Темные времена для Гермионы Грейнжер

Прошла неделя с тех пор, как Гермиону взяли в заложницы. Она жила в этом темном доме, ощущая себя пленницей. Стены давили, воздуха будто становилось все меньше, а пойти в открытый конфликт с Долоховым она боялась, не представляла, что он может сделать с Джорджем и Полумной, которые все еще находились в подземелье. Гермиона практически все время проводила в комнате, Гернк каждое утро приносил ей новые книги, будил ее, провожал до столовой, где она завтракала, обедала и ужинала за одним столом с Долоховым. Тот о чем-то говорил, о погоде, о животных, о бессмыслицах, но не о том, что происходит за пределами этого дома. Никаких новостей извне Гермиона не получала. Однажды утром она проснулась сама, через несколько минут должен зайти домовой эльф и противным голосом разбудить ее, не забывая напоминать о чистоте ее крови. 11 августа. День рождения Джинни. Где же она сейчас, задала себе вопрос Гермиона. В последний раз она видела свою лучшую подругу в тот день, когда Хогвартс пылал огнем, повсюду летали заклинания, лежали тела убитых. Джинни с миссис Уизли сражались с Беллатрисой Лестрейндж и, учитывая, что последняя жива, то их борьба явно не увенчалась успехом. Смерть или азкабан? Она не знала ничего о выживших. Ни о том, где они, как они и сколько их. Только то, что в Годриковой впадине укрываются МакГонагалл, Чжоу, Слизнорт и Нэвилл, а может и кто-то еще. Добраться бы туда, но как? Дверь медленно отворилась и первым показался крючковатый розовый нос эльфа. Гернк всегда сначала заходил в комнату, прикрывал за собой дверь, клал две новые книги на стул, поправлял висящую на нем одежду девушки и только после этого начинал каркать. Ритуал прошел и в это утро. — Солнце встало, грязнокровке тоже нужно вставать! — прокричал он. Гермиона уже давно не спала, поэтому быстро встала, села на край кровати и уставилась на эльфа. Гернку явно не понравилось такое поведение, но воспитание кнутом не позволяло ему что-то предпринять против людей, которым хозяин разрешает спать в комнате для гостей. Такие люди были обычно в гостях у хозяина. — Гернк! — Гермионе нужно было обратить на себя внимание домового, тот посмотрел на нее своими злыми голубыми глазами. — Ты знаешь этот дом, Гернк? — Пфф! Гернк прожил в этом доме всю свою жизнь. Как Гернк не может знать этого дома? — Тогда Гернк наверняка знает, где в этом доме выход. — Попыталась подлизаться Гермиона. — Парадный вход расположен… — Нет, нет, нет. — хоть она и не интересовалась парадным входом, но ей понравилось, что эльф отвечал на ее вопросы быстро и беспрекословно. — Я имела ввиду другой выход. Потайной, черный, откуда я могу выйти и об этом не узнают. Ты понимаешь, о чем я говорю, Гернк? — Хозяин запретил Гернку рассказывать об этом. — эльф уткнулся в пол. — Хозяин ничего не узнает. — Грязнокровке пора выходить! — резко очнулся он, возвращаясь к своему привычному карканью. — Гернк не должен говорить с грязнокровкой! Эльф вышел и захлопнул за собой дверь. Хозяин предупреждал его, что грязнокровка захочет выспросить у него что-то, но эльф не должен подчиняться ей и, по необходимости, может даже грубо обойтись, но без рукоприкладства или магии. Гернк не хотел быть наказанным, но сейчас чуть не рассказал о тайных ходах этого дома, пусть даже эта грязнокровка живет в комнате для гостей. Гермиона, как и в другие дни, противилась выходить из комнаты. Она все хотела остаться там, заморить себя голодом и тем самым шантажировать Долохова. Всю неделю Гермиона думала о то, что пожиратель смерти хотел сделать с ней. Убить? Зачем тогда он каждый день не дает это сделать ей самой? Сдать Темному Лорду? Посадить в азкабан? Тогда почему она находится