваленный всякой всячиной и соскользнувшая в заутрене клетчатая рубашка. Он даже не сомневается в том, кому она может принадлежать. Секунда, и нелицеприятные картинки тут же, одна за другой начинают вспыхивать в его воспалённом бесцельным гневом мозгу. Как... Как этот человек мог... Да как он только посмел посягнуть на самое дорогое, что у него было. Покуситься на его сына, на мальчика, на ребенка... Он бы принял, будь это естественная трезвая связь двух парней, потянувшихся к экспериментам. Если бы Карл, полностью осознавая нереальность подобных отношений, просто решил бы попробовать, но... Чёрт возьми, да он же был даже старше Рика! Это уже никак не походило на трезвую временную увлечённость. Мысли бешено метались в пределах его разума, из одного умственного центра в другой, и так и норовили пробить собой всяческую преграду. Крутились, покруче любой космической центрифуги, ударяя обильным потоком апперцепции прямо в несчастную, хрупкую от непостоянства религию отцовства. Дурное «они сделали это» - сжирало его с титаническим остервенением и чуть ли не заживо. Они и дальше рвались бы за линию черепного горизонта, оседая болью в крепко сжатых от бессилия кулаках, если бы не мягко приземлившиеся на его загривок горячие пальцы, невольно заставляющие отвлечься. - Пойдём, - Мишонн фактически видит как надсажено скрипят внутренние шестерёнки Рика и как сам он парализовался внезапно открывшейся ему истиной. Видит и чуть дергает желваками, подавляя в себе почему-то взявшееся из ниоткуда желание рассмеяться, - если по любви, то всё это не страшно, - невзначай выцепляет она из памяти строчку какой-то старой, не набравшей популярности песни. Мужчина рассеянно кивает и чуть погодя отпрянывает от проёма, искренне благодарный этой её проницательности. С этой женщиной всегда так - ничего и никогда ей не требовалось объяснять. Все его тревоги и переживания, и так были у неё на виду. - Думаю, нам следует поторопить их. Рик только и может, что согласно мотнуть головой. *** У Нигана невообразимо тонкие изящные пальцы. С гладкими подушечками, так идеально вписывающимися в его привычку как можно нежнее касаться юноши, и аккуратными полумесяцами, легонько царапающими молочно-белую, взбудораженную от холода кожу. Карл незначительно жмурится под этими прикосновениями и неловко посматривает исподволь. За мужчиной, за его стараниями, за тем как медленно, миллиметр за миллиметром открывается его взору розовые разводы под безбожно испорченной, пострадавшей от туповатых ножниц в руках Нигана, штаниной. Лёгкая бутылочка антисептика удобно укладывается в его широкой ладони, смотрясь по сравнению с ней неожиданно крохотной, и подростку ради приличия приходится вздрогнуть и жалостливо зашипеть, когда обжигающая компонентами смесь обильно проливается ему на колено. Это больнее, чем он себе представлял. Ссадина невыносимо щиплет, взрываясь на поверхности вспененной шапкой и горит бесцветным пламенем дезинфекции. Мучает и терзает его, вынуждая непрочной хваткой вцепиться в бортик его текущего пристанища - ванны. Карл как в замедленной съёмке наблюдает за кратким веянием теплых потоков воздуха, за осторожно дующим на неё Ниганом. Неприятные ощущения постепенно уходят, вместе с бывшим запасом кислорода из его легких, но их всё равно заменяют другие. Более сумбурные и непонятные. И что страшнее, не здесь, не в неодушевлённой царапине, а прямо в его грохочущем, сбившимся с ритма сердце. Мужчина бережно ведёт до белизны стерильным обрывком бинта по куцым краям чужого ранения, полученного, как надлежит всем мальчишкам, увы, не в жестоком бою; моргает через раз, полностью сосредоточенный на каждом движении своей руки, и невольно встрепенается, когда на запястье его вдруг падает тяжёлая горячая капля. - Прости. Ниган отчего-то испытывает сильнейшее желание погладить парнишку по голове. Тот сбивчиво глотает извинения, периодически шмыгая и извергая их неумолимо беспорядочным шепотом, доносит кристально, но как бы совершенно постороннее имеет в виду. «Если бы я не споткнулся, то тебе не пришлось бы переживать всё это. Испытывать это. Включая вину за вынужденно причинённую боль». Мужчина чуть запоздало возводит глаза кверху и исключительно для Граймса-младшего в них плещется отчётливое: «Ну, не дурак ли?» Знакомство с его родителями было тем неизбежным, намечавшимся на их горизонте уже давно, а вот со своей случайной оплошностью он как-нибудь да управится. Загладит провинность. Не сейчас, но может быть позже, всучив мальцу полосатое ведёрко с существенной горкой горячего, легко переминающегося на его чувствительных