Радужный единорог

— Савада, возьми у меня свою идиотку. Она опять в обморок упала, а у меня смена не скоро закончится. Я потом заеду за ней.  — Что? Ты с ума сошел? Откуда у тебя мой адрес? *** Угрюмая, забитая, горькая под белым светом, глаза тусклые, зеленовато-фиолетовые тени, острые скулы, острый подбородок, тощая шея. Спрятанные под платьем углы, камни, пересохший горный ручей, выступы, впадины, кости, кости, сплошные кости, откуда это все, боже, была же полноводная река, кипящие воды, плавные изгибы, берега, шелк, сахар, пыльца, пенка, бело-розовая, свежая, кисло-сладкая, кофе и апельсины, откуда оттенки, голубой, фиолетовый, синий, мрак, пепел, сожжены города, поля, впадины, горела вода, повторяю, горела вода, девочка моя, крысы под кожей, клыки на горле, терновый венец на шее, когти в сердце. Что же ты делаешь, солнечная моя девочка, где же ты потерялась, прошло ведь всего ничего, месяц, больше, я же, как ты сказала, ты же.  — Что, Савада, страшная, да? Такой я тебе уже не нравлюсь? Не нравлюсь, нравлюсь, нравлюсь, нравлюсь. В глазах синее пламя, холод, лед, лед под кожей, острый, соленый, коснись и кровь на пальце, пробьет шелк, зальет щеки и еще больше обесцветит кожу, волосы выгорят до горных снежных шапок, и вода будет гореть, повторяю, вода будет гореть, вода будет.  — Джильо Неро, ты спятила? Сдохнуть решила? Зубы бело-серые, злая ухмылка, воздуха, воды, пожалуйста, дышать, пожалуйста, воздуха.  — А если и да, Савада? Что, если да? Соль оседает на языке, океан выкипает, голые скалы, песок, тучи, ливни, холодно, сонно, стучат зубы, сизая мгла, туман, серость, град, кристаллы льда и грусти. Глаза отчаянные, губы скривились, бесплодная почва, песок, соль, известь, протащить бы хоть один пион, один одинешенек, пустота, убогая серость, камни, скалы, горные породы, бесплодная почва, бесплодная почва, бесплодная почва, бесплодная. ***  — Познакомься, Джильо Неро, трава и овощи. Овощи и трава, это Джильо Неро. И не кривись так, они вкусные. И ты их сейчас будешь есть. Я еще грудку добавлю, там у Бьяку вроде где-то была, я не ем мясо, покрошу тебе.  — Савада, что за дрянь? Я не буду это есть!  — Возможно, я могу ошибаться, но вообще-то я тебя не спрашивала. Ты съешь это все, а еще дашь себе достаточно времени, чтобы все усвоилось, перед тем как пойти блевать.  — И как же ты это сделаемфммм! Савада, ты охренела?!  — Я хочу живую тебя, а не то, что осталось. И если мне придется сначала откормить тебя, будь уверена, я это сделаю. А теперь заткнись и открой рот. Возмущенная, возбужденная, красная, пятна на скулах, розовые костяшки, розовые пальчики, тени, шелк и темная подводка, стрелы в сердце. Даже замученная, замучавшаяся, трогательная, хрупкая, нежная, ножки-стебельки, руки-листики. Гневная богиня, прекрасная, мутная, лунная, кожа — пергамент, папирус, бумага, белая, да она белая, белая, белая, сотканная из тонкого пушка и лунного света. Ах, милая моя девочка, любовь моя, сердце, сердце, остановилось, замерло, если бы мне каждый раз, когда я думаю о тебе, если бы мне тебя, я бы, я бы, ох, как бы я. Цокают когти по ребрам, крысы захлебываются цветами, крыс душат пионы, пионы душат, ядовитые багровые пионы. Я люблю тебя, девочка, я люблю тебя, я люблю тебя, я.  — Я же не постесняюсь затащить тебя в спальню, оседлать и откормить, Джильо Неро. И дяде твоему позвонить я тоже не постесняюсь. Он тебя любит, знаешь? Он тебя подержит и подаст тарелку с салфеточками, чтобы не запачкать все вокруг. Ты хочешь попасть в мою постель так, а? Ты просто скажи, давай, и я сразу все организую.  — Савада, ты извращенка, отпусти, я сама. И не надо звонить дяде. Мы… поругались.  — И что? Ты его племянница. Он не стал любить тебя меньше.  — Мы очень, очень сильно поругались. Он еще никогда до этого не бросал меня.  — Расскажешь?  — Нет, отстань. Где же ты потерялась? ***  — Тсу, что она делает на нашей кухне?  — Ест. И ты ешь. Рагу будешь? Или тебе испечь чего-нибудь?  — А мне ты ничего испечь не предложила.  — А ты и не желанная гостья здесь, Джильо Неро.  — Бьякуран! Хибари ее притащил сюда, потом заберет.  — А, то есть ты теперь вместо нянечки?  — Я, Джессо, тоже не горю желанием здесь оставаться!  — Дверь открыта.  — Стоп! По углам! Держи, сейчас какао сварю. Тебе же как обычно?  — Да, спасибо.  — А мне какао?  — А ты недостойна какао с зефирками.  — Отлично, ребят, просто отлично. Что за детский сад? Вы еще подеритесь.  — Тсу, она меня пнула!  — Ааааргр!  — Будешь так нервничать, Савада, морщинки появятся.  — Не слушай ее Тсу, мы будем любить тебя любой.  — Ага, как прослойку в сэндвиче.  — Ой, Джильо Неро, просто заткнись. *** Перчатки соскальзывают, а под ними развалины и лунные кратеры, багрянец на шелке, фарфоровые сколы, тонкие, чистые, все предплечье в полосках, перчатки соскальзывают, в под перчатками.  — Джильо Неро, посмотри на меня.  — Чего тебе?  — Ты самая красивая девушка, что я когда-либо видела. Я люблю прядку твоих волос, когда она намокает от пота и вьется по шее, я люблю пушок на твоих щеках, я люблю косточку твоего запястья, твои локти и коленочки, и я действительно считаю тебя красивой и действительно тебя люблю. Юни, пожалуйста, не надо селфхарма и анорексии. В тебе нет лишних килограммов, лишних килограммов вообще не бывает, я полюбила не вес, а тебя, и это не исправит даже твой дурной характер. Пожалуйста, не делай себе больно.  — Иди к черту, Савада. Иди. К. Черту. И я пойду. Мне пора.  — Поговори с Реборном. Он наверняка волнуется. Он тоже тебя… любит. И незачем так хлопать дверью. Трещины на шелковой ткани и дурнота в горле, Юни, Юни, Юни, эгоистка, глупая, глупая, внутри печет, мажет, тянет, вытягивает стрелы из сердца, раны и впадинки, сколы и битое стекло, кровь пробивает кожу, лава вырывается из вулкана, река выходит из берегов, глаза-реченьки, водопады и бритва под раковиной. Что если инфекция, что если занесет, не обработает, умрет, красивая, томная, сонная, реснички опустятся и застынут, веки из воска, стеклянные снежные шарики, кофейный запах волос и лилии на светлом дереве, а за спиной будут Гамма, Верде, Реборн и призрак Арии, а впереди будут лилии и гранит, лилии и. Девочка моя, пожалуйста, не потеряйся, пожалуйста, девочка моя, любимая моя девочка, любимая моя… *** Три пальца сердечного приступа, длинные перчатки, серебряный отсвет юбки, взгляд с поволокой речной пены и тины, шоколадное сердечко на ледяных кофейных осколках и безразличные белые кружева. Фартук-фартук, за что, за что фартучек, за какие грехи черные чулки и туфли на каблуках, и поднос, и эти тени-подводка, и эти ресницы, и взгляды. В чем провинилась, в чем согрешила, как исправить? Кофе и замерзшие в горле пионы, разорвавшие в животе шарик с жидким азотом лилии, продираются по горлу и горечью оседают на языке, а листья прорубают выход сквозь кожу. Ножки-стебельки, ножки-травинки, а глаза — безразличные горные реки, погребенные под ледником.  — Дорогая, вы отвратительно выглядите. Вы помните, на что похожа подушка? Чем кроме кофе и сладкого вы питаетесь?  — Джульетта…  — Дорогая, я шестьдесят с лишним лет Джульетта, а вы себя убиваете из-за какой-то девицы. Я начинаю думать, что она вас недостойна. К слову, это не мой ли дорогой сын со своим музом за дальним столиком? Это такие у него срочные дела возникли? (Милая девочка, не могли бы вы передать записку молодому человеку за тем столиком? Да-да, тому обесцвеченному болвану. Что вы, записка еще не готова, но уже почти, вот, смотрите, дописала. И скажите, мы же может сдвинуть два столика? Да? Отлично! Тогда мой сын присоединится к нам сразу, едва только перестанет трястись за свою шкурку, как зайчик). Не понимаю, дорогая, как вы нашли в моем бестолковом сыне, когда у вас под рукой было такое сокровище.  — Ма-мама?  — Не мамкай, позор всей моей жизни. Сбежал от матери! Единственной и неповторимой и к кому? Куда? Представь нас друг другу, сын, твоя невеста, судя по всему, отлично знает твоего спутника. Полагаю, она не против, что наша с ней девичья беседа немного изменится. К слову, сколько раз мне напоминать, Бьякуран, что с невестой нужно обращаться нежнее, посмотри же, она сама не своя. Как только не падает? Итак, молодой человек?  — Мама, это Рокудо Мукуро. Мой…  — Шафер.  — Шафер, да? Дорогая, спрошу у вас еще раз, как вы могли выбрать моего бестолкового сына, этого воробушка, когда у вас здесь такое сокровище? — Ага, павлин. — Синьора, вы обворожительны. — Бьякуран, завидуй молча, а вы меня не соблазняйте, Мукуро. А то возьму и соблазнюсь. И не посмотрю, что вы мне в сыновья годитесь. — Понимаете ли, Джульетта, я просто очень люблю вашего сына. — Это вы зря. Очень зря. Мужчине нужна крепкая рука. А то сбежит от вас к своему же шаферу. Мукуро, со всем почтением. — Мама, как ты можешь?! Я не такой! — Конечно не такой, дорогой. Я же твоя мать, неужели бы ты мне не сказал, будь ты по мальчикам? Или я что-то неправильно поняла, и синьор Мукуро твой парень, Тсунаеши — подставная невеста, а ты сам меня стесняешься?  — Мама, как ты можешь?!  — Тсунаеши, у вас дурной вкус. Бросайте моего сына, хватайте Мукуро и бегите. Я этого обормота как-нибудь задержу. Давайте, дорогая, бегите же, бегите. И помните, любовь проходит, и эта тоже пройдет.