в этой светлой, уютной комнате, а не в подвале, в грязной, заплесневелой каморке рядом с Джорджем и Полумной? Она не знала, что будет дальше, но хотела сбежать. Только как? Единственным маршрутом по этому огромному дому был путь от ее комнаты в столовую и назад, если не считать посещение той самой каморки. Пришлось проглотить свою гордость и пройти в обеденный зал, где уже был накрыт стол, во главе которого сидел Антонин Долохов. — Вы слегка запоздали. — Констатировал Долохов на свой галантный манер. — Гернк рассказал, что вы интересовались планировкой дома. — И что мне делать, парировать, задала себе вопрос Гермиона. — Вы выглядите несколько расстроенно, а мне не нравится, когда мои гости чем-то недовольны. — У вас странное понятие о гостеприимстве. — Прошипела Гермиона, сверля взглядом галантную улыбку Долохова. — Ну почему же? Вы сыты, одеты, спите в чистой постели, не ограничены в передвижении. — Не ограничена в передвижении? Я сижу в четырех стенах… — Гермиона чувствовала, что гнев за себя и за друзей переполняет ее, и изо всех сил сдерживала себя, чтобы не выплеснуть все на своего надзирателя. — Вы и не пытались выйти наружу. — Что? — Гермиона медленно начала считать про себя, чтобы успокоиться. — Чего вы хотите? — Свободы для меня, Джорджа Уизли и Полумны Лавгуд. — По поводу последних двух скажу сразу, что это не в моих силах. Уизли и Лавгуд приговорены к пожизненному заключению в азкабане, и если я помешаю этому заключению, то и сам могу там оказаться. Мне это ни к чему. — То есть я не приговорена? Почему? — Скажем так, вы в какой-то момент были полезны нашему делу. — Была с вами заодно? Бред! — Гермиона больше не могла выдерживать этой самодовольной улыбки, поэтому она резко встала из-за стола и направилась в свою комнату. — Мисс Грейнджер, — позвал ее Долохов. — Имейте ввиду, что вы не ограничены в перемещении по дому и даже вне его пределов. Учтите, что за забор вы можете проникнуть, но это будет крайне сложно, а трансгрессия действует только за лесополосой, а это около семи километров от дома. На всякий случай, знайте. К черту все! К черту этого самодовольного Долохова, к черту Джорджа и Полумну, им я помочь не смогу, к черту этот чертов дом! Вы не ограничены в передвижении?! Хорошо. Я выйду отсюда, прямо через центральный вход. Что там снаружи? Ров с акулами? Или может львы на цепях сидят? Истерика Гермионы довела ее до слез, которые она тут же смахивала с лица, чтобы никто не заметил ее эмоций. Она шла целенаправленно к выходу, даже не задумываясь, что у нее нет ни палочки с собой, ни даже еды на первое время. Гермиона в порыве эмоций четко решила для себя, что ей нужно только выбрать за пределы этого дома и трансгрессировать куда-нибудь, может и не в Годрикову Впадину, но подальше отсюда. Во наконец и дверь, а за ней улица. Момент истины и…! Она открылась! О Господи, дверь открылась! И снаружи нет ни рва, ни львов, ничего опаснее шипов роз, которые росли во дворе. Небо было затянуто тучами, скоро будет дождь. Надеюсь, я успею сбежать до ливня, подумала Гермиона. Все, свобода прямо перед ней, нужно только пойти навстречу к ней. И она пошла уверенно прямо к забору, который представлял из себя невысокую, примерно чуть выше колена, живую изгородь и дорожку из гравия, которая была закрыта большой кованой калиткой. Гермиона без задней мысли протянула руку, чтобы открыть калитку, но резко одернула ее. — Аррр! — прорычала она, сжимая одну руку другой. То ли ручка калитки была раскаленной, то ли на нее наложили заклятие, и второй вариант был вероятнее всего. Рука начала краснеть, как от ожога. Гермиона сдерживалась, чтобы закричать или даже пискнуть, показать, что ей больно. Тем временем она