Радужный единорог

— Малыш?  — М?  — Малыыш?  — Ммм?  — Ты спишшшь, мрр?  — Нет, а что?  — Мукуро, это моя нога!  — Упс, перепутал, прости Тсу-на-е-ши. Ты подумала о том, о чем я говорил, ммм? Ты стала бы симпатичной прослойкой в сэндвиче.  — Избавь меня от этих подробностей! А теперь спите, идиоты.  — Малыыыш?  — О, о! Ооо! Ого!  — Вы что…  — Мукуро! Муку.!  — Вы что, серьезно? Я вам не мешаю?  — Что? О, нет-нет, Тсунаеши! Конечно, нет! Лежи.  — Муку! О!  — Возможно, мне все же стоит уйти?  — О Господи!  — Прости, мы меша.? Ооу!  — Нет-нет, не мешаете… Ты этого от меня ждешь?! Ребят, я вообще-то все еще здесь!  — А могла быть вот здесь!  — Ах!  — Я не собираюсь быть «вот здесь»!  — Тсу, чего ты там не… Господи, продолжай, ах! …видела  — Восхитительная наглость!  — Тсу, ты сбиваешь все настроение.  — А у меня еще стоит. Настроение.  — Ага, я чувствую. Хоть ко мне не прижимайтесь. Фу, Господи, что это?  — Это соки любви.  — Ты испачкал мне пижаму спермой?!  — Тсунаеши, какая ты грубая, ай-ай-ай! Это не сперма, это любовь!  — Я еще раз спрашиваю, вы испачкали мою чертову великолепную шелковую пижаму своей отвратительной спермой?!  — Вот поэтому у тебя и нет парня, Тсунаеши.  — У меня нет парня потому, что я каждое утро предотвращаю с десяток способов самоубиться твоего парня, Мукуро, а все потому что кто-то сначала играет в зайчиков ночью, а потом пытается продрать глаза к первой паре!  — О нет, пожалуйста, только не про зайчиков! Мама рассказала тебе про Хэллоуин? Это было давно и неправда!  — Хэллоуин? Зайчики?  — Ой, заткнись. Очень милые фотографии, я бы затискала.  — Ооо, так мы начнем, а ты продолжишь?  — Муку, твои попытки захватить ее тело уже даже меня напрягают.  — Мой маленький зайчик ревнууует?  — Ааа, только не снова! Нет, пожаааалуйста!  — ДА ВЫ ЗАДОЛБАЛИ!  — Она что, швырнула в стену мою курсовую?  — Ты хранишь курсовую на прикроватной тумбочке?  — Я же не спрашиваю, где ты хранишь масло, чтобы промывать кисточки.  — О, так вот что это было? А я думал…  — О Господи!  — Тсу, не надо так нервничать.  — Вот именно, Тсунаеши, не стоит, появятся морщинки и обезобразят твое очаровательное личико.  — ДА ЗАТКНИТЕСЬ НАКОНЕЦ!  — Тсу, она слишком грубая, она нам не подходит. Влезать в чужие разговоры неприлично!  — МНЕ ПЛЕВАТЬ!  — А я говорил, что правило бывших работает!  — Правило бывших?  — Да, бывшие были хреновыми настоящими. А теперь… Малыыш?  — Веселитесь без меня, ребят. Я сваливаю на диван.  — Ты многое упускаешь, Тсуна-ооо! -шиии!  — Господи, какие же вы мерзкие! ***  — Юни, ты… ты плакала? Что-то случилось?  — Для тебя Джильо Неро, Савада. Спасибо вашему дому! Было, конечно, мило, но я сваливаю отсюда, и ноги моей здесь больше не будет. А ты, Савада, больше не будешь пугать посетителей несчастными вздохами. И пялиться ты на меня больше не будешь, ясно? Чао-чао!  — Юни, постой, куда ты? А как же завтрак? Сжатые губы, глаза красные, ресницы слиплись, лицо опухшее, девочка, моя девочка, идеальное же ты создание, чудесное видение, шелковые лилии и пионы в горле, что же ты делаешь, девочка, милая, сонная, зачем ты мучаешь себя? Легкие забиты водой, что ни вздох, то воздушные замки и мыльные пузыри, каждое слово — бред и провокация, не верить, не верить, не верить, а что если, вода с гор струится по венам, мчится, перегоняет пузырьки кислорода и ледяную стужу, в висках по дятлу, идиотка, идиотка, идиотка, слышала же все, обиделась, стены тонкие, картонные, бумажные, солнечная моя девочка, золотая пыль на белом шелке, сахар и горный ручей, что я без тебя, кто я без тебя, зачем жить, зачем дышать, холодно-холодной-холодно. Щеки розовые, крылышки красные, текло с ресниц и из носа, рукава влажные, наволочки влажные, одеяло сбито в комок, и смялась простынка, и не поела же, дуреха, упадет, бело-синяя, холодная, ясная, и все, все, и нет шоколадных сердечек, сахарных косточек и шелковых лилиевые коленок. А вчера розовые ребрышки с тонкой тенью, бедрышки выпирают сквозь тонкие шорты, футболка просвечивает, соскальзывает с хрупкого плечика, не трогать, не прикасаться, не смотреть, спать отдельно, не подходить, не караулить за дверью, не