рецепторах попкорна и пару забавных желтоватых билетиков, которые тот обязательно где-нибудь потеряет. Ниган уверен - это случится примерно на двадцатой минуте их внепланового свидания. На тридцать четвёртой они обнаружатся в заднем кармане потертых джинс Карла, пока мужчина будет сминать их вездесущими ладонями у треснувшей раковины в общественной уборной, ведь тот просто не мог не пролить на себя стакан с содовой от тоски по пропавшим пропускам к безудержному веселью. Граймс-младший, конечно, смутится от своей неуместной рассеянности, лепеча что-то несуразное, вроде «как же я мог забыть...», но не слишком, ведь на тридцать шестой лицо Нигана окажется где-то в изгибе между его плечом и шеей, а значит, будет слегка не до этого. Всё что он хочет сейчас, так это показать, что ничего-то, по сути, не изменилось. Они по-прежнему здесь. В Ричмонде. За окном фальшивое лето, а озеро по-прежнему в паре кварталов от них. Они по-прежнему вместе. И всё так же, как и миг, час, день, год назад - влюблены. Ниган слегка приподымается - лодыжку опаляет ледяное соприкосновение с кафельным полом - ведёт носом в опасной близости от раскрасневшихся скул юноши и дрожащими губами накрывает его. Сначала медленно, пробуя, дегустируя его словно сладчайший на свете нектар, который он желал бы испить рождаясь и умирая, а ещё то капризное «всегда» между ними, а после увереннее. Погружаясь в этот лепестковый рот, расцветший лишь для того, чтобы дать ему этот самый живительный напиток и терзая его сильнее. Целуя требовательно и жадно, упрямо впиваясь в сочные губы и неотвратимо чувствуя на них нечто солёное, одиноко скатившееся по щекам юноши. Его собственные - бережно оплетают тонкие пальцы, будто намеренно скользящие по редким колючкам - платиновой щетине, ради одного только доказательства - он существует, он рядом. А как же иначе. Пухлые половинки податливо раздвигаются под напором не дюжей силы Нигана, и тому приходится нещадно постараться, чтоб воззвать к самообладанию и отстраниться от этого ходячего сгустка искушения. Ибо сквозь пелену обоюдно прощального поцелуя оно издавало слишком непростительно восхитительные звуки даже для него. Ненадолго задержавшись языком в уголке разомкнувшихся уст, безотчётно смакуя тотчас осевший на нём вкус пряной ванили - безобидный образ поедающего пломбир и звонко смеющегося юноши возникает в голове сам собой - он нехотя отлепляется. Кажется, что ещё чуть-чуть и он бы уже никогда не смог остановиться. - Карл, любовь моя... Шепот Нигана сладостной дрожью пробегает по юным венам и под румяной корочкой. Под мгновенно заалевшей кожей, вспыхнувшей цветом безалкогольного пунша, пролитого на выпуском. Опьяняющего не шумящими пузырьками, а непотребным последствием, вроде подозрительно шумной возни, доносящейся с заднего сидения машины, показательно пристроенной на отдалённых местах школьной парковки. И запертой в багажнике ровно до следующего, точно такого же, приправленного лампочками сотни гирлянд вечера. Много их еще таких будет. Или не будет вовсе. Этих одинаковых танцев, отличающихся лишь видом бьющих по стеклу учреждения и стеклу машины осадков. Или под безоблачным небом, когда вечер ещё не безбожно испорчен, а всего лишь продолжается не совсем там, где ему полагалось. Тогда по стеклу бьют руки, головы, все последствия малейшего неудачного поворота. Но Карл такого не помнит. Карл помнит залитый светом громадного экрана салон. Помнит их условную трезвость, кипящую в жилах и верно барабанящий по крыше кабриолета дождь. Всего лишь очередное, приевшееся клише о жизни «долго и счастливо». Но что делать, если оно так нравится Карлу? Это грёбанное клише? Оно вызывает даже не бабочек в животе, по быстрому набору стационарного телефона, но определенные искры фейерверка на кончиках его тлеющих сигарет. Сладкой мукой вспыхнувших под болезненно полупрозрачным веком. Вот оно. Момент перед роковым поворотом. Кто-то бы непременно сказал, что за ним не так уж плохо, что за ним продолжение пути, даже более благое чем было - кто-то вещающий тоном отца, но для себя подросток там видит лишь бездну. Простирающуюся пропасть и смертоносный бич. Словом, небо падающее на плечи. Любую, вогнанную в рамки классической литературы участь с исчезновением в его жизни Нигана. Он попросту не готов к этому. Не готов. Куда гуманнее было бы прикончить его прямо сейчас. - Ты вспомнишь? Хотя бы однажды? - ему кажется, что всё не туда, всё невпопад, но не было ещё ничего, что бы он не подмечал так вовремя. Ниган молчит с секунду, то ли не зная, что ответить, то ли просто не желая, однако она проходит, и