осматривала изгородь, калитку, хотела пойти перелезть через забор, но здравый смысл вовремя остановил ее в то же время, как на горизонте показался Долохов. — Вы, пожалуй, буквально поняли мои слова. — Это что у тебя, сострадание на лице, яростно подумала Гермиона. — Лучше идите к себе, а Гернк принесет вам мазь от ожогов. И да, наверное вы уже догадались, весь периметр дома так же защищен, как и калитка. Мисс Грейнджер? — Гермиона отвернулась от него и уже около минуты смотрела на лес, свобода так была близко, а сейчас ей придется провести еще один день в этой комнате, к тому же эта рука так больно жжет, но даже при этом у Гермионы нет желания принимать лекарства от Гернка, а уж тем более от этого ублюдка. Она зашла в комнату, села на кровать и осмотрела руку. Выглядело это крайне плохо. Почти вся ладонь была красной, опухшей. Конечно ей нужна мазь, причем немедленно. Гермиона старалась сдержать слезы из-за боли, разочарования и злости, не надо показывать эмоций. В дверь несколько раз постучали и, не дожидаясь ответа, вошли. Вместо ожидаемого Гернка зашел Долохов, держа в одной руке поднос с яичницей с беконом, а в другой мазь и бинт. — Магией это было бы сделать проще, сами знаете, но я не рискну колдовать в вашем присутствии, не принимайте это на свой счет. — За кого вы меня принимаете? — За гостью, но вас это заявление скорее выведет из себя, нежели успокоит. — Долохов поставил поднос с едой на столик, а сам сел в кресло напротив Гермионы. — Да, согласен, пленники, коей вы себя считаете, сидят в темницах, погребах или в подобных местах, — он протянул руки к Гермионе, ожидая, что она протянет свою для перевязки, но она не сделала ни движения. — Гости же имеют право уйти в любое время. — Он понял, что руки не дождется, поэтому отложи мазь и бинт на столик, а сам откинулся на спинку кресла. — Вы точно не пленница. Ни для пожирателей смерти, ни для самого Темного Лорда вы не представляете опасность, но только когда вы здесь. Для вашей же пользы вам нужно оставаться здесь, только здесь вас не тронут. — А как же Джордж и Полумна? — К сожалению они обречены. Мне действительно жаль их. Они выжили в битве и даже сумели около месяца скрываться, но моя защита распространяется лишь на вас. Ну что ж, еда и мазь перед вами, надеюсь вы хотя бы в мое отсутствие сможете поесть и перевязать руку, советую не затягивать ни с тем, ни с другим. Только когда дверь закрылась Гермиона упала на подушку и заплакала навзрыд. Как можно было поверить ему, как можно было, не продумав ровным счетом ничего, побежать в эту свободу. Ясно же было изначально, что во всем этом есть какой-то подвох, что ей не дадут так просто уйти отсюда. Убежать одной и оставить Джорджа и Полумну, а что потом? Собрать мини армию и напасть на этот дом, вытащить их из плена? Какой же бред! Она пролежала так до полудня, когда Гернк пришел звать ее к обеду. Она отказалась, сославшись на плохое самочувствие, ладонь она так и не обработала, принципиально не хотела брать помощь от своего надзирателя, к еде она также не притронулась. Так прошел день. Гермиона лежала уткнувшись в подушку, у нее не было ни сил, ни желания встать, прошел обещанный ливень, но вскоре он кончился, пару раз заходил Гернк, чтобы позвать ее на полдник и на ужин, но оба раза получил отказ. Солнце уже скрылось за горизонтом, когда дверь в ее комнату снова открылась, но на пороге стоял уже не домовой, а хозяин этого дома. — Да, пожалуй холодная яичница не такая вкусная, как горячая. — Заключил он, когда увидел, что Гермиона проигнорировала завтрак. Долохов сел в кресло, Гермиона же сразу встала и села на кровать, как только дверь открылась. — Подумайте, мисс Грейнджер, сколько сил мне