***
Возвращаться домой — это пытка, если ты не чувствуешь принадлежности к своему месту жительства. Джерард с радостью забрался бы в подвал через заднюю дверь, но та заперта изнутри, так что он пытается быть тихим, входя через парадную. Чёрт возьми, ему двадцать пять, а он не хочет попадаться на глаза собственной матери — это довольно-таки печальный факт его биографии. В подвале пахнет лаком для волос, сигаретами и грязными носками. Здесь всего одно небольшое окно, почти что у потолка, поэтому свет падает неравномерно и большая часть помещения находится в полумраке. На кровати лежат скомканные вещи, а стол слегка захламлен пустыми чашками из-под кофе и красками, но это нормально, даже хорошо — создается ощущение присутствия и уюта. К стенам прикреплены цветные стикеры с пометками и новые наброски персонажей, с которыми Джерард возится уже много лет. Например, парень-наполовину примат с зелёной шерстью и в скафандре — он подписан просто как номер один, рядом с этим рисунком ещё несколько похожих, но в другом цвете и с более органичным строением туловища, а ещё отдельный оранжевый стикер с характеристиками персонажа. Прямо над кроватью висит плакат с Бэтменом и Iron Maiden, так что каждый раз, когда мать Джерарда спускается к нему в подвал, то с ужасом отмечает, что невозможно спать возле такого. Под окном стоит тумбочка, в которой хранится всякий бумажный хлам, старые провода и постельное белье, а рядом стоят три гитары, комбоусилитель и несколько педалей. В довершение ко всему на обратной стороне входной двери висит рисунок распределяющей шляпы с надписью: «Если вы не сова из Хогвартса, то летите нахрен отсюда». Напялив на себя старую футболку с Aliens размера XL и сменив плотную ткань джинс на пижамные штаны в клеточку, Джерард забирается в кровать, спихнув вещи на пол, и, взяв ноутбук, приступает к работе. Он проверяет почту, на которой накопилось несколько сообщений с новыми заказами, и доделывает парочку старых, срок сдачи которых вот-вот подойдет к концу, но у него всё под контролем. В крайнем случае будет рисовать пони и продавать их любителям фурри, если вдруг останется без работы. Рутинные вещи помогают сойти мыслям на нет. На самом деле они всё сводят на нет, превращая людей в машин с определенным порядком функций, но только если ты полностью увяз в этой системе. Джерард где-то посередине. У него есть работа, в которой он сам себе начальник, и это очень удобно, поскольку у него свободный график. Ему даже не приходится мониторить биржи в поисках заказов, он набрал много хороших рекомендаций, и теперь работодатели сами связываются с ним. Но иногда становится действительно больно от мыслей о деньгах, потому что всё упирается в них, и чем старше ты становишься, тем сильнее осознаешь эту реальность, от которой становится физически больно дышать и сдавливается грудная клетка. Джерард не хочет менять мир. Пока что нет, он ещё не слишком хорош, но, правда, пытается стать лучше. У него есть не так уж много способов повлиять на массы, и все они упираются в искусство. Ему ни за что не стать богом, он не сможет повести за собой людей даже в виде безликой силы и ему не быть политиком, хотя бы потому что совесть не позволит, но он может возглавить свою собственную революцию с помощью трёх гитар у комода и красок, которые лежат на столе. Ярче всего в этом подвале светит не призрачный луч солнца, пробивающийся сквозь маленькое окошко, а вселенные внутри этой головы с красными корнями волос. Так что, по сути, каждый раз, когда Джерард берется за нормальную работу в попытках заглушить мысли, он просто ещё сильнее уходит в себя.***
