***
Наташа оказывается тридцатипятилетней женщиной с бледным лицом и заплаканными глазами. Она встречает меня во дворе обычной панельной пятиэтажки — свет ко времени моего приезда горит только в одном окне на третьем этаже. Вместе с Наташей меня встречает необычно — на самом деле обычно, в таких-то обстоятельствах — тихий французский бульдог. Бульдога на руках держит девочка лет тринадцати. Все трое смотрят на меня одинаковыми испуганно-обнадеженными глазами. — Спасибо большое, что приехали, — женщина бросается ко мне, как только отъезжает такси. Я только головой качаю, — просто здесь такое творится, мы до утра просто не смогли бы, честное слово… — Сколько уже продолжается? — я киваю на свет в окне третьего этажа, который как раз моргает коротко несколько раз. Девочка прижимает к себе собаку и всхлипывает, глядя на меня во все глаза так, будто бы я приехала в костюме из сырого мяса. Криво ей улыбаюсь. — Месяц где-то, — отвечает Наташа, и мне только и остается, что присвистнуть тихонько, — как только переехали в новую квартиру. Мы сначала в церковь ходили, но после этого только… — Только хуже стало, — заканчиваю я. Обычное дело. — Да, — голос Наташи снова дрожать начинает, и я мысленно закатываю глаза, — сначала просто начались перебои с электричеством, то лампочка сгорит, то микроволновка сама включится. Потом стучать начало, потом то тарелка разобьется, то книга упадет. А сегодня Настя вот просыпается ночью, а над ней… над ней стоит кто-то… Девочка яростно кивает, прижимая к себе собаку так, будто бы та её защитит. Собаке явно не в кайф. Я вздыхаю только. Если бы только от таких вещей защищали собаки, «Отче наш» и первый попавшийся священник. — Вы сможете что-то сделать? — Наташа хватает меня за руку резко, отрезая малейшие пути отступления, — Пожалуйста, мне сказали, что вы с такими вещами справляетесь, я заплачу, сколько… — Пойдемте в дом, посмотрим, — хмуро произношу я, прерывая причитания женщины. Свет в окне еще раз моргает — я как раз успеваю заметить высокую фигуру, которая от этого самого окна отпрянула.***
Мужик смотрит на меня из угла комнаты не особо дружелюбно. Я смотрю на мужика точно так же. Смотрит мужик только одним глазом — второй болтается ниже подбородка. Правый висок мужчины разбит в мясо — я очень стараюсь не вглядываться, но примерно знаю, что там можно увидеть. Густая бордовая кровь капает на пол — две-три капли за минуту. Кап. — Ты что, меня видишь? — мужик склоняет голову, и из неё кроме глаза больше ничего, к счастью, не свешивается. — Вижу, — киваю я. — Что вы видите? — Наташа цепляется за мой рукав, — Это дух? Он злой? Он хочет причинить нам вред? Кап. Мужик переводит на Наташу очень-очень не дружелюбный взгляд единственного глаза. Нет, он хороводы с вами водить собирается и петь комические куплеты. — Наташа, можете сделать кофе? — не отрывая взгляда от мужика, произношу я. Женщина, схватив за локоть дочь, ретируется. Французский бульдог путается в ногах. Мертвый мужик смотрит на меня заинтересованно. Кап. — Вас зовут Петр Калинин, правильно? — я сажусь прямо на пол, с наслаждением вытягивая ноги, — Вы здесь раньше жили? Мужик молчит несколько секунд, глядя на меня почти растерянно. Затем кивает. Гугл не подводит, дамы и господа. — А ты типа медиум, да? — Петр смотрит на меня, — Как в «Битве экстрасенсов»? Я фыркаю и для всеобщего блага решаю оставить ремарку без внимания. — Петр, вас убили, вы это осознаете? Петр чешет голову — к счастью, здоровую её часть, а не ту, которая вторая. Затем кивает еще раз. Кап. — Да, я осознаю. Я помню, — будто бы через силу произносит он, — но это моя квартира. Мы с женой живем здесь двадцать лет, а этот парень залез, чтобы телевизор вытащить, я попытался эму помешать, но у него была та труба, и Надя… где моя жена?.. Я вздыхаю, глаза на секунду прикрывая. Ну, начнем. — Мне очень жаль. Ваша жена продала квартиру после похорон, — тихо произношу я, — не смогла жить в месте, где вас убили. Кап. Петр молчит и просто смотрит на меня. Удивительно — обычно призраки в разы болтливее живых, не заткнешь. Может, потому что слышать их могут только единицы — вот и стремятся