Умереть для улыбки

Цветы у меня прорывают грудину, Кажется, ещё секунда и сдохну. Ты смеёшься счастливо, звонко, Пока я мучаюсь кашлем воспалённого горла. С разбитым сердцем и лепестками в глотке Я упорно пытаюсь прожить на Земле. С моралью сгнившей и психикой тонкой В рёбрах терплю боль от острых корней. *** Мне нет места в твоём влюблённом сердце, Но скоро найдётся на кладбище. Прошу, умоляю, хороните не в белом и без цветов обойдёмся, Мне хватило в груди букетов, увядающих безостановочно.*

Парень вырывается из рук многочисленных друзей и наконец-то взбегает на высокую сцену. Это ощущение похоже на слетающие с конечностей цепи. На сцене нет правил, нет ограничений, нет ничего и никого. Кроме свободы. Высшей ценности Чанбина. Он берёт в руки микрофон. Он слышит первый звук, вырывающийся неистовой волной из-под пальцев ди-джея, и открывает рот синхронно с нарастающим визгом толпы под ногами. Музыка долбит Чанбину по барабанным перепонкам, заполняя вены изнутри, перебегая от сосуда к сосуду вместо крови и раздирая его на кусочки, тут же склеивая обратно. Только в музыке он чувствует себя полностью свободным. Только в текстах раскрывается наизнанку и понимает, что живёт, живёт, живёт. Он читает что-то дикое, неадекватное и рвущееся. Про свободу и про то, что ни один закон не удержит его в рамках, потому что искусство не подвластно законам и живёт в каждой вещи. В независимости от того — запрещена или разрешена она. Поэтому он кричит о том, что он сам искусство. Уже даже не читает. Почти поёт. Почти рыдает. «Кто-то вроде вас не удержит меня возле земли! За моей спиной крылья, а ваши туши сжирают черви, которых вы сами рассаживаете и пересчитываете по утрам, боясь потерять хотя бы одного!» Как всегда, после его выступления пятисекундная тишина. Он громко дышит в микрофон, что пиздец как непрофессионально, смотря на расплывающиеся клубные огни. Чанбин не понимает, то ли пот заливает его глаза, то ли слёзы скатываются на щеки. После стандартного отсчёта публика рвёт и мечет. Его утягивают со сцены по оплёванным и грязным ступеням и пытаются защитить от напирающей со всех сторон оргазмирующей толпы. — Бро, ты сегодня жжёшь. Фристайлил в конце, как боженька! Против тебя точно никто не выйдет. Кишка тонка будет, — Джисон как всегда плещет ему в стакан соджу и суёт в руки, рассыпаясь в комплиментах. Чанбин глотает, обжигает горло и приходит в себя как раз к тому моменту, когда бесячий ведущий пытается «утихомирить» толпу. На самом деле жиробас с бабочкой всего лишь плюётся словами, которые подначивают людей «почувствовать больше драйва» — то есть, выжрать побольше колёс и алкоголя. — А теперь перейдём к объявлению победителя сегодняшнего баттла! Я думаю, что вы все его уже знаете! Ну, покричите! — толпа орёт имя Чанбина, и тот выдавливает улыбку. Несмотря на все свои запары, он рад, что его хвалят. Вот только в какой-то момент вокруг образовывается бьющая под дых тишина, и Чанбин поднимает взгляд из-под капюшона толстовки. На сцене стоит парень. Он в костюме. Он с модной укладкой. При толстом слое макияжа на симпатичном кукольном личике. Он чуть выше Чанбина и с хитринкой в глазах. С хитринкой и одновременно чем-то диким и азартным. Чанбину взгляд даже нравится, но репер тут же теряет к незнакомцу интерес, прячась под капюшон. Жиробас глядит на новоявленного удивлённо: — Парень, чё вылез?! Я ж говорю, уже объявляю. Толпа внизу опять беснуется. Кто-то орёт о том, чтобы странному дали в руки микрофон и разрешили выступить. Кто-то, чтобы его выпнули со сцены, а там уж они с ним разберутся, как надо. Через какое-то время и сквозь активное махание руками жирного ведущего, до Чанбина доходит, что все какого-то хера уставились на него с немым вопросом. Даже тот парень, которого Чанбин здесь ни разу не видел, смотрит на него со сцены. — Ёб ж твою, — тихо шипит он. Так, что только Джисон с Чаном слышат и последний давится соджу. — Пусть. Мне похер. Чанбин машет рукой и снова натягивает капюшон толстовки до носа. Ему не то чтобы интересно, что несёт этот чувак. Чанбин вообще не собирался слушать. Но он замирает, а потом внутренне рассыпается, когда слышит голос. Удивительно глубокий, низкий, с пробирающей до костей хрипотцой голос, который принадлежит прекрасному ангелу и последнему демону одновременно. Парень читает что-то про систему. Про политику и про коррупцию. Чанбину плевать, плевать на смысл. Он просто растекается в этом голосе. Но толпе нравится текст. Такие темы всегда трогают народ. Гораздо больше, чем какие-то непонятные метафоры и аллегории с искусством и свободой. И нет, Чанбин не боится проиграть. Ему опять же просто похер. Парень заканчивает, а Чанбин уже знает результат и прорывается через толпу в сторону заднего выхода из клуба. Хочется курить. — И победителем становится… Чанбин! — толпа взрывается, но не только восторгом, но и протестами. — Но ты был хорош, boy, как тебя зовут? — Меня зовут Феликс и в следующий раз именно моё имя вы будете кричать, когда спросят про победителя! Хэй! Чанбин, я тебе это говорю! Рэпер чувствует на себе взгляд и оборачивается уже у выхода. Хитрые, лисьи глаза прожигают его насквозь. Он показывает сцене фак и скрывается за тяжёлой дверью. Холодный воздух обжигает, и Чанбин почти что истерично щёлкает зажигалкой. Он жадно затягивается и выдыхает клубы дыма, падая спиной на стену. Соджу как-то не сильно пьянит, и даже обидно. Напиться бы. Не выходит. А в голове этот взгляд — жгучий и насмешливый. А в ушах голос — разбивающий на части и доводящий до дрожи. Его не то чтобы задевает выступление парня или то, что он бросил ему вызов. Да хоть триста, пятьсот раз ещё. Пожалуйста. Он только за. Но вот эти глаза и голос… «Я пришёл по твою душу». Где-то около того. Сигарета кончается. Чанбин жжёт ещё одну. Потом ещё. Вспоминает возмущённый взгляд Чана и выбрасывает четвёртую, так и не коснувшись губами. Хрен с ней. Он вообще курит просто по инерции, пытаясь уцепиться за остатки жизни внутри. Потому что чем дальше от сцены, тем менее живым он себя чувствует. Чем дольше после выступления, тем тупее ощущение в груди. Будто деревенеет душа опять. Если б дали возможность — он бы на сцене жил. Ночевал бы, просыпался, мыл её. Сцена — дом родной. Даже уютнее собственной каморки. В эту каморку Чанбин и прётся. Ему больше некуда. Было бы — пошёл. Да он бы и так пошёл, в никуда, будь настроение чуть менее паршивым, а сил чуть больше. Но нет ни денег, ни сил, а на одном желании от себя далеко не сбежишь. Поэтому и сворачивает в один из тёмных сырых переулков и видит привычную картину: четверо выродков избивают одного свернувшегося клубочком парня возле стены. Чанбин только делает шаг левее, пытаясь обойти толпец незамеченным и не задетым. Вообще плевать. Сегодня так особенно. — Чёрт! Он идёт! — слышит рэпер. До парня медленно доходит, что вообще-то уроды говорят про него. — Что, блять, за хрень? — только и может выдать Чанбин в ответ, останавливаясь и скидывая с головы капюшон. — Мы этого придурка поймали. Этот чебаль теперь жалеет, что сунулся куда не надо и оскалился на того, на кого не надо. Чанбина пробивает на мурашки, когда он слышит стон, отдаленно напоминающий голос парня с прожигающим взглядом. Перед глазами самоуверенно скрещенные