слова всё-таки возникают воздухе. - Я просто не буду забывать, - замерши напротив мальчика, он внутренне ранит того, не нарочно вооружившись тем своим открытым и тёплым взглядом, что пронизывал парнишку насквозь. Сказать честно, тот до последнего надеялся услышать «мне не придется». Что странно, ведь он уже далеко не в том возрасте, чтобы верить в сказки и чудеса. Как будто тех не происходило со взрослыми. Мужчина порывисто тянется, намереваясь пока не поздно сделать что-то ещё, может добавить что-то - Карл не знал - но тут же оказывается жёстко осажен, по неосторожности задев случайно младое изодранное колено. Подросток звучно шипит, мысленно атакуя такой подлый поступок неприличной бранью и вроде даже немного вслух, чертыхается и обиженно сужает глаза, глядя на разразившегося хохотом Нигана. - Ничего, до венчания заживёт, - затихнув было, он позволяет себе ещё один относительно сдержанный смешок, - вот увидишь, пара недель и будешь как новенький. Может... Как ни крути, но Карл упорно не хотел признавать финальных титров после разочаровавшей зрителя паршивой концовки. Он заметно оживляется, к тихой радости Нигана перестав крушить себя дурными мыслями о их будущем. - Значит мы всё-таки поженимся? - из него сочится такое воодушевление, что на некоторое время мужчина и сам забывает о всех их горестях и заботах, - любовь до гроба, домик на берегу моря с детьми и собакой, и всё такое? ...им всего лишь нужна надежда? Смех Нигана вновь озаряет тесную ванную, но ведомый мерным грудным рокотом, на этот раз он причудливым эхом отражается от сводов низко посаженного потолка, позволяя юнцу застыть в немом восхищении. - А ты, я смотрю, крепко ухватился за эту мысль, - он невольно щурится от тусклого света сорока-ватной лампочки, - за эдакий идеал американской мечты.³ Что ж... Вполне в твоём духе, кстати. Брови парнишки совсем неподдельно взлетают вверх. Похоже, он действительно удивлен. - А ты, разве, никогда не представлял себе нас таким образом? Мужчина невесело усмехается. - Во снах разве что. Юноша неодобрительно качает головой, возражая. - Но ты спишь очень мало. - Зато продуктивно, - он тяжело вздыхает - Карл всегда отличался особой внушаемостью. Хотя, может у мальца просто есть план и это он чего-то не догоняет, - ты и я... это идея кажется ужасно заманчивой. Чёрт, да я бы даже сказал, соблазнительной. Он упускает то мгновение, когда Карл приближается к нему практически вплотную. Ещё пара сантиметров и они столкнутся носами. - Ну так соблазнись. Обманываться дешёвыми миражами - слишком неблагодарное и пустое для них занятие. Возродить из обрывков слов и ничтожно малых «представь», единую цельную фантазию - а, собственно, почему бы и нет. Ниган с каким-то необъяснимым трепетом представлял себе взрослого, возмужавшего, но ничуть не изменившегося в своих повадках Карла. Ещё один домик в глуши, возможно, на этот раз - у побережья; облупленный голубой минивэн у плетёной изгороди - он почему-то предстал перед ним особенно живо; лай пары косматых собак, доносящийся с ухоженного крыльца; шум прибоя, крик чаек, звон маяка. Голос Карла, зовущего его отобедать. На нём как всегда неизменный пепельный фартук, в руках - графин с лимонадом, на лице - приветливая улыбка. Себя, вопреки всякому здравому смыслу, он представлял всё таким же неотразимым красавчиком, каким являлся сейчас. Увязшим в песке на отраду волн и готовящимся шагнуть уже не совсем мальчишке и одновременно - никому кроме - навстречу. Разве что, седины немного прибавилось. Он пристально разглядывал затаившего дыхание юношу - даже грудь под мягкой клетчатой тканью практически не вздымались, когда он с внезапной для себя ясностью осознал, что они только что воображали одно и то же. Были, как говорится, у самой границы рая. И влекомые ей, они абсолютно не обратили внимания на двух устремлённых к ним пар зорких глаз, украдкой подсматривающих через безответственный просвет не до конца закрытой в ванную двери. Узренное кажется паре чем-то по настоящему из ряда вон выходящим. Невероятной картиной, написанной рукой обезумевшего художника, но не менее красивой оттого. Чувственной сценой, возникшей их общему взору, вмиг развеявшей все нелепые подозрения. - Может... нам не следует вмешиваться? - вкрадчивым шелестом обращается женщина к Рику, отходя к противоположной стене и сохраняя некое подобие обеспокоенности, - они вроде как любят друг друга. Мужчину здорово ведёт от увиденного - как ни старайся, но он отчаянно не может сообразить, что к чему. На языке у него обезвоженная пустыня, а в сознании ворочаются тысячи образов. Вот его