наверстать. — Петр, послушайте меня очень внимательно, — произношу я, вытягивая сигареты из нагрудного кармана, — после смерти вы остались здесь, на месте вашего убийства. Это случилось из-за того, что вас держит здесь что-то важное, какой-то эмоциональный якорь. Скорее всего, это — ваша жена и сама квартира. Мужчина, подумав несколько секунд, только кивает, глядя на меня в упор, и я продолжаю тихо говорить, пытаясь не стряхнуть случайно пепел на крутящуюся вокруг собаку, которая в моем присутствие явно осмелела. Кап. — Если вы не уйдете в ближайшее время, эта квартира станет единственным местом вашего существования на долгие годы, — я внимательно слежу за реакцией мужчины, пытаясь не сильно приглядываться к его голове, — вас, за редкими исключениями, не будут видеть, не будут слышать. Вы будете медленно сходить с ума в четырех стенах и возненавидите все вокруг, и вашу с женой квартиру в том числе. Сейчас вы просто слегка раздражены, но потом это превратится в чистую ярость, но она не принесет вам облегчения, только еще большую злость на себя же и ненависть к каждому живому существу. Вы пожалеете, что не ушли, когда был шанс. Я видела десятки тех, кто пожалел. Кап. Петр качает головой, смотрит на меня чуть сердито и недоуменно как-то — выражение, которое возникает на лицах пенсионеров, когда пытаешься раз в пятый объяснить им, как пользоваться смартфоном. Взгляд Калинина скользит по стенам квартиры отчаянно почти. — Я хочу увидеть жену, — наконец-то тихо произносит Петр, поворачиваясь и снова глядя на меня сверху вниз. — Я могу это устроить, — пожимаю плечами я деланно безразлично. Самая сложная часть, — но поймите, она уже попрощалась с вами и этим местом, и делать это еще раз для нее будет слишком больно. Она продала эту квартиру так быстро, потому что хочет хотя бы попытаться жить дальше без напоминаний о том, как потеряла вас здесь, потому что хочет сохранить память о лучших временах, не омрачая их тем, что было… потом. Это слишком жестоко — привязывать себя к вашей могиле. Кап. — Но она же не знает, что я еще здесь, — неожиданно тихо, жалобно почти произносит Петр. Сглатываю шумно ком, неизвестно откуда в горле вставший. Да прекрати ты, будто бы в первый раз, будто бы тебя такие вещи до сих пор трогают. Пальцы дрожат слегка, когда я достаю из пачки очередную сигарету. — Да, она этого не знает, — в тишине зажигалка чиркает особенно громко, — и это — единственное, что еще позволяет ей спать по ночам. Петр, поймите, у неё еще есть время пожить… Кап. Кап. Кап. — …а у вас уже нет, — заканчиваю я тихо. Мужчина отворачивается, и я милосердно отворачиваюсь тоже — только плачущих слезами вперемешку с кровью призраков мне не хватало. Закрываю глаза, снимаю очки и протираю их краем рубашки. Господи, как же я ненавижу свою работу. Когда я оборачиваюсь, Петра передо мной уже нет.***
До дома я добираюсь часа в четыре утра, отказавшись от великодушного предложения Наташи переночевать у них. До сих пор трясет немного — впрочем, после работы так всегда. Покупаю пачку сигарет в круглосуточном ларьке. Занимается мутный рассвет. Первая пара в институте начнется через четыре с половиной часа — я решаю, что проще не спать, чем спать. Пока тугие струи воды бьют по плечам в душе, прикрываю глаза ненадолго — воображение успешно подсовывает, к счастью, не полуразбитую голову Калинина, а тринадцатилетнюю Настю, которая явно ожила немного после того, как призрак отправился восвояси. — А почему вы такая? — девочка склоняет голову набок заинтересованно, пока я обуваюсь в прихожей. — Настя! — Наташа сразу же шикает на дочь, но у неё и у самой в глазах предательское любопытство. Я усмехаюсь криво, застегивая куртку и поправляя очки. — Мать сидела на наркоте, пока была беременна, — выхожу за дверь, подмигнув Насте на прощание, — спокойной ночи. — Спокойной… — эхом отзывается девочка. После всего этого сил нет даже голову помыть. Я просто стою под душем неподвижно, упираясь лбом в холодный кафель. Про наркоту — это шутка, конечно. По крайней мере, насколько я знаю. Моя мать — православная до мозга костей, и в качестве наркотиков употребляет разве что