Неизбежное случается на кухне. Джерарда губят его же слабости, в данном случае — кофеиновая зависимость, и вот уже он слышит топот шагов и звон бижутерии. — Это ненормально — пить кофе из пол-литровых кружек, — первое, что говорит ему мать. — Где ты пропадал все эти дни? — Я был у Майки. А где папа? — пытаясь сменить тему, спрашивает он. — Ты же знаешь, что он на работе, не пытайся соскочить. Как там мой сынок? — О, я в порядке, спасибо, что поинтересовалась, — в ответ Джерард ловит только злобный взгляд матери. — У Майки всё хорошо, цветёт и пахнет, как говорится. — Тогда почему он не приходит? Джерард только пожимает плечами, но сам думает: «Потому что он давно понял, что отсюда нужно бежать куда подальше».Ему остаётся буквально пару шагов для того, чтобы исчезнуть из поля зрения матери, когда она останавливает его. — Джерард, — не очень громко говорит Донна, — прекращай уже витать в облаках, — и почему-то этих слов достаточно для того, чтобы его хорошее настроение сошло на нет. Быть старшим ребенком в семье это буквально проклятие. Ты автоматически не оправдываешь ожидания, на тебя сваливаются обязанности по дому и необходимость присматривать за младшим братом, и что ни делай, это твоя участь — оставаться худшим. Твои проблемы второстепенны, а правило «всё лучшее детям» это не твой случай, ведь ты уже взрослый. Говорят, что дети остаются детьми до тех пор, пока живы их родители, но у Джерарда своё мнение на этот счёт: ты остаешься ребенком до тех пор, пока у тебя не появляется младший брат или сестра, а после — прощай, детство. Его мать хотела дочку, отец — сына, а в итоге у них появился Джерард: слишком манерный и ранимый, как для «настоящего мужика», и слишком с членом, как для девушки. Неудивительно, что Майки стал их любимчиком, а теперь старший брат несёт крест уродца в этой семье. Почему Джерард всё ещё не съехал? Он съезжал, но в очередной раз облажался, так что спустя годы обучения и попыток построить свою жизнь, он вернулся сюда, похожий на избитую дворнягу, заперся в подвале и возобновил статус тряпки. Этот дом его личный ад, и знаете, что самое ужасное? Он привык. Ну, а ещё ему не нужно платить за квартиру, и на том спасибо.***
Ближе к полуночи звонит Фрэнк. Если подумать, сколько времени этот телефон не использовался по назначению — для звонков, — то становится немного не по себе, но это приятная альтернатива сообщениям, когда дело касается Фрэнка, потому что Джерарду до чёртиков нравится его прокуренный голос. — Алло? — Привет, подумал, что ты не спишь, и решил позвонить. Я проспал слишком много часов за последние сутки и теперь очень бодро смотрю в окно, но это немного утомляет, если ты понимаешь, о чём я. Так… чем ты занят? — Фрэнк говорит полушепотом, и это создаёт атмосферу интимного разговора, как будто они делятся секретами, как маленькие дети. — Слушаю She Wants Revenge и рисую, э-э-э, кровавую свадьбу, — так же тихо отвечает парень. — Это типа серия из Игры Престолов? — Это сцена из Сумерек, — из динамика доносится странный звук, который можно трактовать разве что как «Да ты смеёшься!», — в общем, если ты смотрел, то может помнишь, что перед свадьбой Белле приснился сон, где они с Эдвардом целуются на горе из трупов под свадебной аркой, ну, я взял эту сцену за референс. — Даже не знаю, что более стрёмно: ты, говорящий со мной об этой ужасной франшизе, или тот факт, что я, блин, знаю о какой сцене ты говоришь, — Фрэнк слегка смеется, и на лице Джерарда непроизвольно образовывается улыбка. Он откладывает скетчбук в сторону и тянется за сигаретами, потому что есть надежда на то, что этот разговор затянется. — На самом деле, я думаю, что ты рисуешь нечто ужасающе прекрасное. — Пытаешься подлизаться ко мне? — Ага, ты меня раскусил, — снова издавая этот лёгкий смешок, говорит Фрэнк. — У тебя что-то упало или мне показалось? — Всего лишь зажигалка. — Забавно, я тоже сейчас курю. Ты ведь куришь сейчас, да? И, кстати, ничего, что я позвонил? Слишком поздно спрашиваю об этом, ага, знаю. — Боже, ты такой весь неугомонный, я не успеваю за тобой, чувак. Да, я курю, и нет — ничего, я рад твоему звонку. Сигаретный дым растворяется в воздухе, пока Джерард утопает в сладком облаке чувств из-за смеха на другом конце телефона. На самом деле, такого