Умереть для улыбки

Чёрные волосы на фоне бледнейшей кожи. Светящиеся на висках венки и синие губы. Пальцы скользят по белому, и самые кончики собирают мёртвенный холод со щёк. Саундтреком к трагедии размеренное, уже не надоедающее пиликание. Оно слилось с тишиной. Феликс не может думать о себе без сопровождения этого пиликания. Оно будто бы стало его частью. А секунды его жизни отсчитывает аппарат искусственной вентиляции лёгких. Ему кажется, что он сам дышит с его помощью. Феликс наклоняется и привычным движением устраивает свой лоб на краешке кровати, так, чтобы в миллиметре от плеча, но не задеть. Каждый день он здесь. Он рядом каждую секунду. Он ждёт. Дверь за спиной с тихим шуршанием отъезжает, и в палату кто-то входит. — Здравствуйте, — безэмоциональный голос заставляет Феликса поднять голову и посмотреть на доктора Ким Уджина. Феликс кривится. Он не любит докторов. Они говорят ему одно и то же. — Я по тому же поводу… — Нет, — Феликс хрипит, — вы не сделаете этого. Не имеете права. Доктор как всегда не впечатляется и просит выйти поговорить. Интересно, почему никогда не говорят об этом при Чанбине, если уверены, что шансов нет? Ли выходит и, прикрыв дверь, прислоняется к стене, понимая, что, если не спрячет руки за спиной, то, наверное, врежет Киму. — Я повторю ещё раз. Шанс — один к миллиону. Бессмысленная растрата ваших и государственных ресурсов. Вы, как объект, имеете право подписать документы об отключении аппаратов жизнеобеспечения. Феликс делает шаг вперёд и, схватив доктора за ворот халата, притягивает к себе, надеясь, что так этот чурбан поймёт его. — Я. Никогда. Не. Подпишу. Это. Достаточно ясно? Я буду ждать! — Ли выпускает доктора, видя, что в глазах того почти ничего не изменилось. — А он хочет ждать? Когда Чанбин приходил ко мне, чтобы отказаться от терапии, то сказал, что единственное, чего он не хочет, это пребывать в состоянии ожидания и искусственного анабиоза. Именно в таком он сейчас и находится. Он был готов умереть, чтобы избежать этого. А вы эгоистично держите его в таком состоянии. Феликс опять задыхается. Он понимает, почему Уджин давит на него. Но не хочет принять этого. — До свидания, доктор. Если это всё. Войдя в палату, Феликс прикрывает дверь и молча смотрит на Чанбина. Красивый. Всё, о чём сейчас может думать Феликс. Свет падает на белеющее лицо, тонкое одеяло лишь подчёркивает жуткую худобу, а Феликс не может избавиться от мыслей, что Чанбин всё равно самый красивый. Ли уже пережил чувство отрицания, злобы, окончательного принятия и возненавидел себя. Единственное, за что он пока держится, это надежда на то, что когда-нибудь Чанбин откроет глаза. И пусть он тогда решает, как ему поступить со слепым идиотом Феликсом. Теперь тот готов принять из его рук что угодно. От любви до смерти. Чанбин же за него принял. А для того, чтобы умереть от любви, цветы в груди не нужны. Феликс знает. Подойдя к кровати, Феликс садится прямо на пол, положив подбородок на край одеяла и прикрывая глаза. — Прости меня, Чанбин. Может быть, ты меня реально ненавидишь за то, что я эгоистично держу тебя здесь… Но я жду, Чанбини. Я так тебя жду, — шепчет он и прикрывает глаза, вслушиваясь в пиликание. В матрас опять впитываются горькие слёзы. Пиликающую тишину разрушают надрывные рыдания. … Свет бьёт в глаза нещадно, отражаясь от белых стен и потолка. Больница. Только в этом ужасном месте всё может быть настолько белым. Он моргает несколько раз невероятно тяжёлыми веками и переводит взгляд чуть влево, пытаясь увернуться от солнечных лучей. Феликс. Чанбин узнал бы эту макушку из тысячи. Почему? Чанбин не помнит. Феликс сопит где-то в районе его локтя, уткнувшись носом в матрас. Наверное, так тяжело дышать. Мысли текут вяло и лениво. Чанбин понимает, что и ему трудно делать вдох и выдох, и неспеша осознаёт, что он в какой-то маске. Хочется снять её, но рука слушается плохо. Чанбин с ужасным усилием начинает поднимать её, но, потратив на это чуть ли не все свои силы, роняет кисть прямо на голову Феликсу. Пугается, медленно материт себя и видит, как Феликс вскакивает с полувскриком-полувсхлипом. — Чанбин? Чанбин! — громко и в слёзы… Слёзы? Феликс плачет? Чанбин ничего не понимает. Не понимает феликсовых криков о помощи, не понимает, почему тот падает на колени перед кроватью и почему хватает его ладонь, начинает целовать. Кажется, у Феликса истерика. — Не плачь. Шепчет. Голоса попросту нет. Так, если бы Чанбин не разговаривал несколько недель. А ещё он знает, что не хочет феликсовых слёз. Очень медленно осознаёт это своим будто бы спящим мозгом. — Чанбин-и… Знаешь, как я люблю тебя?! Знаешь, как люблю?! Как я ждал тебя? — низкий голос срывается на всхлипы. Любит? Взгляд скользит по Феликсу. Веснушки. Каштановые волосы. Длинные влажные ресницы. Горячие пальцы. Низкий голос. Торопливые пухлые губы и слёзы. Такой вот Феликс любит Чанбина? Со не может вспомнить, почему это настолько важно. Но от этих слов в груди разливается такое тепло и спокойствие, что губы, дрогнув, растягиваются в слабой улыбке. Если Феликс любит Чанбина, то всё будет хорошо. Можно закрыть глаза, ни о чём не беспокоясь, слушать окружившую его суету. Можно просто улыбаться.