пришлось приложить, чтобы вас оставили в живых. Просто попытайтесь представить. Из всего выпуска вашего года вы самая сильная волшебница, вы вместе с Уизли и Поттером около года уходили из-под носа пожирателей смерти, вы, напомню еще раз, обладаете невероятной силой. И как по-вашему Темный Лорд может допустить то, что вы на свободе? Мне не нужна ваша смерть ни здесь, ни в азкабане. Я стараюсь, чтобы вы были сыты и здоровы, а вы игнорируете мои старания. Вы не похожи на самоубийцу, мисс Грейнджер. Хорошо, раз вы молчите, придется говорить мне. Что мне сделать, чтобы вы не умерли от голода и заражения крови? — Вы знаете, что я хочу. — На это Долохов издал нервный смешок. — Значит я должен похоронить свои старания и отпустить вас на волю, чтобы первый же пожиратель смерти либо убил вас, либо, что еще хуже, сопроводил в азкабан. Как думаете, может нам пропустить пару действий и сразу направиться в это прекрасное место? Советую поесть, мисс Грейнджер, холодная яичница так себе по вкусу, но вы сами добились такого результата, и про мазь не забудьте. Долохов ушел, а Гермиона, пропустив его слова мимо ушей, снова легла и решила, что утро вечера мудренее. Проснулась она от неожиданного стука в дверь. Обычно ее будил Гернк своим карканьем, но заходил он всегда без стука. В дверь еще раз постучали, и ручка начала поворачиваться, Долохов переступил через порог. Гермиона не знала, что ей сделать, чтобы это выглядело наиболее пренебрежительно, поэтому она просто села на кровать, спала она в том же, в чем и провела весь прошедший день. Долохов окинул взглядом еду, к которой так и не притронулись, но это, видимо, его уже не сильно волновало. Он стоял около кресла, но не сел в него. — Я подумал над вашим предложением. Учитывая, что я не заинтересован в вашей смерти, а вы шантажируете меня, то придется мне уступить вам. Вы хотите свободы? Хорошо. Я предлагаю вам игру. Победитель будет один, проигравший, соответственно, тоже. Можете подумать над моим предложением, можете все взвесить, поискать подвох, которого нет. Это ваше дело. Правила просты: ровно в 12:00 я сниму барьер с ограды, вы сможете беспрепятственно перейти границу, ничто не будет мешать, уверяю вас, но барьер будет отсутствовать только десять минут, ровно в 12:10 барьер появится, и ровно в это время я выпущу собак на ваши поиски, пока они будут искать след, то у вас будет фора примерно в пять минут, за это время вы сможете убежать. Если выиграете вы, то окажетесь на свободе, но если выигрываю я, то будете обязаны жить по моим правилам. Можете делать, что хотите. Сидеть здесь и не верить моим словам, или попытаться сбежать. И еще раз напомню — я не заинтересован в вашей смерти. Он ушел. Гермиона посмотрела на часы. 9:07. Чуть меньше трех часов до полудня. И что делать ей? Поверить своему врагу и попробовать сбежать? А если это все ловушка? Но он сам говорит, что не заинтересован в ее смерти. И тут опять придется поверить ему? Но он же держит ее в этой комнате и принимает за гостью. Может она просто на передержке, и Волдеморт подготовил для нее пытку похлеще заточения в азкабане? Как много вопросов, а ответов ровно ноль. Зачем Долохову нужно держать ее под своей защитой? Они ведь даже с ней не пересекались. От этого всего у Гермионы разболелась голова. Руку жгло не так сильно, как вчера, но выглядеть ладонь стала явно хуже. А еще ее не позвали на завтрак. Он уверен, что она откажет? Поменьше вопросов, иначе голова взлетит на воздух. Нужно думать, что делать через три часа. Сидеть на месте или бежать отсюда. Он сказал, что уберет барьер на десять минут, еще пять минут форы, итого за пятнадцать минут ей надо пересечь семь километров леса, а там трансгрессировать. Бросить