сын смеётся, обнимая этого странного, противоречивого человека; вот он отмечает с ним какой-то безызвестный, не упомянутый даже в еженедельной газете праздник; вот льнёт к нему, выпрашивая из чужой тарелки кусочек поаппетитнее; а вот, делит с ним сигарету. Делит постель, делит жизнь. Правда, те, что повествуют о том, что происходит за порогом спальни, он всё же благоразумно пытается пропускать. Вот они просто вместе, в конце-то концов. И, Господь Всемогущий, он «вроде как» даже счастлив за него. - Я... я не знаю... не знаю, - вторит он сам себе с глухим отзвуком, - мне надо подумать. *** И вот, теперь они здесь. Карл вновь и вновь предавал себя внутреннему упрёку за то, с каким безынициативным смирением он сидел, ожидая того долгожданного щелчка реальности, при котором телеса бы вокруг него завертелись, заговорили, да сделали бы хоть что-нибудь, но только не раскармливали это насилующее его барабанные перепонки безмолвие. И судя по всему, разрастающееся всё больше с каждым взмахом чьей-то сдавшейся под натиском угнетающего настроя и излечивающей последствия его неоспоримого влияния мерным покачиванием под столом, ноги. Раньше он хотя бы слышал мерный гул движения машин за окном, а сейчас ничего. Ни резких возгласов посторонних, ни далекого пения из динамиков ночного кафе, ни свиста вечернего ветерка. Ничего. Будто миру внезапно уменьшили громкость, оставляя всего какие-то жалкие два-три процента биению двух пар аритмичных сердец и еле различимому клацанью посуды. Он нетерпеливо ёрзал под гнётом образовавшейся тишины и отчаянно прислушивался к малейшему шороху, скрипу, непроизвольному шуму. Пусть и не осознавая, что слышит всего лишь бурлящую во вскипевшей голове своей кровь. Он развлекался пересчитыванием морщинок на лбу своего отца, с мрачной констатацией отмечая, что несмотря на все разнящиеся года, Рик выглядел куда более увядшим и обессилевшим, чем старший, но извечно бодрый и энергичный Ниган. А его нынешняя угрюмость, сведшая к переносице неправильный излом тёмных бровей, и вовсе придавала ему пару лишних десятков лет, а то и хмурость самого чёрного грозового облака. С тоской созерцая это безжизненное представление, ту маловероятную вариацию уготованного ему пути, которая по какой-то неизвестной причине решила вдруг обыграться, он ненароком вспоминает одну свою незначительную детскую шалость. Глупую игру, целью которой было притвориться глубоко спящим под самым носом у прозорливой матери. Невозможность, неизвестную малышу, а потому кажущуюся ему столь привлекательной. Его било под дых острое ощущение неудачного стечения обстоятельств - несчастного случая, страшной аварии за прилавком музыкального магазина, перенесённой за узкий обеденный стол. Его терзало прочными путами ощущение, что всё это ему только снится. Что он всего лишь залез в кресло, в надежде разыграть уставшую от насыщенного дня мать, да так и уснул. За неудавшуюся шутку наградившись странными снами - не то потрёпанными мечтами, не то кошмарами, где его семья, наконец, воссоединяется. Карл шумно сглатывает. Опять эти сновидения наяву. Или. Болезненная действительность. - И как же вы познакомились? У юноши предательски немеет тело от страха и того, как непосредственно близко озвучивается голос Мишонн. - О, это несомненно чудесная история, заслуживающая запечатления в какой-нибудь сопливой серии книг и парочке душераздирающих фильмов, - Ниган весь подбирается, со смешком обращаясь к женщине и беспардонно закидывает руки за голову, - у пацана невыносимо зачесалось в одном интересном месте. Да так, что он влез на выходной стадион, когда там проходила закрытая тренировка и потребовал к себе некоторого внимания, - он якобы добродушно оскалился и с определенным ехидством уставился на сконфуженного паренька, - но так как я человек добропорядочный, я не стал устраивать сцен, вызывать охрану или грозить ему пальчиком. А просто... почесал там, где у пацана зудело. Показавшиеся миру зернышки белоснежно белых зубов ясно давали понять, что мужчина куда более чем доволен своей язвительностью. Но так ли это? Радостные ужимки Нигана таковыми не являлись, и Карл знал. Знал, что буквально несколько минут назад тот был также как и он подавлен. Что весь этот фарс – оттяжка и так ускользнувшего времени, и его несломимая черта, во что бы то ни было, играть свою роль до конца. Он знал – Ниган наблюдает. Ищет куда надавить, чтобы их оставили. Но не знали, как он считал, его родные. Для них он был просто глумливым ублюдком, никого и ничего не воспринимающим всерьёз. Запоздало прислушавшись к отголоскам сказанных мужчиной