давно не случалось. Это как выйти из спячки, как превратиться из камня обратно в человека, как вдохнуть глоток воздуха после долгого погружения — неисчерпаемый поток чувств и какая-то сумасшедшая необходимость в постоянном контакте. Джерард не так уж часто встречает людей, которые могут его заинтересовать только своим видом, такое не всегда случается даже после длительного разговора, и самое смешное, что Фрэнк не выглядел выходящим за рамки: коротко стриженые тёмные волосы, тоннели в ушах, кассирский бейджик и невероятно уставшие глаза — по необъяснимым причинам этот образ крепко впечатался в голову Джерарда. А затем случилась эта вечеринка у Рэя ко Дню Независимости и этот странный смех, который невозможно с чем-то спутать. Случились пьяные танцы Фрэнка и его детская беззаботность, а ещё самый душевный разговор по пьяни, который постепенно привёл к тому, что мы сейчас имеем, а ровным счётом это только воспоминания и собственные догадки, но от них почему-то становится тепло. Теплее, чем от жаркого июльского солнца. Джерард хочет задать много вопросов, чтобы выяснить, кто они друг другу, но он пытается позволить идти всему своим чередом. — Хэй, поговорил с Рэем насчёт работы? — Да, он хочет уговорить меня остаться до конца лета. Сказал, что если я уволюсь, а потом попрошусь обратно или буду просить занять деньги, то он пошлёт меня нахер. Пока что мы договорились, что я работаю до конца месяца, а потом обсудим ещё раз, — Фрэнк устало вздыхает, — типа, какого чёрта ему не всё равно? — Полегче, он просто хочет, чтобы у тебя была работа, ну или не хочет отпускать такого замечательного сотрудника. Тем более, до конца месяца — это значит до фестиваля, а мы выезжаем уже через три дня. — Моя фотография должна висеть с подписью «худший работник месяца», — фыркает Фрэнк, — но предстоящий фестиваль воодушевляет. Слушай, есть какие-то планы на вечер вторника? — Погоди, дай посмотреть в своём графике… Ах точно! Его ведь нет, потому что я задрот, который сидит дома, — со всей театральностью говорит Джерард. — Напомню, что за этот месяц ты был на трёх вечеринках, о которых я знаю, и к тому же самолично вытащил меня на одну из них, так что не такой уж ты и сыч. — Могу сказать только, что моя жизнь полетела в тартарары после встречи с тобой, Фрэнк Айеро, — Джерард произносит эту возмутительно-смешную ложь и давится, когда делает очередную затяжку, потому что карма наказывает его. — Так что ты хотел от меня во вторник вечером? — спрашивает он, прочищая горло. — Чипсы, пицца, какой-нибудь ужастик и, может быть, дружеские поцелуи у меня в гостиной, — вот так просто, — Боб сваливает к своей новой подружке, а я не очень хочу оставаться один. — Значит, снова используешь меня как защиту от кошмаров? — От твоей проницательности становится тошно, — Джерард не видит, но практически на все сто уверен, что Фрэнк шуточно закатил глаза, — так что, будешь моим живым щитом в мире снов? — и, конечно, он не может отказать.***
В некоторые дни выходить из дома не хочется по-особенному сильно. Как-то Джерард пришёл к выводу, что его проблемы с социализацией исходят от того, что он слишком много думает о своём внешнем виде. Чувство собственной непривлекательности и неуверенность словно забирают воздух из лёгких, заставляя биться сердце в два раза быстрее, и это становится очень большой проблемой, даже если тебе нужно просто сходить в магазин. Полюбить и принять себя гораздо сложнее, чем спрятаться в комнате вместе со своей самоненавистью. Сегодня именно один из таких дней. Джерард абсолютно уверен, что не изменился со вчерашнего дня, но почему-то ещё двенадцать часов назад он мог принять своё отражение в зеркале и притвориться, что оно ему не омерзительно, а сегодня он… Он словно чувствует свое тело, чувствует, что оно тянет его вниз. Джерард хочет избавить всех от созерцания самого себя, от своих пухлых щёк, мягкого расплывчатого подбородка, прыща, так удачно выскочившего