на груди руки и фраза во взгляде: «Я выступлю, что бы ты им ни ответил». Да и текст его был… Нормальный прям, как и навыки. Чанбин скалится и медленно осматривает четырёх ублюдков. — А ну валите нахуй отсюда, — он сжимает кулаки и не понимает, почему бесится. Ещё тридцать секунд назад ему было больше, чем плевать. — Но, хённим… — тянет неуверенно один из незнакомцев. — Я вам кто?! — Чанбин неожиданно обнаруживает, что почти орёт. — Пошли отсюда, выродки! Ещё пять секунд у меня перед глазами, и вы больше не появитесь в этом клубе! Угрозы не пустые. И не то чтобы есть связи и деньги — он просто заявит на них в полицию. И в довесок добавит распространение и употребление легкой наркоты. И они больше вообще ни в один клуб не попадут. Парни угрозу во взгляде улавливают достаточно оперативно и уходят, что-то по змеиному шипя. Ярость рэпера проходит так же быстро, как и пришла. Чанбин, накинув капюшон и даже не взглянув на стонущее от боли тело, собирается идти дальше. Он засовывает руки в карманы и делает пару шагов, чувствуя себя ещё сильнее вымотанным. — Чанбин… — тихо хрипит паренёк с земли, — Чанбин… Помоги. И это гребаное «помоги», сказанное таким голосом… Не то, чему он может сопротивляться. — Черт бы тебя побрал, — Чанбин матерится, но присаживается на корточки возле тела, — как там тебя… Феликс. Феликс? — рэпер переворачивает парня на спину, но тот почти что без сознания. — Ну пиздец ты нежный. Потрепали чуть-чуть. Чё, как принцесса? В ответ взгляд из почти неосознанного становится злым и возмущённым. Парень пытается что-то сказать, но голос сорван, а губы в кровь, поэтому Чанбин усмехается. — Не напрягайся, я просто проверял, насколько ты живой и вызывать ли мне полицию. Рэпер рывком поднимает Феликса на руки на манер принцессы и на бесполезные попытки того сопротивляться лишь встряхивает. — А ну не рыпайся, принцесса. Пользуйся моей добротой. Иначе брошу здесь же. Феликс затихает, а Чанбин, лишь стиснув зубы и вообще не вдупляя, зачем ему это, тащит принцессу к себе домой. За время пути Чанбин выдыхается, а Феликс успевает уснуть. Рэпер данному факту мысленно возмущается с крайней красноречивостью, тем не менее — не будит. Каморка встречает привычным ощущением крайнего одиночества и древним диваном, который Чанбин даже рад видеть. Рэпер неаккуратно бросает свою ношу на мягкую поверхность и трёт поясницу, которая выказывает ярое сопротивление таким нагрузкам. Шестьдесят килограмм живой принцессы — это не мешок картошки из соседнего магазина. Аптечка лежит в районе кухни. Парень аккуратно протискивается в ту часть коридора, где обычно себе готовит, по пути привычно проводя по клавишам любимого, родного, лучшего, купленного на ещё не выплаченный кредит синтезатора, и залезает в тумбочку. Как удобно, что ему самому с завидной постоянностью приходится обрабатывать раны подобного происхождения и все лекарства на месте. В аптеку бы он точно не пошёл. — Раздевайся, — подходя к дивану, Чанбин отмечает злобный взгляд, которым его награждает парень. Принцесса недовольна грубым обращением? — Вот так сразу? Без прелюдий и раздеваться? — Феликс в притворном шоке смотрит на рэпера, а тот только закатывает глаза. — Ты мне нахер не сдался даже с доплатой. Ты мараешь мне диван своими тряпками. И совсем добрый я обработаю Ваши цапинки, Высочество. Феликс фыркает, но покорно раздевается, и какой же он… Блять. Руки избитого дрожат, не всегда получается расстегнуть пуговицы, поэтому он по-детски высовывает кончик языка. Постепенно освобождая от ткани новые участки кожи, дерзкий парень внимательно наблюдает за реакцией. И долгое воздержание Чанбину не на пользу. Это он понимает крайне отчётливо, смотря на то, как Феликс наклоняет чуть назад голову, пытаясь вылезти из рубашки максимально безболезненно для разодранной о стену спины, и открывает свои тонкие, чётко выделяющиеся ключицы. Чанбин почти задыхается и моментально скрывается в ванной, чтобы плеснуть себе в лицо немножко ледяной воды. Кое-куда тоже бы плеснуть, но времени сейчас нет. И простым душем вряд ли уже обойдёшься. Спустя десять минут попыток успокоиться и прийти в обычно пофигистичную норму, Чанбин выползает из ванной и встречает насмешливый взгляд Феликса, который уже обработал своё лицо и пытается наклеить пластыри. Абсолютно не ровно наклеить. — Хён, не поможешь со спиной? Она вся ободрана. Чанбин фыркает, но покорно идёт к парню. — С чего ты взял, что я тебя старше? — рэпер садится перед побитым. — Да от тебя несёт, принцесса. Ты нехило налакался, — Со удивляется, как раньше не заметил этого запаха. Может из-за того, что сам немало выпил. Даже если безуспешно. Чанбин начинает переклеивать пластыри на лице принцессы и на несколько почти бесконечных секунд зависает на невесть откуда взявшихся веснушках Феликса. Он точно помнит — не было. Но теперь созвездия глядят на него со светлой кожи, и этот факт кажется Со таким удивительным, что он позволяет кончикам пальцев прочертить дорожку от одной веснушки к другой. — Не могу понять, насколько я пьян. Кажется, что абсолютно, хён. Чанбин-хён… — парень хрипит и слишком резко для «в стельку» приближается к лицу рэпера. Тот сглатывает и отстраняется, недовольно шипя и одёргивая руку. — Что ты творишь, блять? — Просто хочу тебя, — и наглейшая ухмылка. Вот не такие глаза у тех, кто выпил слишком много и творит неосознанную хрень. Не такие… — Много хочешь, принцесса, — Чанбин пытается встать с дивана, но ему не дают. Феликс перекидывает ногу через его бедро, крепко обнимает за шею и громко дышит на ухо. — Ты же тоже хочешь. Я знаю. Чанбин резко меняет положение, скидывая парня со своих колен спиной на диван и нависая сверху. Не реагирует на болезненное шипение. — Слишком. Много. Хочешь. Взгляд парня напротив меняется. С хитро-дерзкого на удивленный и даже наивный. Что за маскарад? Чанбин не успевает больше ничего сделать. Феликс запускает в его волосы тонкие холодные пальцы, проводит другой рукой по щеке, обжигая ледяной температурой кожи. И Чанбин уплывает, когда к его губам жмутся настойчиво и отчаянно. Так, будто от поцелуя зависит минимум жизнь. Если бы Чанбин знал, что да, что зависит — то никогда бы не пустил даже на порог. Но он не знал, а поэтому не смог. Не смог отказать уже в который раз этим глазам. Чанбин аккуратно отвечает на требовательную ласку и почти тут же пропадает. Сладкий. Сладкий и горький одновременно. Такой же, как и стон, вырвавшийся из глубины груди и замеревший на чанбиновых губах. Чанбин порывисто выдыхает, прижимаясь губами к твёрдым пятнышкам сосков. Прикусывая, а потом нежно сцеловывая с кожи выбитые стоны. Оказывается, веснушки рассыпались не только по щекам. Чанбину безумно нравится вырисовывать картинки, скользя губами и языком по воображаемым дорожкам. Тело под ним дрожит. Сваливавшийся чёрт пойми откуда. Странный. Одновременно требовательный и робкий. Чанбин почему-то хочет узнать его и понять. Бегая пальцами по солёной коже, проводя мозолистыми ладонями по пульсирующему члену, губами от мочки уха до уголка рта, проглатывая стоны и упиваясь ими, как лучшим алкоголем… Голос Феликса пьянит лучше, чем алкоголь. «Кто ты? Почему? Зачем тебе это?». В каждом действии — вопрос. В каждом стоне — ответ, который Чанбину почему-то не удаётся