ранее слов, он тут же вспыхивает от воспоминаний об их первом и его, в частности, разе. От мысленной духоты в тренерской его мгновенно бросает во вполне осязаемый пот, а под витиеватой застёжкой джинс вдруг становится нестерпимо жарко, и как думается Карлу, это вовсе не от того, что во всех этих раздумьях он умудрился пролить на себя неосторожным движением горячо любимый и просто горячий, чай. Порываясь заглушить тотчас же растёкшийся по онемевшему нутру стыд, он делает пару резких обжигающих нёбо глотков и чуть морщится, не то от получения слабого, но весьма ощутимого полостного ожога, не то от чувства дичайшего разочарования. Тем, что привычная терпкость листов байхового напитка, не смогла унять его дрожи. Тем, что вполне уместные вопросы вызывают у него такую неуместную реакцию, а лишающая рассудка атмосфера оцепенения всё так же витает около них. Хотя, на что он, собственно говоря, рассчитывал? Кое-как остудив затеплившееся в груди пламя, Карл позволяет себе коротко оглядеться, надеясь лишь, что его смущение оказалось для остальных недосягаемым. Он несдержанно косится на отрешённые лики молчаливого отца, что сидит поодаль. Не решившись завести с ним безобидного разговора вначале, едва столкнувшись на кухне после их с Ниганом небольшого уединения, теперь он только и может, что послушно пережёвывать свой страх, уступая место в беседе этим двоим. - Ясно, - её бывалый энтузиазм неумолимо меркнет и юноше, вслед за отголосками его мерного тления, отчетливо доходит осознание того, насколько эти слова покоробили женщину. Ситуация усугублялась, и не ощущай себя сейчас юноша так, будто из него разом вытянули все кости, оставив на стуле лишь безвольно висящую тушку, то он непременно бы сделал что-нибудь. Пнул бы, например, под столом, чересчур развязавшего свой язык Нигана, - так вы спортсмен? - она чуть натянуто улыбается, решая сменить щекотливую тему - дайте-ка я угадаю... должно быть, вы бейсболист? Я увидела у вас в серванте в гостиной множество наград, надеюсь, вы простите мне моё любопытство. Вполне вероятно, что от исходящего из мужчины свечения, можно было бы и ослепнуть. - О, да! – звонко восклицает он с неподдельной восторженностью в глазах, - покорный слуга «Вирджинии Кавальерс» к вашим услугам. Мальчик всегда с особой теплотой относился к тем умилительным редкостям вроде этой, когда Ниган начинал буквально сиять от по-детски распирающей его гордости. В таких случаях он выглядел как взрослый ребёнок или совсем ещё незрелый малыш, которого похвалили за ладно выполненные домашние обязанности. Он находил это очень трогательным и часто задумывался, так ли тот был востребован в юности, как старается это частенько показать выпирающим самомнением. Ведь если бы ему пришлось судить по этим крохам, порой обуревающей мужчину чистейшей радости, то он бы непременно ответил, что баловать того в детстве, однозначно никто не спешил. - Уже много лет команда находится под моим надежным крылом, - мужчина задумчиво усмехается, - боюсь, что даже если бы мне к затылку приставили огромный ствол «Ли-Энфилда» и приказали бы вспомнить год, в который я взял её под своё управление, я бы ни за что не сообразил. Так много воды утекло. Карл мельком посматривает на обточенный профиль женщины и ему вдруг отчаянно хочется запечатлеть её. Сфотографировать заострившиеся от изумления скулы и вопросительно качнувшиеся от него же волосы. Прикрепить мутной карточкой полароида над выгнувшимся дугой изголовьем кровати и глядя на него каждый раз, рисовать в голове это доброе существо с забавно вытянувшимся выражением. - Неужели? - слишком много неподдельно дивящихся ноток для такого обособленного слова, - о, это так волнительно. Кажется, отец водил меня на матч в сорок втором. Я абсолютно ничего не понимала, но была счастлива уже оттого, сколько мне разрешили съесть пиццы и выпить этой вредной цветастой бурды в стаканчиках. Помните? - она искристо засмеялась, под добродушное кивание Нигана, - и хоть я и мало что помню, триумфальная победа тогда выдалась. Полный разгром с разницей в двенадцать очков, - Мишонн мучительно свела брови к переносице, задумавшись, - погодите... что же это был тогда за коллектив... - «Сент-Луис Браунс», нынешняя «Ориолс», - вставил он, разом обрывая все её мыслительные потуги, - славная команда, но уж слишком они гонятся за признанием. Парни тренируются на износ - не самая лучшая затея, а тем более, когда цель не оправдывает средства. - Но... И они заговорили. Карл чутко вслушивался в их струящуюся беседу, так легко и плавно перетекающую из одного аспекта темы в другую, и про себя