***
…Вейдер вновь видел себя на Татуине: в самом сердце песков, вдали от поселений, ощущая всё самым нутром и вместе с тем наблюдая со стороны. Как он сюда попал, было ли это видение или реальность — он не помнил; куда больше его заботило то, что он не знал ни своей цели, ни направления. Оставалось идти вперёд, ожидая, что рано или поздно налетит ветер — тот, от которого не спастись, не укрыться. Ожидания не замедлили оправдаться: лёгкий ветерок неуклонно ускорялся и нарастал. Однако на сей раз он принёс с собой не серо-жёлтую пыль, а белую позёмку. Почти сразу Вейдер заметил, что его привычный доспех давно истаял: вместо горячей бури тело овеял глубокий холод, проникающий в самую душу куда глубже песка. Став вдруг беспомощным, Вейдер усердно пробовал пригнуться, встряхнуться, сделать пару шагов… — разумеется, всё было тщетно. А сугробы тем временем росли — слоились от ветра и разносились им же, становясь по его воле горками и впадинами. Вейдер стоял, не в силах пошевелиться. Холод сковал его со всей своей лютой, жестокой властью; потоки острых маленьких льдинок становились невыносимы, и вскорости Вейдер — Энакин — ситх — пилот — сирота… — рухнул на колени и провалился в сугроб.***
…Он уже не ожидал очнуться — но всё же пришёл в себя, едва ли не бодрее, чем был. Привычная реальность обступила Вейдера — какой бы она для него ни являлась. По всему телу настойчиво пробегали волны тепла; но вскоре прекратилось и это. Воспоминания о видении схлопнулись, словно вход в гиперпространство, и больше не тревожили душу.***
…Привычка чиссов к морозу вовсе не означала, что им чуждо стремление к теплу — то стремление, которым отмечено всё живое. Траун, хоть и давно покинул родину, безнадёжно привык к стандартным показателям температуры на имперских кораблях, где проводил — вполне обоснованно — большую часть времени. Привычка оказалась столь прочной, что Траун и не помышлял о подобных вещах, пока однажды вечером не раз и не два поймал себя на ощущении, что ему холодно. По-настоящему холодно. Это не было похоже на недомогание от респираторной инфекции: температура тела оставалась более чем стабильной, — и всё же он мëрз, норовил сжаться в комок, замереть и уснуть… едва ли не навсегда. Последнее особенно настораживало Трауна. Суицидальных намерений за ним, как он помнил, никогда не водилось. Рассудив, что при таком состоянии организма никакая служебная деятельность не принесёт плодов, он направился в душевую.***
Горячая, будто лава, вода щедро лилась сверху вниз, не в силах хотя бы отчасти насытить теплом продрогшее тело. Гранд-адмиралу пришлось томительно долго оставаться под равнодушными потоками; однако и эта унизительная пытка рано или поздно должна была прекратиться — что и произошло. Дрожь отступила. Холод постепенно сменился здоровым жаром. Жизнь вновь обрела свои краски — и Траун почти не верил, что час или два назад им владело столь ужасное наваждение.***
— Вы ведь выросли среди льдов, гранд-адмирал? — Да, владыка Вейдер. Снежные бури вроде той, что вы описали, были для нас обычным явлением. Алые очи сияют при этом безмятежно, почти с озорством; и Вейдера всерьёз охватывает желание придушить собеседника. Что ни говори, а ирония Трауна слишком часто кажется издевательством. Может быть, и не кажется? Вейдер наскоро, сухо прощается, не удостаивая чисса услышать сверх того даже пару слов, и вновь возвращается в камеру для медитации.***
Образы и ощущения накрывают его с головой — гораздо быстрее обычного; их череда больше похожа на сновидение, чем на осознанно созданную картинку. Всё начинается так же, как и бессчëтное количество раз — тьма пытается сгуститься где-то над раскалёнными плотными облаками Мустафара. Однако что-то теснит её, рассеивает, сбивает с изначального курса: не что иное, как спасительный холод. Ветер. Буря. Мириады снежинок, что испаряются, не достигнув планеты. Отчаянная попытка развеять мрачный вулканический жар, освежить воздух, донести до поверхности хоть немного спасительного снежного блеска… …или, вызвав борьбу противоположностей, враз покончить со всем.