расшифровать. Он требовательными губами проходится по внутренней стороне изящного бедра, выбивая себе больше ответов и желая слышать этот голос громче. Ответ и вопрос в каждом толчке, когда Феликс сильнее насаживается на него. Ответ в каждой новой царапине на спине Чанбина. Вопрос в диких поцелуях, когда первый мстит второму за боль в и так разбитых губах. Ответы остаются не понятыми. Первым кончает Феликс. Чанбин следует почти сразу за ним и, выбросив использованный презерватив, буквально падает сверху на хрупкого парня. Останавливается в двух сантиметрах от его лица и целует ещё, но в этот раз — первый. В этом поцелуе то же отчаяние от того, что так и не смог узнать ответов ни на один из вопросов. Ни кто, ни зачем, ни за что… Ответ на поцелуй слишком придурошно неуверенный для того, что было между ними. Но в этот раз Чанбин не задаёт больше вопросов. Ложится рядом с Феликсом, еле умещаясь на небольшом диване, прижимает к себе и прикрывает глаза. Перед тем, как уснуть, он думает о том, что всё это слишком странно. Слишком неправильно. Не должно так быть и не было на самом деле у него никогда раньше. Он всегда предпочитал мотели, не знать даже имени, и тех, кто не умеет читать рэп. Ещё он никогда не оставался после, уходя сам или выпроваживая свою пассию. В этот раз он прокололся по всем фронтам. Но чудо с веснушками прижимается так отчаянно крепко, обнимает до боли в рёбрах. Будто боится отпустить. Утро начинается с одиночества. Чанбин просыпается один на своём диване, удивлённо шарит ладонями вокруг и никого не находит. Дальнейшее обследование каморки ничего не даёт. Нет его одежды, нет самого Феликса. Почему-то в грудь ворвалось странное ощущение холодного одиночества. Непривычного какого-то. Вперемешку с обидой и сожалением. — Странно, — сам себе говорит рэпер и напряжённо выдыхает, прижав ладонь к груди. Этот парень вызывал у него слишком много эмоций. На клавишах синтезатора обнаруживается визитка. Инородное для каморки тело сообщает о номере Феликса, майле и месте работы. — GY-entertainment… Менеджер, значит… Схлынувшее чувство одиночества вдруг заменяет подозрение. Мысленно повторяя название, Чанбин вспоминает о том, что это хип-хоп лэйбл, откуда вышло несколько достаточно популярных рэперов. Он даже знает, что один из них хотел полностью купить его трек и доплатить за то, чтобы имя Чанбина не упоминалось в качестве композитора. Предлагал хорошие деньги, но Со заартачился. Он не хотел отдавать своё и обманывать людей о том, кто автор трека. Визитка не летит в мусор, просто возвращается на своё место. Чанбин не собирается звонить Феликсу. У него просто был хороший секс с парнем, который имеет охуенный голос, красивые глаза, веснушки и вызывает в Чанбине хоть какие-то эмоции. Причины ли это? Сердце — да, разум — нет. Чанбин всегда за рациональность. Сколько их таких — с веснушками? День заполняет рутина. Две подработки, которые требуют минимального мозгового напряжения, и Чанбин весь день думает только о новом треке, который напишет вечером. Синтезатор приветствует его тепло, по-родному звякнув. Со опускает руки на клавиши. Музыка для нового трека медленно выскальзывает из пальцев. Она скользит из него и одновременно превращается во что-то новое. В то, что сам Чанбин до сих пор не знал в себе. Играя, он прислушивается, удивляется, поражается новому кусочку своей души. В этот раз он не кричит истерично. Он ложится на стены каморки и тяжело отталкивается от них, возвращаясь в район солнечного сплетения и медленно раскраивая грудину на две части. Трек давит. Трек задаёт вопросы. Чанбин не понимает, какие, но пытается ответить. Он знает — не ответит, похоронит себя в этом треке. Ответ приходит сам в последней части. Когда Чанбин понимает — последний куплет написан не для него. Не его голосу предстоит здесь звучать. И даже не голосам Банчана и Джисона. Часть написана для того непонятного парня с веснушками. И никто больше не сможет исполнить её. Потому что он — ответ. Феликс стал ответом на вопросы новой части Чанбина. — Пиздец, — констатирует рэпер и набрасывает текст для трека за какие-то три часа почти что в полной прострации. Следующие три дня Чанбин не может заставить себя писать что-то ещё. Он занимает студию Банчана на каждую ночь и делает треку аранжировку, не утруждая друзей лишними объяснениями. Это произведение на трое суток поглощает его без остатка. По крайней мере, Чанбин думает, что его поглощает только музыка, и не хочет думать о том, кто стоит за ней. Когда друзья слышат трек — не могут ничего сказать. Чанбин сам знает, что это всё пиздец. Он первый раз обращается в треке к кому-то конкретному. Первый раз видит того человека перед глазами, кому задаёт свои вопросы и кому кидает в лицо обвинения. Видит, стоит только прикрыть веки. Странное тянущее чувство в груди не проходит. Оно гонит его вечером в клуб. Он не собирается выступать, просто хочет попробовать набухаться и забыться. В кармане зачем-то лежит флешка с новым треком. Точно не для выступления. Чанбин в одиночестве у барной стойки. Бармен плещет ему от души, даже не спрашивая о повторе. Со чувствует, как сознание уплывает. Наконец-то получается немного уйти от себя. Хорошее пойло. — Вы все ждали его! Он громко заявил о себе в прошлый раз и готов разнеси сцену снова! Ну! Вы видите его?! Это Феликс Ли! — знакомый ведущий произносит знакомое имя. Чанбина шатает даже в положении сидя. Он плохо воспринимает реальность и даже не смотрит на сцену. Протрезветь его заставляет знакомый голос. Он пробирается под рёбра и встряхивает за грудки. Отвешивает пощёчину. Чанбин поднимает голову и видит Феликса в серой толстовке. Сегодня его веснушки не скрыты слоем тонального. Он читает что-то весёлое и ритмичное, взмахивая головой и роняя на глаза длинную, густую чёлку. Трек радостный и жизнеутверждающий. С его голосом это кажется немного забавным. С его глазами и ребячливой улыбкой это кажется самым гармоничным на свете. И этот ребёнок пытался что-то читать про политику в прошлый раз? Чанбин ловит себя на улыбке. Чанбин ловит на себе взгляд Феликса и перестаёт улыбаться, испугавшись того тёплого чувства, разлившегося в груди. Со вскакивает и поспешно выбегает из зала на холодный воздух. Он не видит брошенного в спину обиженного взгляда со сцены. Улица встречает привычным отчуждением и серостью поздних вечерних сумерек. Чанбин снова закуривает. Пытается вытравить горечью дешёвого курева из груди новые чувства. Непривычно. Ещё четыре дня назад он курил, чтобы уцепиться за жизнь. Зацепиться за человеческие, обычные привычки. Сейчас он курит, чтобы избавиться от каких-либо чувств. Они давят на него. Почему он испытывает эмоции так ярко вне сцены? Неправильно. Он не предназначен для такого. Он никогда не испытывал подобных ощущений. Даже те, кто были его друзьями, — лишь одни из немногих, с кем ему просто и комфортно, и кто принимает его таким, какой есть. А Феликс? С ним не просто. Он заставляет спрашивать и молчит в ответ. С ним точно не спокойно. Он заставляет Со чувствовать себя не в своей тарелке. Выбивает из зоны комфорта это самое чувство: половина тепла и половина сковывающего страха. Так быть не должно. Флешка в кармане жжёт руку. Он понимает, что должен её отдать. Он хочет, чтобы