над губой, да и в целом от своего лица, которое выглядит невероятно подавлено. В общем, Джерард чувствует себя немного… как пюре? В такие моменты напялить на себя сто слоёв одежды и спрятаться под одеялом кажется прекрасной перспективой, но правда всегда в том, что от самого себя не спрячешься, а когда ты стоишь посреди супермаркета и видишь своё отражение в почти что прозрачном стекле, то прятаться уже элементарно поздно. — Чёрт, чувак, я не ожидал тебя здесь увидеть, — радостно восклицает Фрэнк и прямо сейчас его глаза похожи на блюдца, а к завершению образа щенка не хватает только виляющего хвоста. — Ты выглядишь таким, эм, голым. С каких пор ты ходишь по городу в одной футболке? — Мама загрузила в стиралку все мои толстовки и, я так подозреваю, спрятала мою кожанку, — очень по-взрослому отвечает двадцатипятилетний Джерард. Этого парня снова губят собственные слабости — сигареты и недавно появившаяся потребность в созерцании Фрэнка. Раньше Джерард покупал целый блок сигарет, чтобы не выходить из дома хотя бы две недели, но после ему пришлось отучивать себя от этой привычки, чтобы к тридцати его позвоночник не рассыпался от столь малоподвижного образа жизни. В магазине практически пусто. Работают две кассы: одна пустует, а на второй пожилая женщина пробивает покупки. В молочном отделе стоит мужчина и читает состав масла, а где-то на складе находится администратор и, в общем-то, всё. Сегодня понедельник — не самый лучший день для покупок, тем более, когда на часах чуть больше полудня, и такие дни Фрэнк ненавидит особенно сильно, ведь из-за скуки они тянутся так же медленно, как очередь на почте. — Раз уж ты пришёл и купил пачку сигарет, то пошли покурим, — говорит Фрэнк и закрывает кассу. — Эй, Дэйв, прикрой меня на двадцать минут, ладно? Парни выходят на задний двор минимаркета через чёрный ход, и Фрэнк взъерошивает свои отросшие волосы, пока Джерард достает сигареты. Здесь стоит урна и несколько деревянных ящиков, на которых сидеть почему-то удобнее, чем на кресле за кассой, а воздух, пропахший потом и пылью, нельзя назвать свежим, но Фрэнк вдыхает его и чувствует необъяснимый прилив свободы. — Чем занимался вчера? — начинает Фрэнк. — Подожди! Дай угадаю — снова играл целый день в Dragon Age, верно? — Ха, — Джерард неловко складывает руки на груди и прячет глаза в пол, — чертовски верно. На самом деле ненавижу себя за это, типа, «вся жизнь в ваших руках» и бла-бла-бла, а я бесцельно трачу время. Пытался сделать что-то более-менее дельное, поэтому выучил пару песен Smashing Pumpkins на гитаре и оформил визитки для какого-то нового банка. — Чувак, я сутками сижу в этом магазинчике, а потом прихожу домой и смотрю кулинарные шоу, как какая-то домохозяйка, мне ли не знать. Ну и, блин, воскресение, а ты прямо-таки отжёг — поработал, отдохнул, занялся искусством. — Ага, мое привычное расписание, — они оба смеются, — «заняться искусством» стоит прямо между просмотром фильмов и уборкой грязного белья. Ну, а ты? Сходил вчера в кино с Лолой, кажется? — Фильм — дрянь, но вот мороженое после было крутым. Немного прогулялись, зашли в несколько торговых центров. Меряли всякую дорогую одежду и дурачились, ну знаешь… Вели себя как придурки. Джерард хочет сказать «Нет, не знаю, я всегда веду себя как придурок, даже если просто сижу дома». Джерард хочет сказать: «Кстати, отлично выглядишь сегодня», хотя на Фрэнке эта дурацкая униформа, в которой он просто утопает. Джерард хочет сказать: «Не могу дождаться завтрашнего вечера. Кстати, это свидание или как, а то мне до жути хотелось бы тебя поцеловать». Он не говорит ничего, но только ещё больше вжимается в стену и делает очередную нервную затяжку. Его состояние колеблется между: я сейчас начну смеяться или расплачусь. — Я чуть не забыл, — Фрэнк тушит окурок о стену и кидает его в урну, — у меня есть кое-что для тебя! Посиди здесь пару минут, я сейчас вернусь, — говорит он и исчезает за металлической