Джорджа и Луну, а самой сбежать. Как бы это не звучало эгоистично, но две жертвы лучше, чем три. Решено, надо попробовать. Каждая минута была на счету, поэтому Гермиона тихо выскочила из своей комнаты и пошла к выходу. Ей не очень хотелось быть замеченной. Она решила, что нужно встать около калитки еще до того, как часы пробьют двенадцать, а не бежать сломя голову из своей комнаты. Брать ей было нечего, ни палочки, ни острых предметов у нее не было. Часы у Долохова громкие, поэтому скорее всего будет слышно даже во дворе, когда они пробьют полдень. Началось. Часы пробили ровно двенадцать ударов. Игра началась, про себя подумали и Гермиона, и Долохов. Десять минут пошли. Гермиона резко открыла калитку здоровой рукой, почувствовав только прикосновение холодного металла, и сорвалась с места. Бегала она не быстро, но еще ни разу ей не приходилось бежать от кого-то. До леса она добежала без одышки, осталось семь километров и свобода. Не останавливаясь, она двинулась вперед, лес был не густым, поэтому ей не приходилось сильно вилять, чтобы не врезаться в дерево, но пару палок все же ударили ей по лицу, и она почувствовала, как кровь стекает из раны на щеке, но волновать ее это будет потом. Она бежала, старалась по прямой, чтобы не увеличивать расстояние. Долохов сказал, что трансгрессия доступна сразу за лесом, значит она поймет, когда можно будет телепортироваться. Вот только куда? В оживленный город? А смысл, если у нее нет ни денег, ни еды, как она сможет там выжить, да еще и без палочки? Появилась одышка, и Гермионе пришлось замедлиться, так как силы были на исходе. Это еще что? Где-то вдалеке она услышала ворчание. Может лай? Прошло уже пятнадцать минут, или Долохов все же обманул ее? К черту, нужно бежать дальше и цепляться за возможность. Трансгрессировать придется сразу в Годрикову Впадину, только на одно перемещение у нее хватит сил. В боку закололо, ноги стали ватными и отказывались делать очередные шаги, в животе урчало при каждом вдохе, а из глаз опять начинали течь слезы при мысли, что собаки уже вот-вот догнали ее. Все, сил больше нет, а лай слышен все ближе и ближе. Гермиона уже наполовину шла, бежать она не могла. Семь километров. Она не знала, сколько пробежала и сколько еще оставалось. Хотелось просто опустить руки и упасть, признать свое поражение и победу Долохова. Все. Это конец. Конец леса, внезапно подумал Гермиона. За этими деревьями автотрасса, а не очередные деревья. Наконец. Я выиграла, закричала про себя Гермиона. У нее будто появились дополнительные силы, и она легко пробежала пару метров. Это действительно было шоссе, за которым расстилался луг. Для верности Гермиона перебежала через дорогу и… Она открыла глаза и поняла, что пейзаж изменился. Уже не было ни леса за спиной, ни луга перед ней. Теперь она смотрела на деревню, на дома, которые будто приветствовали ее, или она сама себе это придумала. Она на месте! Она на свободе. Она наконец-то встретится со своими друзьями. Гермиона пошла в эту деревню, улыбаясь во весь рот, как же она ждала этого момента. За первыми домами она увидела угли, остатки других еще тлеющих домов. Он знал. Знал, что она придет сюда. Поэтому он так легко отпустил ее, потому что знал, что в итоге все равно догонит, что она все равно никуда не сбежит. Сил уже нет, бежать ей некуда. — Круцио! — услышала она откуда-то справа. Она почувствовала нестерпимую боль, будто все органы разом захотели вырваться наружу из ее тела, она упала на колени, не в силах сопротивляться. — Петрификус Тоталус! — это был уже другой голос, знакомый Гермионе, в ту же минуту ее тело парализовало, но зато боль прошла. — Соппоро — она закрыла глаза, и начала падать в пропасть.