Феликс ответил. Трек задавал вопросы. Чанбин хочет ответов. Он не может найти их сам. Когда Чанбин снова вдыхает душный, противно горячий воздух в помещении, проходит около тридцати минут. Он не ожидал, что простоит на улице, разбираясь в своём желании элементарно передать трек, так долго. Чанбин без понятия, где искать Феликса. Он шатается по коридорам клуба и натыкается на них. Феликса прижимает к стене какой-то темноволосый парень. Чанбин узнаёт в нём одного местного рэпера. Тот проходится губами по шее, запускает руки под толстовку, а Феликс только откидывает назад голову, прикрывая глаза и облизывая влажно блестящие губы. Удар в стену звучит достаточно громко. Чанбин бьёт прямо в том месте, рядом с которым стоит, представив там лицо темноволосого ублюдка. Боль в костяшках отрезвляет, а струйки крови, потёкшие по холодной коже, укоризненно марают пол. Со отворачивается от шокированной парочки, встряхивая кистью, и думает о том, что он выглядел как грёбаный псих. В клубе он оставаться не может. Покупает какой-то крепкий и дешёвый алкоголь по пути домой. Смешиваясь с тем, что он уже выпил, тот вызывает лишь тошноту и полнейшую пустоту в мыслях. В груди всё ещё неприятно скребёт. В горле першит. Рука болит. Алкоголь сегодня работает просто отвратительно. Его тошнит прямо на ковёр возле старого дивана. Сквозь уходящее сознание он понимает — его тошнит с кровью и чем-то бордово-зелёным, похожим на пережёванные листья каких-то растений. Не так много болезней, при которых возможны подобные симптомы. Ответы на вопросы найдены без участия Феликса. Эти ответы стоят Чанбину слишком многого, и он отключается на диване с чётким осознанием почти что ужаса. *** Чанбин не знал, что он в группе риска. Анализ, который выясняет наличие семян у тебя в теле — слишком дорогой и обычно делается сразу после рождения. И никто не собирался делать его мальчику, которого бросили родители в возрасте трёх дней от роду. Ведь вероятность быть зараженным — так мала. Всего лишь два процента населения земли. А у самого Чанбина никогда и мысли не было потратить деньги, которые и так не водились, на нечто столь незначительное. Поплатился. Встав, Чанбин сразу же лезет в интернет, искать хоть какую-то информацию. Там он узнаёт, что цветы не бывают разных радужных оттенков. Они все сплошь красные. В цвет крови, которой питаются. А ещё их вид зависит только от того, какие семена изначально были в организме, а совсем не от того, в кого влюбляется человек. Чанбин горько усмехается — легко провести аналогии. Феликс действительно ни в чём не виноват. Виноват один Чанбин, который лишь раз не прошёл мимо. Желания что-то найти ему хватает не надолго. Вскоре его захватывает нечто наподобие чувства обречённого отчаяния. И страх. Чанбин начинает бояться. Он уже не думает о том, что это странно — так ярко ощущать вне сцены. Он в полной мере проживает эти чувства, тонет в чёрном море и боится не выплыть. А ещё он пытается ненавидеть. Так отчаянно и искренне, что разбивает кулаки о стены, что его рвёт желудочным соком вперемешку с красно-зелёной жижей. Но так и не может начать испытывать ненависть. Ненависть проросла в его груди и желудке красными бутонами. А ему оставила лишь ужасающее чувство любви. Чанбин так и пишет в новом тексте, на клочке бумаги, обливаясь потом и слезами, чувствуя голод и жажду, но не имея сил ничего проглотить. «Меня убивает проросшая бутонами ненависть — но в итоге умру я от любви». Он берёт отгул на подработках, не выходит из дома несколько дней и просто забывает о существовании своего телефона. Всё это время сочиняет новую песню. Пытается спрятаться там, куда всегда убегал от своей жизни неудачника. Эта песня не похожа на ту, первую, где он что-то спрашивал у Феликса. Сейчас в ней только искренняя, отчаянная мольба и страх. Чанбин боится. Он никогда не чувствовал так ярко и горько. Он молится о том, что хочет, чтобы это оказалось всего лишь грёбаным сумасшедшим сном. Бредовыми фантазиями накуренного или обколотого мозга. Но неожиданно под пальцами складывается мелодия, в которой звонкими хрусталиками света проскакивает что-то помимо обречённой молитвы. Что-то, похожее на благодарность. Что-то, похожее на радость осознания. Он. Оказывается. Чувствует. Сидя в своей маленькой каморке. В тёмном одиночестве. Освещённый лишь настольной лампой и слышащий лишь наброски мелодии в своей голове. Чувствует. *** Чанбин появляется на пороге чановской студии спустя неизвестное количество времени. Чудом уворачивается от летящего в него Джисона, который грозится то ли задушить, то ли расчленить его. — Ты, маленький эгоистичный говнюк! Ты знаешь, сколько тебя не было?! — Джисон встряхивает его за плечи. — Мы не знаем, где ты живёшь и где шляешься! Я собирался искать тебя по притонам завтра же! Собирался смотреть камеры наблюдения возле тех магазинов, где ты работаешь! Ты… Джисона отталкивает Чан, который сразу же обнимает Со медвежьим жестом. От такого действия Чанбин чувствует физический дискомфорт в груди, но тот не сильно беспокоит его. Что-то похожее на весёлые солнечные лучики согревает и заставляет фыркнуть. Как эти придурки будут жить, когда он подохнет? — Я пришёл трек закончить, — Чанбин неловко выгребается из рук Чана и проходит к его креслу перед пультом. Ответа он не слышит и оборачивается, вопросительно вскидывая брови: Джисон стоит с занесённой для удара подушкой, а Чан просто открыл рот от удивления. На всякий случай Чанбин трогает руками затылок и убеждается, что всё в порядке вещей. — Что? — Чанбин… Ты улыбаешься, — говорит Джисон, медленно опуская подушку. Со трогает своё лицо, отмечая: и правда. Улыбается. Как полнейший придурок. Но улыбается. — Люди так иногда делают, — Чанбин показательно безразлично фыркает. Изнутри всё клокочет от ощущения терпкого тепла к двум родным идиотам. — Но ты не человек и улыбаешься только на сцене! Или когда слушаешь музыку в студии! Записываешься когда! Но сейчас ты нам улыбнулся! Мир сошёл с ума! Слушай, а сделай эгьё! — Джисон достаёт телефон, собираясь начать прыгать вокруг него с камерой. Чанбин лишь отмахивается и чувствует, как Чан одобрительно похлопывает его по плечу. Спустя энное количество часов работы над треком, Чанбин разворачивается к сидящему за спиной Чану и спрашивает, стараясь контролировать интонацию. — Хён, слушай. Можешь рассказать про ханахаки? — взгляд, брошенный Чаном, заставляет Со вздрогнуть, но он продолжает, — для песни. В интернете одни розовые сопли. Я знаю, что ты в зоне риска, и если не захочешь мне рассказывать… Под взглядом старшего Чанбин думает, что разучился врать. Но через несколько бесконечных секунд Чан вздыхает и начинает. — Ханахаки, Чанбин-и, это совсем не романтично. Во-первых, оно прорастает, когда мы чувствуем себя отвергнутыми. У заражённых гормон, отвечающий за это чувство, работает немного неправильно — проще говоря, и вызывает произрастание… *** Чанбин выходит из студии как раз в то время, когда солнце начинает появляться где-то за горизонтом и освещает верхушки зданий, а розово-красные языки видны лишь в самых верхних окнах. Рэпер игнорирует лишь тень рассвета, которую только и может позволить себе город, и идёт по самому дну мегаполиса, поглощённый серой сумеречной жижей. Стараясь слиться