дверью. Джерард только громко выдыхает и потирает свои красные от долгого сидения за монитором глаза. Он так чертовски сильно боится сделать что-то не так и разочаровать Фрэнка. Он постоянно шутит или отшучивается, много смеётся и говорит всякое, но продолжает прятать глаза и горбиться, словно пытаясь превратиться в кокон. Возможно, Фрэнку нравится только тот пьяный Джерард, с которым он болтал на вечеринках или который пришёл и спас его от одиночества. Когда Джерард трезв — он обезоружен, вся эта харизма и легкость просто испаряются. «Наверное, печальное зрелище», — думает парень и закуривает вторую сигарету. Фрэнк быстро возвращается с улыбкой на лице и руками, спрятанными за спиной. — Вчера увидел одну забавную вещь и сразу же вспомнил о тебе. Думаю, тебе понравится, — на протянутой ладони лежит металлическая бляха в виде летучей мыши. — Теперь ты Джерард Уэйн. И кстати, не могу дождаться завтрашнего дня. Надеюсь, что у нас свидание, потому что я не шутил о поцелуях, — и все сомнения летят в мусорный бак вместе с сигаретой.***
Человеческое тепло очень много значит. На улице может быть и плюс сорок — это неважно, когда у тебя ледники внутри. На экране ноутбука очередная кровавая сцена, которая не блещет особой правдоподобностью, а конечности парней переплетены и спутаны, как пара наушников. Джерард лежит животом на руке Фрэнка, а тот использует его плечо как подушку, и это не совсем удобно, но довольно уютно. Позади них лежит бутылка колы, а на полу валяется пустая пачка из-под начос, и вся эта обстановка больше похожа на дружескую ночевку времен средней школы, а не на романтическое свидание. — Господи, они бы ещё фонтан из крови устроили, — фыркает Джерард, когда главная героиня начинает отрезать себе руку бензопилой, — в оригинальной части не было такой херни. —Давай просто признаем, что любая часть «Зловещих мертвецов» это херня. Не в обиду всем ужастикам, но они такое говно, ты ведь знаешь. Мне кажется, этот жанр существует за счёт своей неидеальности. Если в каком-то фильме будет правильное соотношение скримеров, логики, спецэффектов и хорошего сюжета, то всемирный баланс рухнет. — У меня есть теория, что этот жанр стебётся сам над собой. Огромная постирония в мире хорроров, как тебе такое? — Слушай, а ведь тогда всё приобретает какой-то смысл, — Фрэнк даже прикусывает губу и хмурит брови, размышляя над этим, пока на экране ноутбука постепенно появляются титры. — Все эти хвалебные комментарии критиков к новым фильмам не смотрятся так абсурдно, если хорроры играют во всемирную постиронию. Мне нужно больше подумать над этим, — заключает Фрэнк, — а теперь пойдем на кухню и выпьем по чашечке кофе. Ещё немного — и я уснул бы из-за тупости персонажей. Вместо того, чтобы сесть на стул или диван, Джерард забирается на стол, тем самым вызывая улыбку Фрэнка. Тусклый кухонный свет и закипание электрочайника создают особую атмосферу, в которой складывается ощущение, что эти парни знакомы уже целую сотню лет. — Джессика Лукас была хороша в этом ремейке, — задумчиво говорит Джерард, прокручивая в голове кадры из фильма. — Да брось, она так бездарно умерла. Типа, её прибил собственный брат куском отвалившегося от унитаза кафеля. Ставлю двадцатку, что она понравилась тебе только потому, что снималась в Готэме. Джерард хочет сказать что-то в духе «А ты намного проницательней, чем я думал», но его взгляд останавливается на участке оголенной кожи, виднеющейся из-под футболки Фрэнка, когда тот тянется к верхним шкафчикам за банкой кофе. Стоит признать, что его мягкие бока сбивают с толку и заставляют нервно сглотнуть. Джерард только смотрит, он ничего не говорит, но от столь пристального взгляда по спине Фрэнка пробегает целая стая мурашек, и теперь домашняя атмосфера сменяется неопределенностью. — Ага, — наконец-то выдавливает из себя Джерард, и его голос смешивается со щелчком электрочайника. — Ты… Эм, положи мне две ложки сахара. Фрэнк послушно