не уставал безмятежно улыбаться очередной полушутливой реплике. Впитывая буквально каждый слог и каждую буковку, то и дело слетающую с чужих говорливых уст, он мимолетно ощутил, как мучительно ворочающееся внутри него беспокойство наконец отступило. Даже Рик уже не выглядел таким отвлечённым как раньше. Мужчина мог бы продолжать говорить о своих достижениях бесконечно, охотно жестикулируя, рассказывая что-либо с невоспроизводимым увлечением и между тем увлекая и слушателя. Он был рад только оттого, что нашёлся некто, кто мог внимать ему, смотреть в просвет приоткрывшейся ненадолго души. Признаться, Карл даже слегка поддавался ревности из-за звучащего в унисон смеха, но его согревала мысль, что остальная её часть достанется только ему. Обнаженная чуткостью под его тонкими пальцами и всецело доверенная им. Однако, беспримесным этот детский восторг оставался лишь до той поры, пока любопытство темнокожей женщины не коснулось ненавязчивым упоминанием самого уязвимого и незащищенного места в каркасе хладнокровности Нигана. Того самого, что он сам же, так глупо и неосторожно во время их затянувшейся беседы, раскрыл. - Кстати, раз уж вы об этом заговорили... - неуверенно протянула она, всё ещё одолеваемая неясным сомнением - следует ли заглядывать за завесу? Но искушение было так велико, - я видела табличку около вашей знаменитой биты, чьё это имя на ней? Растянувшаяся было на его губах улыбка, тотчас померкла, а сами они поспешили сжаться в непроницаемую тонкую линию. - Жены, - недобро процеживает он сквозь плотно сжатые до свербежа в челюсти зубы. - Оу. Карлу всё это не нравится. Карлу всё это очень не нравится. Плечи его моментально каменеют, становясь эпицентром растекающегося по конечностям напряжения, а мышцы сводит такой судорогой, что кажется, сместись он в сторону хотя бы на дюйм, то тут же рассыплется. А останься на месте – не сможет сдвинуться уже никогда. Сам он старался не затрагивать и не упоминать рокового имени, ключика к зрелищу подрагиваемых кистей и слезящихся глаз, пускай и умел складно парировать, даря Нигану после его произнесения благоприятное послевкусие. Потому что позже, гораздо или ничуть, он застанет того рефлексирующим, крайне нуждающимся в юношеских неуклюжих объятиях и крепком таком разговоре. Это уязвляло его. А причинять боль ему, означало причинять ее, прежде всего самому себе. И хочется уже раскрыть рот, чтобы сказать что-нибудь, что-то, что растворит едкость постороннего прокола в ушах и невыносимые разряды по телу, но тут воздух сбоку неожиданно приходит в движение. Образы отмирают, и в затянувшуюся для всех них паузу внезапно включается Рик, странно поглядывая на Карла. - Так вы женаты? Прямо противоположно развязавшейся сомнительной сцене, где одна реплика оказывается хуже другой, пролегшие на лице мужчины морщинки постепенно начинают разглаживаться. Слишком уж неестественно и непредсказуемо для человека, которому фактически только что влепили пощечину, затронув так тщательно избегаемое им, тяготящее и откровенно дурное прошлое. Но нет, Ниган и бровью не ведёт, свободно откидываясь на стуле и вновь принимая расслабленное положение. Будто бы им нежданно овладевает хищный интерес – узнать, как далеко зайдёт в своих попытках раззадорить его самообладание объявившаяся при мальчишке Норфолковская наседка. - Вдовец, - он на мгновение замолкает, придирчиво вглядываясь в устремленную к нему синеву, - интересное совпадение, не правда ли? Как всё-таки невообразимо может изгольнуться над нами жизнь. Кто-то находит утешение в обществе милых дам, - он весьма красноречиво переводит свой взгляд на Мишонн, - а кто-то в сто сорока трёх футах отборных рафинированных проблем. Карл благополучно пропускает тот звонкий щелчок соседнего стула, с которым в каштановый ворох на его затылке запускаются чьи-то растопыренные цепкие пальцы, а на макушку приземляется увесистый, продлившийся дольше положенного поцелуй. Ниган явно никуда не торопится, позволяя себе глубоко вдохнуть еле уловимый шлейф лакричного аромата – всего-то навсего предложенной их гостям сладости, и вдоволь насладиться кольцами тёмных прядей, приятно щекочущими ямку над его верхней губой. Юноша искусывает практически всю внутреннюю сторону щеки, вплоть до образования рыхлых полупрозрачных струпьев на ней, прежде чем тот решает наконец-таки отстраниться. А непосредственные свидетели этого маленького представления невзначай, помимо ощутимого укола испанского стыда, испытывают ещё и неимоверное желание - принадлежащее кому-то из - сжать кулаки покрепче и подробно истолковать, красным по белому, почему