с ней. То, что рассказал Чан, — не совпадает с розовыми мечтами сопливых малолеток, которые думают, что нет ничего романтичнее доказательства своей любви нахождением на грани смерти. Нет ничего общего с песнями айдолов, которые в лучших традициях своего жанра голосят о том, что заболели бы лишь от одного холодного взгляда той единственной. Оказывается, по-настоящему ханахаки лечится лишь одним способом: сначала цветы удаляются хирургически, а потом болезнь купируется — отказом от эмоций. Сильнейшие гормональные препараты блокируют возможность чувствовать сильные эмоции, и лишь благодаря этому цветы перестают произрастать. Конечно, если оппонент отвечает на чувства вовремя, можно попробовать спастись и без них, но тогда каждое неправильное действие возлюбленного может стать катализатором. По закону оппонент обязан знать о ханахаки. Не обязан отвечать на чувства, но знать должен. Оказывается, быть оппонентом даже немного страшнее, чем болеющим. Чанбин усмехается. Естественно, он не расскажет Феликсу. Зачем это весёлому, веснушчатому ребёнку? Он не должен страдать рядом с Чанбином, контролируя каждый свой жест. И мучиться тем, что убивает Со, не отвечая на его чувства, — тоже не должен. Но больше Чанбина пугает только то, что единственный вариант спасения — это отказ от чувств. Всегда. Везде. И на сцене тоже. А Чанбин ведь только понял, каково это — чувствовать и вне сцены. Он только понял, насколько это удивительно — ощущать, как в груди разрастается что-то вроде пожара, но не от взгляда на макушки и людские жадные лица, а от того, что старые друзья беспокоились о тебе. Чувствовать себя тем ещё подонком потому, что не позвонил им. Понимать, что жутко боишься чего-то кроме того, что трек получится плохим. И он не готов теперь отказаться от этого. И от музыки тоже не готов. Музыка — это чувство, эмоция, закованная в ноты и упорядоченная ими. Отказаться от эмоций, значит отказаться от музыки. И всё. Чанбин спотыкается обо что-то и от голодной слабости не может удержаться на ногах. Он падает в сторону и сползает спиной по стене, глубоко вздыхая свежий утренний воздух. Смотрит прямо перед собой и на другой стороне улицы, возле витрины уличного магазина, видит плакат GY, рекламирующий их прослушивание для рэперов и просто талантливых детишек. На плакате, что удивительно для простого менеджера, улыбается Феликс. Чанбин вытягивает вперёд руку, думая, что сейчас ему действительно очень хочется коснуться кожи его принцессы. В груди разливается приятное тепло, и Со предполагает, что сошёл с ума. Кашель, после приступа которого Со ловит ладонью кроваво-зелёное месиво, говорит, что сумасшествие — его реальность. *** Агенство встречает толпой фанючек, музыкой и сильным возбуждением. На входе его встречает девушка, которая выдаёт анкету, рассказывает, куда её отнести и где дождаться своей очереди на прохождение прослушивания. Чанбин долго думал, зачем ему это нужно. Нашёл удивительно много причин. Он хотел, чтобы его музыка осталась жить после него — досталась бы другим артистам, которые может быть и не исполнили всё, как хотелось бы ему, но это было бы хоть что-то. Но главным ответом всё ещё был Феликс. Потому что Феликс работал здесь. Чанбину было странно это признавать, пришлось переступить через себя, но он сделал это и пришёл. И вот, уже стоит за сценой, слушая, как надрывается под белым светом какой-то претендент на место в лейбле. Чанбин смотрит на ступени прямо перед ним. Они простого серого цвета, жутко истёртые по всей своей поверхности, с оббитыми краями. Он думает о том, сколько людей ступали по ним, в надежде что-то обрести на сцене. Обрести понимание. Преодолеть себя. Слава. Деньги. Всё через эту лестницу. Чанбин ставит одну ногу на первую ступень и ощущает внутри радостное предвкушение. Предвкушение тяжести микрофона в руке. Предвкушение внимательных глаз в глубине тёмного зала. Предвкушение крыльев за спиной. И от этого предвкушения на ступенях делается так горько и радостно одновременно, что Чанбин буквально бросается на сцену, когда вызывают следующего. Он не успевает посмотреть на то, сколько человек прослушивает его, кто ещё сидит в зале. Рэпер представляется и сразу же начинает читать. Он не фристайлит, а читает заготовленный текст одной из своих песен. И даже если музыка не поддерживает его, он всё равно с головой окунается в ощущение того, что его слушают, что его слышат. Он читает первый куплет, даже не подозревая, что его могут остановить, читает второй, полностью отдавая себя сцене, заканчивает третий и останавливается, тяжело дыша. В груди странно хрипит, и Со недовольно морщится. Наконец смотрит в зал. Успевает увидеть лишь то, как со своего места вдалеке от сцены вскакивает Феликс и выходит прочь. Он еле подавляет в себе желание броситься следом, слыша одиноко звучащие хлопки людей, сидящих в середине зала. — Вы же тот продюсер, песни которого мы хотели приобрести. Вы отказались. Почему вы теперь здесь? — произносит один из пяти слушателей, которые удостоились мест за специальным столом. — Кое-что изменилось, — хрипит в микрофон Чанбин, видя, как одобрительно кивают друг другу прослушивающие. Рэпер улыбается. По атмосфере в зале он понимает — его не могли не взять. Подписание контракта проходит на удивление быстро. Уже через три дня он числится композитором, продюсером и рэпером в компании GY. Ему почти сразу же показывают студии, которыми он может пользоваться. Чанбин выбирает лишь одну — самую маленькую и неприметную. Видно, что её ещё не коснулась ничья рука. В процессе тупых бумажных нервотрёпок его не волнует то, что он до сих пор не видел Феликса. Он знает, что рано или поздно встреча произойдёт. Предвкушает её, как приятную награду за свои старания. И встреча происходит. Феликс идёт по одному из множества коридоров агенства рядом с темноволосым парнем, когда Чанбин выходит из-за угла. Рэперу хватает пяти секунд, чтобы понять, что идущий за Ли человек — именно тот, кого он видел с Феликсом в клубе. Неконтролируемая ревность волнами ярости начинает подниматься из желудка, сжимая тисками лёгкие. Чанбин в несколько широких шагов оказывается возле остановившихся людей. Ладони непроизвольно сжимаются в кулаки. — Ну что ж, — шипит он, — вижу, что ты успешно работаешь как менеджер. Феликс хлопает глазами. Чанбин посылает мысль о том, что вот таким, удивлённо-напуганным Ли выглядит так, что хочется крепко обнять и защитить в своих объятьях от всего на свете. — Скажи мне, если бы я в то утро позвонил, мне бы тоже не пришлось проходить прослушивание и я бы попал в агенство вот так? Мерзкая мысль о том, что Феликс просто вербует артистов в агенство через постель, посетила его, когда он увидел визитку своим одиноким утром. Не зря. — А тебе есть до меня дело, хён? Звучит тихо, звучит с надеждой. Чанбин это слышит, но ярость всё ещё мешает ясно мыслить. — Какое мне дело до того, кто тебя трахает? — Чанбин переводит тяжёлый взгляд на набравшее воды в рот существо за плечом Феликса. — Абсолютно похуй, принцесса. Нет. — Вот тогда блять и не приближайся ко мне! — обиженно. Толчок в грудь, вызывающий резкую боль, Чанбин на несколько секунд теряет равновесие, слегка задыхается, а Феликс уже разворачивается и за руку уводит своего хахаля по