подглядывать, не дышать, вчера ножки-стебельки, усталая, томная, взгляды из-под ресниц и холодный горный поток, вчера пионы в голове и пазухах, сердце бешеное, мечтающее, а сегодня, бело-розовый шелк, и лед, и пыльца, и лилии. Подушка пахнет волосами и кофе, запах густой, удушающий, дурно, устало, грустно. А стоит ли вообще вытаскивать из раковины радугу на коже, жемчужные улыбки, солнце в волосах, абрикосовую пыльцу и шелк, если хорошо внутри, плохо снаружи, не ест, зачем, нужно ли, стоит ли, сможет ли кто? Если ненависть и презрение, холод и горная радуга, то. В голове пусто, на языке горькие лепестки, в горле застряли листья, колятся, мнутся, цепляются, глупые, дивные, глупая, почему так всегда, почему так всегда, почему, пожалуйста, если хочется, то нельзя, то не вытащить, то в сердце стрелы, а принцессу перемкнуло и не просыпается, почему всегда через задницу все, ну почему пенка, реченька, дивная, за окном впервые, вытечет по, почему так всегда, переливается через края, стекает, капает, капли на ковре, дождь и тучи прилипли к небу. Ну зачем так происходит всегда, что ни вздох, то всхлип, и все жалко так, и себя жалко, себя больше всех жалко. — Тише, Тсунаеши, тшш, посмотри на меня. Все, все, хватит, хватит. Хватит, Тсунаеши. Говорил же, хреновые настоящие, ну. А, ну и плачь, ладно. Иди ко мне, дурочка. Тише-тише, как ты вообще выжила с Бьякураном с такими нервами?  — А я люблю ее, а она, а я, она вчера, я думала, а потом прогнала, а потом надумала себе, а теперь, а я ее вчера, кофту дала ей, а она, а я, а она красивая такая, шелковая, а глаза, как горная река, а еще косточка, и Набоков, и кофе этот дурацкий, и пирожные с клубникой, а она меня ненавииииидит, Мукуроооооо!  — Тшш, все проходит, Тсунаеши, любови тоже проходят. Выпьешь чаю, погуляешь, курсовую допишешь, а потом и забудешь. Все будет хорошо, слышишь? Посмотри на меня! Все. Будет. Хорошо.  — Ааааа!  — Ну реви, реви. А потом мы пойдем будить спящую красавицу, не дадим ей свариться в душе и почистить зубы бритвой. До сих пор не понимаю, как он не убился за столько-то лет.  — Мы в школе, ик, съеехалиииись. Он еще и готоооовить не умееет.  — Ох, горюшко. Ты мне уже всю рубашку слезами залила?  — Нкт, но пчти, прастиии.  — А, чего уж. Ты и так святая, Тсунаеши. Надо же хоть иногда.  — Ой, Тсу? Муку? А вы чегоооо, ой! здесь?  — Я вас люблююююю.  — А еще вчера говорила, что мы мерзкие,  — Я и сейкр так счикраю.  — Как скажешь, Тсунаеши, как скажешь. Только рубашкой не подавись. ***  — Савада, глаза б мои вас не видели! Чего еще? Это что такое?! Я вам руки за такое выдеру, никчемная девчонка, что ж вы сделали со своей работой, нормально ж почти все было! А ну бегом домой переделывать! Э-э-э, а ну стоять, Савада, вы куда это пошли, садитесь теперь, сейчас что-нибудь придумаем, нам сдавать скоро. Присаживайтесь давайте! Чай, кофе? У вас случилось чего, умер кто-то?  — Какое вам дело, синьор Джильо Неро, нормально все. Замечательно.  — Ну-ну, Юни сегодня тоже такая же замечательная домой вернулась. У вас ночевала? Поругались что ли?  — А мы и не мирились. Сошлись на том, что я недостойна называть ее по имени, дышать с ней одним воздухом, трогать и вообще. Неважно, простите.  — О, как все запущено. У сестрицы моей, ее матери, тоже характер мерзкий был.  — Да и вы тоже не сахар.  — О, Савада, вы еще и огрызаться умеете? А знаете, что.?  — Простите, синьор, я…  — Поздно, Савада, поздно! Скоро конференция будет в Риме, и вы туда поедете. Есть области, которые вам интересны? Что, совсем ничего? Ладно, сейчас что-нибудь придумаем, наберете литературы и… Так- с, как вы относитесь к живописи? У вас же там вроде друг был художник, да? Отлично! Эту тему я для себя оставлял, но для вас, Савада, мне ничего не жалко!  — Кроме зчта п латни.  — Еще раз и внятно.  — Вам послышалось.  — Плачет по вам, латынь, Савада, кровавыми слезами плачет. Скучает, знаете ли. Но ничего, сейчас мы это исправим, я вам упражнений покидаю, текстов, слов на отработку склонения и спряжения, и ничего, успокоетесь. И чтобы к понедельнику все было на моем столе.  — Вот же монстр…  — Я все слышу. Но вообще-то… Легче и правда стало.