его действия показались тому неприятными. Ниган, читающий эмоции с людей прямо как открытую книгу, подумал, что это, наверное, было отличительной чертой Граймсовской матёрой породы. Наверное, вновь образовавшуюся словесную пустоту мужчина хотел подавить ещё в зародыше, ведь иначе и не объяснить последовавшее за ней уточнение. - А вы значит, за какую команду болеете? Рик мешкает, всё ещё находясь где-то там, около сочного проявления чужих чувств по его сыну. - За «Атланту Брэйвз». Яблоко раздора с глухим стуком сносимых голов валится прямо к их облачённым в босое ступням. Оно катится, катится, проводя между ними невидимую линию обоюдной враждебности, и юноше невыносимо хочется зажать уши руками, чтобы закрыться, чтобы не слышать этого раздражающего хлопка рождения. Неизбывной, прелестной в своём дальнейшем продолжении, ненависти. Или же чьих-то мягких аккуратных ладош. Мишонн лучезарно улыбалась, неистово обрадованная находкой того, за что она в кои-то веки могла зацепиться. - О, ну надо же. Тогда, вы, должно быть, слышали о той жуткой потасовке на матче в начале этого года? Не так ли? - Разумеется, - изогнутая линия приклеенной к нему чуть ли не со дня его появления на свет ухмылки, точно не предвещала ничего хорошего, - я в ней участвовал. И снова пролёт. И снова её бросок летит мимо всего предоставленного набора мишеней. Карлу это напоминало одностороннюю гонку за правом претендовать на установление связи. На те несчастные попытки понять, вникнуть и наладить контакт, с какими обычно люди обращаются к маленьким детям или к душевнобольным. Или к неожиданным любовникам твоего девятнадцатилетнего пасынка. Мишонн не знала как разговаривать с Ниганом, как вести себя с ним, и куда деть своё вмиг ставшее мешающим тело. Она собиралась уйти из этого дома другом, но любые старания вывести диалог на что-либо нейтральное, оканчивались полнейшим провалом. И только одному Карлу было известно, насколько ему это всё надоело. Он уже собирается вновь завести шарманку осознанного взрослого разговора-чистовика без глупых и ненужных обсуждений событий минувших лет – взять, собраться, и просто расставить все точки над «i», слой за слоем преодолевая установленную отцом стену отчуждения, как внезапно его накрывает тёплым солнечным коконом – простынным – сотканным из воспоминаний. - Точно. Матч, - лицо подростка вдруг проясняется, а на дне зрачка вспыхивает неукротимый огонек распирающего его желания поделиться, - бросок Робинсона. Помнишь? - он на какой-то жалкий миг оборачивается к мужчине, заглядывая тому в глаза, но не дождавшись даже звука в ответ на проявленный им выпад, тут же возвращает своё тело в прежнее положение. - Мяч полетел к трибунам, представляешь? - он без малейшего труда привлек всё внимание женщины, с неподдельным интересом придвинувшейся к нему ближе, - настолько мощной была подача. Он пролетел прямо над моей головой. Клянусь, ещё немного - всего пара дюймов, и я бы поймал его. Карл роняет свою голову в покоящиеся на столе ладони и... Смеётся. Звонко, гортанно. С саднящим под рёбрами счастьем и непрерывным дребезжанием практически настигнувшего его триумфа. Смеётся до цветных всполохов под плотно зажмуренными глазами - белых, зеленоватых – до калейдоскопа из мелькающих под дрожащим веком выцветших картинок прошедшей зимы. Смеётся так, что кажется, будто смех осязаем. Что ничего не стоит потрогать его, прикоснуться к нему, набрать его пригоршней в руку и подержать. Рик замирает, в неверии уставившись на тонкий сотрясающийся профиль и что-то внутри него болезненно ёкает. Ему нет никакого дела до этого упёртого, упивающегося своим якобы превосходством ублюдка, ровно как и до всей его подноготной, но Карл смеётся рядом с ним. Нечастая роскошь с тех самых пор, как на очередном непоколебимом надгробии твёрдой рукой выточили бесповоротную констатацию – «Возлюбленной Жене и Матери». Его мальчик горевал. Убивался по холодному телу в земле, отказываясь от еды и даже самой слабой улыбки, и он абсолютно никак не мог помочь ему. Не мог быть рядом. По разным обстоятельствам – в основном из-за работы, но какая теперь разница. Отправляя документы в столичное образовательное учреждение, он надеялся, что сменив обстановку Карл обо всём позабудет. Снимет, наконец, тяжелый груз утраты со своих плеч и продолжит жить дальше, без боли, так, как сам Рик не смог. Чувство вины стало его извечным спутником, и он не хотел похожей участи для своего сына. Новые знакомства, новые возможности – на печаль и переживания о прошлом у него просто не останется времени. Дать ему возможность отпустить былое, а