коридору. Сто из ста — за бушуюшие внутри Со эмоции и чувства. Ноль — за умение их выражать. Чанбин громко выдыхает и проводит ладонью по лицу, устало жмурясь. Какой толк от эмоций, если на выходе он всё равно ведёт себя как бесчувственная скотина? Но Чанбин ощущает себя преданным и использованным. Если Феликс не стал ничего отрицать, значит, Со прав в своих догадках? Он не хочет больше об этом думать, потому что ревность душит его, и рэпер идёт делать то, что получается у него в плане чувств и эмоций лучше всего. Писать музыку. В конце концов, если он проебался с Феликсом (в очередной раз), то хотя бы написать что-то должен, чтобы оправдать своё нахождение в лейбле. *** Три дня напряжённой, непрерывной работы с несколькими минутами на подремать в кресле сказались на Чанбине ужасающим образом. Если в его состоянии могло что-то плохо сказаться кроме окончательной смерти. Все в агенстве, начиная артистами и заканчивая директором, пытались как-то воздействовать на него. Наивные. Разве что ворвавшийся в студию Чан угрозами заставляет Чанбина пообещать дать себе отдых после окончания работы над последним треком. И вот свой трек Со заканчивает в районе пяти утра. Чанбин искренне пытается придремать на мягком кожаном диванчике в студии, но через тридцать минут бесконечного ворочания понимает, что не может уснуть именно от усталости. Не зная, куда себя деть, Чанбин заставляет кофейный аппарат налить ему самый крепкий кофе и отправляется на крышу. Все окружающие обещали ему прекрасный вид оттуда. Крыша и правда встречает макушками соседних зданий и занимающимся за облаками солнцем. Нежно-голубое, удивительно чистого цвета небо разбавляют пятна розово-жёлтых по краям облаков. Со улыбается. — Не соврали. Прошаркав к краю крыши, Чанбин садится на толстый бетонный бортик, свесив ноги над бесконечностью. Внизу живота немного щекотно от ощущения двух десятков метров пустоты до земли, но при этом кажется, что, если сейчас рэпер легко толкнётся ладонями от края площадки, — он не сможет упасть. Он взлетит к этим нежным, лёгким облакам. Вознесётся к прекрасно голубому, сияющему небу и к солнцу, которое боится показаться из-за края высоких домов на горизонте. — Идиоты. А если кто-то захочет сброситься здесь. Они же с творческими психами работают. Где высокая сетка? — разговоры с собой странным не кажутся. — Я тоже так думаю… Хён. Знакомый голос шепчет из-за спины как-то непривычно неуверенно. Со резко дёргается, чтобы обернуться, и тут же чувствует на своём предплечье крепкую, до синяков, хватку. — Осторожнее. Это только в сказках принцы легко ловят своих принцесс, которые сами падают им в руки. Не поймаю. — Я тебя и не прошу, ты, блять… — Чанбин зло вырывает свою руку, но Феликс отрицательно качает головой. — Хён… Давай… Нормально. Мы же так с тобой ни разу по-человечески не поговорили, ну. И взгляд Феликса в этот момент горит такой надеждой, кажется ярче, чем всполохи рыжего солнечного света в окнах, что Чанбин только качает головой и неуверенно кивает. Робкая тень улыбки, которую он видит в ответ, кажется Чанбину тем, ради чего можно жить. Или сброситься с этой самой крыши. Феликс аккуратно залезает к Чанбину и садится рядом, неуверенно свесив ноги в пустоту. Несколько минут висит абсолютная тишина, которая не кажется Чанбину неловкой, хотя расстояние, которое она заняла между ними, настолько мало, что Со прекрасно слышит тяжёлое, усталое сопение Феликса. Кажется, физический дискомфорт в груди рядом с Феликсом ослабевает. Это радует. — Хён, говорят, ты работаешь слишком упорно, — Феликс неуверенно ведёт плечами и смотрит на Чанбина исподлобья, — ты правда стал гораздо хуже выглядеть. Рэпер не спешит отвечать, чувствуя, как до этого уютная тишина начинает наполняться напряжённым ожиданием ответа. Со усмехается, проследив, как одно из облачков, отделившись от более крупного, обгоняя все остальные, полетело в сторону солнца и растаяло без следа. Отхлебнув немного кофе и поморщившись, он тихо произносит: — А сам-то что здесь делаешь в такое время? — Я только что вернулся со съёмок со своим подопечным… Чанбин прослеживает ещё одно облачко и недовольно морщится. Очередной укол ревности неприятно шевелится где-то в желудке. Но вместо того, чтобы вызвериться, как в прошлый раз, на замершего в ожидании Феликса, он просто протягивает ему свой ещё не остывший кофе. — Держи. Не поворачивая головы. Потому что совсем не ручается за то, что, если увидит лицо Ли сейчас, — сможет сдержаться. Феликс неуверенно берёт напиток, а солнце как-то резко показывается из-за высокого здания вдалеке. Чанбину ударяет в глаза, и он отворачивается, пытаясь проморгаться и увидеть что-то помимо ярких, расплывающихся кругов белого света. Перед глазами проступает лицо Феликса. В каких-то десяти сантиметрах. Тот неотрывно смотрит Чанбину в глаза и, кажется, прямо в душу тоже. Красивый. Какой же красивый в этом рыжем-рыжем прозрачном свете. Солнце будто бы приласкало своего любимого ребёнка ещё раз, окрасив его в свои сокровенные цвета. Очертив нежным прикосновением пухлые, но обкусанные губы, придав тёмным ресницам больше густоты за счёт длинных утренних теней и, конечно, целуя каждую его веснушку, как это хочется делать Чанбину. А в глазах хитрое солнце разыграло целое огненно-карамельное представление, в котором Со начинает медленно сгорать, не в силах оторвать взгляда. Десять сантиметров, пять, ноль. Чанбин аккуратно прикасается губами к пухлым губам рядом, пытаясь настолько нежно дотронуться до красоты этого мимолётного момента, чтобы не спугнуть. В груди взрывается сверхновая, губы Феликса такие сладкие, а рука сама тянется потрогать кожу щеки; оценить мягкость и нежность, солнечность на ощупь. От него пахнет персиком, и это так подходит солнечному образу, так подходит тому, что Феликс роняет горький кофе куда-то в пустоту, что Чанбин не выдерживает больше и, напоследок судорожно выдохнув в поцелуй, отрывается от чужих губ. Он позволяет себе лёгкую улыбку и ещё несколько секунд нежного касания. Кожа Феликса такая мягкая и светящаяся, что, кажется, нажми сейчас чуть сильнее — и он рассеется, улетучится, как исчезают рыжевато-розовые утренние облака. А выражение лица такое обескураженно-глупое, круглые глаза кажутся ещё больше, что Чанбин просто не выдерживает такого невинного растерянного взгляда и, резко развернувшись, перекинув ноги на крышу, поспешно ретируется, накидывая капюшон бессменной толстовки на голову, только бы не чувствовать выжигающий взгляд в спину. Он возвращается в студию и плюёт на то, что обещал Чану. За его спиной опять крылья. Но в этот раз они сотканы не из света сценических софитов. Они из теплоты этой чёртовой улыбки. Искринок в карамельных глазах. Из солнца на его мягких губах. Он опять пишет. На экране вырисовывается какая-то романтическая, полная боли мелодия, и Чанбин впервые не думает, что розовые сопли — чухня. В конце концов — он от этого сдохнет. «Нарисую расстояние словами Равное примерно десяти минутам тишины между нами…» Вскоре перед его глазами начинает проплывать мутная пелена. Но Чанбин упорно сжимает в одной руке карандаш. Другой бьёт по клавишам. Краем уха вдруг слышит, как хлопает дверь. — Ты опять работаешь! Сколько можно тебе повторять… Чан, выглядящий