кладёт сахар и заливает всё кипятком, а затем поворачивается к Джерарду и с прищуром смотрит на него, не скрывая своего любопытства. Он говорит: «Конечно» и, взяв в руки две кружки с кофе, вплотную подходит к Джерарду, заставляя того раздвинуть ноги, и становится между ними. — Спасибо, — смущенно говорит Джерард, но не отводит глаза от Фрэнка. Он всё ждёт следующего действия, но ничего не происходит — они просто смотрят друг на друга. — В следующий раз дай мне турку, и я сделаю тебе хороший кофе. — Тебе не понравился мой кофе? — с наигранной обидой спрашивает Фрэнк. — Понравился, но я могу лучше. В ответ слышно только тихое хмыканье, похожее на издевку, и шершавый шелест одежды, исходящий от соприкосновения ладоней Фрэнка с джинсами Джерарда. Всё, кроме биения сердца словно в слоумо, это так нелепо и странно, хотя бы потому что ровным счётом не происходит ничего такого, но это приводит к эмоциональному закипанию. Теперь Джерард в роли чайника на этой кухне: он не может пошевелиться, бурлит изнутри и кажется, что вот-вот из ушей пойдет пар, а на лице Фрэнка только лёгкая улыбка. — Ты весь покраснел, — констатирует он и нежно касается бедра Джерарда. — Кофе слишком горяч? — Всё в порядке, знаешь, проблемы с кровообращением, поэтому иногда мои щеки становятся пунцовыми. Не обращай внимание, — и так как Фрэнк больше не обращает внимание на смущение Джерарда, то он целует его. Слегка резко придвигается вперёд, а после нежно обрамляет щеки парня своими пальцами и притягивает к себе. Это приятно — ощущать тепло чужих губ и утопать в их мягкости, нервно выдыхать воздух и чувствовать ладонь на своей вздымающейся груди. У Фрэнка, правда, проблемы с самообладанием, он до боли вжимается в Джерарда, пытаясь слиться с ним в единое целое и, закрыв глаза, утопает в каждом мгновении. Джерард разводит ноги в сторону ещё шире, он приоткрывает рот навстречу языку Фрэнка и буквально всем своим видом показывает, что готов взять столько, сколько ему дадут, и ещё больше. Поцелуй горчит из-за крепкого кофе, Джерард трепещет, как осина, и сжимает в своих руках домашнюю футболку Фрэнка. — Я буквально худший, кто у тебя может быть, — говорит Фрэнк прямо в губы Джерарда, соединяя их лбы вместе. — Ты сойдешь с ума спустя неделю близкого общения со мной, знаешь. — А что делать, если я уже сошёл с ума? Ещё задолго до общения с тобой, — он притирается гладко выбритой щекой о лицо парня, как ласковый кот, и щекочет его своими ресницами. — Все мои отношения заведомо обречены на провал, я живу в своём выдуманном мире и вызываю целые катаклизмы своими длинными занудными разговорами. — Кажется, мы вместе падаем в одну бездну, — и они смеются, потому что это единственное, что можно делать, когда всё более чем серьёзно. Фрэнк снова соединяет их языки и губы, он запускает руки под футболку Джерарда и чувствует, как тот втягивает живот, так что нежно поднимается вверх к спине и выводит круги вокруг позвонков своими шершавыми кончиками пальцев. Джерард только слегка постанывает и задирает голову вверх, когда Фрэнк спускается к шее и кусает его, оставляя влажные следы от зубов. Он делает это нежно. — Что, если я хочу уложить тебя на свою кровать и зацеловать до смерти? — Фрэнк смеется с придыханием прямо в кадык Джерарда. — Что, если… Мы будем долго целоваться, а потом я предложу посмотреть ещё один фильм, потому что у меня нет ни презервативов, ни смазки, а ещё я не хочу, чтобы всё произошло именно сегодня, а затем дождусь, когда ты уснёшь и пойду подрочу себе в ванной. Прямолинейность Фрэнка выбивает из Джерарда весь воздух. Он снова чувствует, как краснеют его щёки и понимает, что ещё несколько минут таких разговоров — и у него, блять, встанет. А Фрэнк прикрывает глаза, пока говорит это всё, чтобы не выдать свою дрожь в коленях, чтобы выглядеть круче и увереннее, чем он есть, но его ладони всё равно потеют, а внутренности сжимаются, ведь у Джерарда есть все возможности для