дурным мыслям просто сойти на нет – и он, вроде как, даже справился с этой задачей. Хоть и немного не так, как он предполагал. Шум городов не излечивал. Притуплял, бесспорно, но краткосрочно весьма. Как дешёвое обезболивающее, оно штопало израненное сердце тонкими нитками, которые к вечеру расходились, и требовалось ещё. Ему по-прежнему нужен был кто-то. Человек, который продлит эффект седативных. Заставит ощутить крепкую заплатку на кровоснабжающей мышце и покажет, что есть анальгетики куда более действенные. Вот рядом и оказался он. Сейчас, слушая маленькую историю о почти победе, этот Ниган смотрел на его сына так, будто он сосредоточие всей его любви и заботы, и всей, на которую он только был когда-либо способен, нежности. Рик видел тот поцелуй. Видел те искрящиеся чувства, что пробегали едва заметным разрядом в точке пересечения их объятий, как и слышал разделенные на двоих мечты. И он был готов зубами скрипеть от того, насколько всё это было нечестно и наряду с этим фантастически справедливо одновременно. Он упустил свой шанс всё исправить. Принялся за него слишком поздно, и теперь, как положено настоящему любящему отцу, самое лучшее, что он может сделать для своего драгоценного чада, это подарить ему чужими руками то, что не позволил себе отдать сам. Родительскую любовь. *** - Ладно, - добродушно восклицает Мишонн, когда ломтик лимона в её чашке оплывает, а угрюмая физиономия Граймса-старшего разглаживается под влиянием собственных размышлений и славного рассыпчатого печенья, теперь уже не украшающего новенькое, с ещё сочно переливающейся на краях блюдца краске, - мы взяли номерок в одном захолустном хостеле, а там ещё слишком свежи переживания о соблюдении комендантского часа. Боюсь, если не вернёмся сейчас, то придется искать другое место для ночлега. Да и вам, ребята, не мешало бы отдохнуть. Рик? Приметив его неуместную сейчас отрешенность, женщина легонько угощает его под столом выразительной остротой носка своей замшевой туфли, благо скатерть оказывается достаточно длинной, чтобы скрыть эту шалость от посторонних. Тот резко вздрагивает, оглядываясь на неё с некоторым испугом, ведь внутренне он всё ещё там - в вязком омуте смеха, из которого он вырывается лишь частично и то, с большой неохотой. - Мы зайдем завтра, если ты не против, - Мишонн открыто и искренне улыбается, - погуляем где-нибудь. Расскажешь, что интересного у тебя в магазинчике происходило. - Конечно, - слегка невпопад отвечает Карл, тут же подскакивая со стула, - рад был тебя видеть Мишонн. - И я, дорогой. Как и Рик, безусловно, - с некоторой подсказкой в голосе цедит она сквозь зубы и, не дождавшись взаимной реакции, легонько толкается в окаменевшее мужское плечо, тут же вслед за мальчиком поднимаясь из-за стола. - Да, да... – приглушенно отзывается он, машинально повторяя её движения. Вскоре дверь бесшумно захлопывается, лишь одаряя на прощание застрявшим в щели между краем и стыком двери дружелюбием на губах Мишонн, но всего на пару секунд, ровно до того, как она не исчезает полностью. - Так себе денёк выдался, - Ниган слегка приобнимает юношу и, убеждаясь в его состоянии, украдкой заглядывает ему в глаза, прежде чем облегченно выдохнуть, - если хочешь, то после того как они уедут, мы тоже можем отправиться куда-нибудь, на месяцок-другой. Что скажешь? В какие-нибудь «жаркие страны»… Карл чувствует сквозящую в предложении мужчины усмешку, легкую, словно прикосновение постельного перышка и ему сразу становится гораздо спокойнее. Будто и не глодала его душу эта неясная… тревога. Мальчик нервно передергивает плечами. Точно. Всё ведь закончилось. - Я… уф… - он неоднозначно мычит что-то совсем неразборчивое и юрко пристраивается под тёплый бок к Нигану, плотно прижимаясь своей щекой к ткани колючего свитера, - не думаю, что меня прельщает зрелище твоего взмокшего тела, под каким-нибудь жутким оранжевым пончо. Мужчина заливисто смеётся. - Карл, да ты просто не представляешь, от чего отказываешься. Ты только представь: я, пончо и дикий безлюдный пляж, - он заигрывающе подмигивает, - неужели совсем не прельщает? - Хм, - тот ненадолго задумывается, - заманчивое предложение. А что, пляж совсем дикий? - Прямо как я, малыш, - Ниган вызывающе скалится, - что, уже готов сказать мне своё заветное - да? - Да… - таинственно тянет юноша, - но при одном условии, - он внимательно наблюдает за тем, как лицо мужчины плавно теряет всю свою хищную страсть, взамен приобретая более настороженные оттенки. - Я весь во внимании. - Дикий пляж и никаких больше прилюдных поцелуев. Ниган удовлетворенно хмыкает. - Замётано.