по-настоящему злым, поглощается бесчувственным тёмным пространством. Последнее, что ощущает рэпер, — это головокружение и тошноту. Последнее, что он слышит, — крик Джисона как сквозь толщу воды. Сознание возвращается иногда, но на несколько секунд. В основном Чанбин успевает увидеть белый потолок. Потом отключается снова. В себя приходит только от того, что ему становится мерзко холодно, и он пытается натянуть невесть откуда взявшееся на нём тонкое одеяло повыше. Когда сделать это ему кто-то помогает, Чанбин резко открывает глаза и тут же жалеет об этом. Белизна вокруг слепит. Белые стены. Белый потолок, пол. Белое одеяло. В чёрной кофте и злой как чёрт Чан, сидящий возле кровати. Чанбин поворачивает к нему голову и молчит. Поза старшего напряжённая, он опирается локтями на колени и держит ладони в замке, будто пытаясь сдержаться. Чанбин его понимает. Сам на себя злится. В его состоянии трудно найти оправдание такому пренебрежению к своему здоровью. Но эмоции захлёстывали его, и он выражал их, как умеет, боясь не успеть… — Почему… — открывает было рот Чан, но его прерывает скрип двери. В проходе стоит Джисон, наперевес с парой бутылок воды. Он роняет всё на пол и подлетает к кровати, собираясь накинуться на Чанбина с кулаками. Чан успевает остановить Джисона за плечи. — Ты! Как ты посмел молчать?! Ты хоть понимаешь, что ты творишь с собой?! — Джисон хрипит, пытается вырваться. Чанбин ощущает, что плети вины опутывают его, просачиваясь в дыхательные пути и отбирая возможность ответить. Голова безвольно опускается. Взгляд падает на запястье с катетером. — Почему… — наконец-то угомонив Джисона, произносит Чан, — почему ты не рассказал нам об этом? Чанбин молчит. Он знает, что так было правильно. Но начинает сомневаться в своём решении под тяжестью обиды, которая скользит в каждом звуке голоса Чана, в каждом тяжёлом вздохе Джисона над головой. — Я заботился о тебе, как о младшем брате. Я считаю тебя младшим братом. Своей семьёй, Чанбин… И ты даже не посчитал нужным рассказать мне, что планируешь подохнуть! Чан и Джисон злятся. Чанбин их понимает. Стоит только на секунду представить, что один из них поступил бы так же… Со не знает, что сделал бы в этом случае. По крайней мере теперь, когда он осознаёт, что такое эмоции по отношению к близким людям, — не знает. Удар. И Чанбин заслужил её. Хлёсткую пощечину. Он бы и сам себя ударил. Джисон вскрикивает. Чанбин узнает руку Чана. Когда тот садится на своё место и опускает голову на кровать рядом с коленями Чанбина, пряча глаза, в его голосе звучат слёзы. — Просто скажи мне, Чанбин. Почему ты не пошёл в больницу? Ладно мы. Но почему не пошёл к врачам? Со не выдерживает и запускает руку во вьющиеся волосы старшего. Мягкие кудри пепельного цвета скользят сквозь пальцы. У Со плохо получается утешать, если это не тексты песен. — Ты знаешь. Из-за гормональных. Не хочу умирать, — Чанбин чувствует, будто его голос дрожит так же сильно. — Но ты и так умираешь, хён… — Джисон кладёт руку Чанбину на плечо и прячет глаза за кепкой. Со качает головой и улыбается, не обращая внимания на то, что всё вокруг подрагивает от выступивших слёз. — Не правда, Джисон. Я ещё никогда не чувствовал себя таким живым, как в эти дни. *** Чанбин считает, что врачи над ним издеваются. Все кабинеты, посещённые им, — были полны каких-то комнатных цветов. Но бесят не они — выбешивают жалостливые и сочувствующие взгляды узнающих о его проблеме. Не цветы же. Растения и на улице, в клумбах есть. Цветы не перестали убивать его, но и красоты своей, в конце концов, не потеряли. Но этот кабинет не встречает цветами и мерзким белым цветом. Как и сочувствующим или жалостливым взглядом. Ким Уджин — один из лучших в лечении ханахаки — смотрит будто бы сквозь Чанбина, когда тот заходит в помещение. Джисон и Чан подняли многие ресурсы, чтобы добиться приёма у этого врача. Для этого же Со полторы недели почти каждый день оббивал пороги больниц — чтобы сделать все анализы, которые на данный момент получил и просмотрел Уджин. — Со Чанбин, так? Присаживайтесь, — врач проводит рукой и достаёт из ящиков различные бумаги. Рэпер не сразу заставляет себя встряхнуться после до корки льда безэмоционального голоса. Будто каменная глыба произнесла пару слов впервые с появления Земли. — Я просмотрел все анализы. Я могу быть с вами откровенным? Чанбина вымораживает пустой взгляд врача, но он кивает. В принципе, по количеству красно-зелёной жижи, отходящей вместе с кашлем и ощущением реальной боли в груди, он прекрасно понимает, что сейчас услышит. — Счёт идёт на дни. Я бы дал полторы недели. Срочная операция и гормональные препараты. Ведь, как я понимаю, ваш оппонент не ответил вам. Прошу простить меня… — Вам тоже. Чанбин понимает, что не должен говорить. Это же не его дело в конце концов. Но фраза вырвалась раньше, чем он успел засунуть язык себе в задницу. — Мне тоже. Я сам разработал для себя гормональную терапию и благодаря этому полностью купировал свою болезнь. Спустя пару минут тишины Уджин отвечает так же спокойно и ровно, как говорил до этого. А Чанбину становится всё больше не по себе. Он будто бы разговаривает с роботом. Но понимание того, что перед ним живой человек, который когда-то любил так, что прорастил в своей груди цветы, пугает его. Как и то, что он может превратиться в такое же существо. Взгляд, высасывающий жизнь глубиной своей пустоты, ровное лицо, лишённое почти всех мимических морщин, голос, который скорее хочется приписать компьютеру, чем живому человеку. По виду его проще отнести к мертвецам. — Почему, пережив такое, вы теперь лечите? — Чанбин решает, что раз начал, то должен задать все интересующие его вопросы. — Потому что я помню, насколько хотел жить, — Уджин отвечает незаинтересованно, будто его совсем не трогает то, что вопросы о столь сокровенном задаёт незнакомец. — И что, живёте? — Со не выдерживает и позволяет голосу сорваться на полухрип. Потому что на то, что Ким Уджин живёт, увиденное Чанбином похоже в последнюю очередь. — Хотите честного ответа? — наконец-то врач смотрит на Со потяжелевшим взглядом, который где-то на краях радужек наполняется тяжелым сожалением. — Я заморожен. В режиме ожидания. Со внутренне дрожит, резко встаёт со своего места и берёт в руки снятую на входе ветровку. Кивает, делает пару шагов в сторону двери. Его останавливает тяжёлая хватка на запястье. И Чанбин спешит начать говорить раньше, чем Ким попытается остановить его. — Я не готов всю жизнь существовать айсбергом, поддерживая себя мнимой надеждой, что когда-то мне ответят, — он собирается продолжить мысль, но собственный кашель прерывает. Уджин отпускает его и возвращается на своё место за стол. Со смотрит на него с сочувствием и сожалением. Теперь он видит свой кошмар наяву. — Тогда до свидания, раз вам не нужна индивидуальная гормональная терапия, — врач отворачивается к окну, и Чанбин уходит, краем уха еле расслышав тихое: — удачи. Рэпер выходит в коридор, тихо прикрывает за собой дверь и буквально обессиленным мешком сползает по стенке на пол. Всего лишь полторы недели. Этого так мало. — Я грёбаный идиот. Я проебал всю свою жизнь. Грёбаный идиот. *** Чанбину стоит скандала договориться с компанией о сольном мини-концерте в одном из клубов. Они сходятся на