того, чтобы встать и уйти. — Я думаю, теперь, зная это, мне будет гораздо сложнее уснуть, — говорит он и тянется к Фрэнку за поцелуем. Они возвращаются в комнату Фрэнка на кровать, усыпанную крошками, и действительно целуются целую вечность, а после начинают смотреть ещё один фильм и снова отпускают тонну глупых шуток и смеются до боли в животе. Парни лежат в темноте и долго говорят, соединив руки, и все-таки Фрэнк не уходит дрочить в ванну, он остается рядом с Джерардом, ведь теперь его очередь быть большой ложкой. Они засыпают в объятьях друг друга, и одеяло летит на пол, потому что это самый теплый июль, который только может быть.***
Среда наступает неожиданно быстро. На улице стоит синий выцветший фургон, на Фрэнке глупая гавайская рубашка с цветами, которую он надел только, чтобы всех побесить, а за спиной рюкзак с документами, деньгами и сменной одеждой. Парень продолжает мысленно прокручивать список необходимых вещей, и помимо лёгкого волнения в его голове нет ничего тревожного. Он в предвкушении и готов сполна насладиться тем, что ему могут предоставить последние деньки июля: самой поездкой, компанией друзей и разговорами с ними, предстоящим фестивалем, музыкой, а ещё Джерардом — он первое, что встречает Фрэнк, когда переступает порог подъезда, и этот нежный взгляд выразительных карих глаз вызывает улыбку на лице. В общем-то, сейчас всё хорошо — удивительно-редкий момент, за который Фрэнк так отчаянно хватается, чтобы ощутить всё сполна. — Ты надолго застыл? — спрашивает Боб и пихает Фрэнка в плечо, — если хочешь отложить модную инквизицию, то сними рубашку и не выделывайся. Тебе, блять, двадцать или тридцать семь? Когда остальные замечают приближение парней, то радостно оживляются: Рэй машет рукой и даже начинает идти навстречу, хотя расстояние между ними буквально несколько шагов. — Отлично, все в сборе, — говорит он, — значит можно ехать. Удивительно, что сегодня все без опозданий. Чёрт, если мы ещё доберемся без пробок, я куплю каждому по пиву. Кстати, Фрэнк, на тебя напали хиппи или что? Откуда эта рубашка? Боб издает звук, похожий на смех, и, хлопая друга по плечу, отходит в сторону, чтобы закинуть свой рюкзак в фургон. Он здоровается с парнями и начинает говорить с Майки, оставляя Фрэнка один на один с кучей недоумения в адрес его внешнего вида, но это выглядит забавно, он словно ученик, нарушивший школьный дресс-код: остальные ребята в темных вещах, где самые яркие цвета — это коричневый и синий. Джерард смотрит на Фрэнка с легким прищуром и одними глазами говорит: «Привет». Он улыбается уголками губ и выглядит… как-то иначе. — Хэй, Джерард, ты что, покрасился? — удивлённо спрашивает Фрэнк. — Твои волосы такие, знаешь, ну нормальные. Тебе идёт это чёрное гнездо на голове. — Спасибо, чувак, но я всё равно не скажу ничего хорошего в адрес твоей рубашки. Я как будто еду на природу с отцом, только что пережившим кризис среднего возраста, — и все дружно заливаются смехом. — Но если тебе так нравится, то пожалуйста. — Ага, нам просто нужно привыкнуть к, эм, попугаю в компании. Ты маленький, болтливый, а теперь ещё и пестрый. — Очень смешно, Рэй, — говорит Фрэнк и пытается взъерошить и без того кудрявые волосы парня. — Если нам всем плевать, кто как выглядит, то, может быть, самое время сесть по местам и выехать хотя бы за приделы этой улицы? Иначе я поеду в Чикаго один, — Джерард и Рэй прыскают от смеха, потому что Майки полный профан в ориентировании на местности — никто не удивится, если однажды он потеряется в собственной квартире или по дороге в магазин. — Только ради тебя, Майкиуэй, — улыбается Рэй и заводит автобус, — только ради тебя. Их ждут 775 миль дороги и двенадцать часов бесконечной болтовни с музыкальным сопровождением. И, вероятно, нечто, начинающееся как обычная поездка с друзьями, может превратиться в настоящую катастрофу. Чикаго ничего не остаётся, кроме как встречать своих пятерых всадников Апокалипсиса.***