том, что это будет считаться всего лишь представлением рэпера публике, а не его официальным дебютом. Компания заботится о промоушне — в клубе полно народу. За пультом стоит диджей из лейбла — Минхо, с которым Чанбин успел хорошо пообщаться, а оборудование, от освещения до микрофона, тщательно проверили и отрегулировали. Оказывается, не думать о том, что с чем-то налажают или во время его выступления среди слушателей начнётся драка — не так уж просто. Чанбин буквально трясётся от осознания того, что собирается перед множеством людей исполнить те треки, что сочинил для Феликса. С Феликсом в груди. Стоящий рядом с ним человек из стаффа постоянно переговаривается с кем-то по рации, а потом кивает Чанбину, на пальцах показывая десятисекундную готовность. Секунды утекают как и ощущение того, что кроме сцены перед Чанбином есть что-то ещё. Он выходит под свет софитов с первыми нотами, вдыхающими в него силы жить дальше. *** Феликс не знает, что делает в этом месте. Точнее, Феликс упорно продолжает себе врать. Потому что на самом деле он здесь по тем же причинам, что и десятки раз до этого. По тем же причинам, по которым оказался когда-то в квартире Чанбина. По тем же, когда весь вечер прорыдал после: «Абсолютно похуй, принцесса», сказанного с таким презрением в глазах, что хотелось вскрыться. Но Феликс прекрасно справляется с враньём. — Ну и какого хрена ты здесь? Ты не можешь рассчитывать на этого парня. Его отдадут мне после выступления. Феликс недовольно морщится и оборачивается к своему коллеге по лейблу с нескрываемым недовольством. — Мне плевать, Сынмин, кто будет его менеджером. Я просто смотрю на чувака, которого наш СЕО был готов короновать после прослушивания. — Как хочешь. Мы могли бы поспорить на него. Сынмин хватает с бара баночку пива и, отсалютовав, удаляется за сцену, на что Феликс только фыркает и взгромождается на высокий стул, чтобы смотреть издалека, но поверх голов. Когда первые аккорды музыки звучат из колонок, Феликс вскидывает голову и даже чуть привстаёт, чтобы видеть лучше. Он впервые за долгое время видит Чанбина в майке, а не в безразмерной толстовке, и жутко пугается того, насколько тот кажется исхудавшим. — Почему я не замечал? Только и может шёпотом произнести он, когда Чанбин начинает читать уже почти наизусть выученный Феликсом текст. Первые пять треков, которые зачитал рэпер, Феликс знает. Чанбин уже иногда исполнял их в клубах, а потом Ли ночами на пролёт пересматривал корявые видеозаписи. После небольшого разговорного перерыва Чанбин наконец-то снимает с себя кепку, закрывающую глаза, бросает её в разгорячённую толпу и объявляет о том, что последние три трека написаны им после событий, которые очень сильно повлияли на его жизнь. Феликс не слышал этих треков. Когда Чанбин успел их написать? Что случилось, и почему Феликс не в курсе? Первый — с тяжёлыми басами, медленным ритмом. Погружает в какое-то состояние апатии. Феликсу сразу же представляется та несчастная каморка, диван и почти полное отсутствие света. Появляется почти физическое, зудящее в конечностях и грудине желание сорваться с места. Бежать, спасаясь от самого себя. Боясь себя понять и принять. Вот только ощущение неприкаянности толкает его в реальности, и Феликс продирается сквозь толпу. Не реагирует на возмущённые вскрики, отбивается от задерживающих его рук, мотается по толпе из стороны в сторону и, кажется, получает пару пощечин и один удар под дых. Не видя направления, пригнувшись. Следуя за любимым голосом и ища у него защиты от этой образовавшейся в груди дыры. Останавливается в первом ряду вместе с одним словом. Ответь… Его пригвождает к месту взгляд, направленный прямо на него. Заданный вопрос. Что Феликс должен на него ответить? Почему спрашивают именно его? Трек обрывается резко. Будто не хватает для его полноценности ещё целого куска. Феликс в отчаянии подаётся ещё немного вперёд к рэперу. Где ещё целый куплет? Где тот самый ответ?! Но Чанбин садится на край сцены. Получается, с Феликсом на одном уровне. Глаза в глаза. Феликс испуганно делает полшага обратно и не может определить, что плещется в этих утягивающих его на дно глаза. Держащих так крепко и перетряхивающих до костей. Он смотрит так, что выпивает душу. Так, что пугает своей мёртвенной бледностью и отчётливо видимыми под белым, как извёстка, тональником синими кругами на пол-лица. Между ними пара метров. Кажется, что Феликс слышит, как хлопают длинный чёрные чанбиновы ресницы сквозь звуки второго трека. Слишком сосредотачивается на том, что сейчас схватит инфаркт от длинных белых пальцев на чёрной глянцевой поверхности. От блеска пота на коже. От отзвука придыхания. «Сладкий запах цветов замедляет дыхание». Феликс выхватывает строчку краем уха, одновременно мысленно кончая от прошедшегося по губам кончика языка. «Харкать кровью и блевать зеленью. Обмазанные блевотой губы всё равно продолжают тебе улыбаться». Феликс понимает смысл и складывает в голове пазл, чувствуя, как его мир делает грёбаное сальто, а ноги подкашиваются, будто бы парализованные накрывшим цунами страхом. «Меня убивает проросшая бутонами ненависть — но в итоге умру я от любви». — Нет… — сдавленно шепчет он, вырывая из горла жалкий сип. — Не может быть. Блять… Ты… Нет. Он смотрит на Чанбина в отчаянии, чувствуя, как слёзы подкатывают к глазам. Да не может, блять, быть, чтобы у этого долбанутого на голову чурбана росли сорняки в грудине! Феликс начинает задыхаться. Пусть это будет тупое ванильное враньё. Хрень, как у айдолов. Он хватает ртом воздух, но не может вдохнуть. Заказ агенства в конце концов. Пожалуйста! Лёгкая улыбка, еле заметный кивок. Полувсхлип-полувскрик Феликса совпадает с гулом восторженной толпы после трека. Он почти падает на колени, уставившись в пол, но его удерживают, помогая устоять. Думая, видимо, что он споткнулся. Его отчаяния никто не замечает. Он стоит в одиночестве среди толпы и ощущает, как мир вокруг втыкает секундами ножи в его сердце. У. Чанбина. Ханахаки. Становится понятна бледность. Становится понятна худоба. Становится понятен тот поцелуй на крыше и приезд скорой в агентство. Дрожь колотит Феликса как в ознобе. Слёзы всё-таки катятся из глаз, но он не может это контролировать. Воскрешает пение. Чанбин впервые поёт. Надрывно и хрипло. Плевать, что не в ноты. Поёт и не смотрит на Феликса. Поднимается на ноги. Покачивается из стороны в сторону. Может, в такт музыке. Феликсу кажется, что от слабости. Феликс всё понимает. Сквозь шум в ушах он слышит признание, предназначенное ему, и не может поверить. И верит, одновременно желая, чтобы всё это оказалось неправдой. Можно родиться обратно? Чтобы не быть здесь и не хотеть вырвать себе сердце из груди. Не хотеть подать его на блюдечке человеку на сцене. Чтобы не понимать того, что даже это уже не поможет. Уже нет. Феликс будто в вакууме, но мир совсем ломается, когда вместе со словами: «Грёбаный идиот, которому понадобилось сдохнуть, чтобы научиться улыбаться. Прими эту улыбку. Она самая особенная», — Чанбин начинает падать. Замедленная съёмка. Подгибаются колени. Голова закидывается. Ослабевшая рука роняет микрофон. Последний взгляд, который ловит Феликс, прежде чем закроются глаза. Глухой удар. Тело об пол. Чанбин упал. Феликс, кажется, умер…