опиум для народа в непомерных количествах. Её повернуло немного после того, как отец умер от сердечного приступа — мне тогда было года три. Кто угодно тронулся бы — муж умер, а единственная дочь продолжает с ним говорить каждый день. Сначала все это списывали на травму, нестабильную детскую психику и прочее. Потом, когда я начала по просьбе какого-то шибко умного психолога просить папу вспомнить какие-то детали, которые только они с мамой знали, про нестабильную психику говорить как-то резко перестали. Я это даже помню. Лучше б не помнила. Мать чуть с ума не сошла тогда натурально — а я вообще не понимала, что не так, и почему папа сам не может маме что-то сказать, и почему постоянно просит меня, и почему мама постоянно кричит, и почему отправляет меня ночевать к бабушке, которая меня молча просто в комнате с орущим телевизором закрывает. Сейчас-то я понимаю, что моя семья с родной матерью во главе после того случая в равной мере боялась меня и ненавидела. Мне было четыре. Папа ушел в конце концов. Сам. В какой-то день я просто перестала его видеть — и только после этого поняла наконец-то, что он умер. А мать затаскала меня по монастырям, церквям и прочим живописным местам, где меня по очереди называли одержимой и святой. По крайней мере, это явно лучше, чем психлечебницы — хотя в нескольких я все же побывала. Воспоминания заставляют ежиться — я вылезаю из душа, натягиваю вместо халата безразмерный шерстяной свитер и шлепаю на кухню варить кофе. Совсем расклеилась — только-только учебный год начался, устать еще не успела, а тоска уже жрет не по-детски. Задумчиво смотрю на то, как закипает кофе. Ну, ничего, ничего. Получу диплом — всего ничего осталось, дотерпеть до конца этого учебного года — и устроюсь на нормальную работу. Где-то в офисе, чтобы с девяти до шести, спокойно, предсказуемо и размеренно, и никаких мужиков с разбитыми головами. Заведу кота, назову Мурзиком. Буду ходить за покупками каждый четверг. Здороваться с соседями по утрам и спрашивать, как они поживают. К слову о соседях… Кофе закипает — наливаю полную чашку, выползаю на балкон, захватив сигареты и ежась от утреннего октябрьского холода. Пять часов утра — город еще спит, особенно эта его часть. Точнее, эта его часть — за редкими исключениями — спит почти всегда. Как только закончу учебу и устроюсь на нормальную работу, съеду отсюда к чертовой матери сразу же. Точнее, наоборот, от чертовой матери — в центр куда-то, к людям. Когда четыре года назад я наконец-то сделала маме ручкой «пока» окончательно и искала, где бы пожить первое время, денег у меня было по понятным причинам всего ничего, и выбирать не приходилось, но с такими соседями… Словно прочтя мои мысли, по улице, расшвыривая желтые листья, аки бульдозер, бодренько шурует мужчина в белом халате и куртке-ветровке поверх него. Подойдя к зданию напротив, долго возится с замком — он заедает безбожно, сколько я себя помню. Утренняя смена в городском клиническом бюро судебно-медицинской экспертизы — или попросту в городском морге — начинается через полчаса, но этот мужик всегда приходит заранее. Часы сверять можно. Я вздыхаю, глядя на то, как санитар исчезает в недрах угрюмого здания. Жить напротив морга и дважды в день наблюдать, как туда подвозят свежих жмуриков — такое себе удовольствие, но мне не привыкать и к худшим зрелищам, а эти товарищи хотя бы в здании морга остаются и не гуляют туда-обратно. Как правило. Да и куда, в общем-то, деваться — хозяйка этой квартиры четыре года назад рада была, что хоть кто-то нашелся, и цену скинула прилично. Да и ей, пожалуй, единственной среди всех потенциальных арендодателей, было плевать с высокой колокольни на то, где родители шестнадцатилетней девочки, которая так отчаянно ищет дешевую съемную квартиру. Становится прохладно. Я допиваю кофе, выбрасываю сигарету и лениво потягиваюсь. Сейчас бы поспать часиков эдак десять… После недолгих препираний с самой собой совестливая моя половина побеждает — уныло шлепаю в сторону письменного стола, чтобы собрать-таки конспекты. Возможно, в каком-то кафе поучиться выйдет результативнее, а то здесь кровать манит слишком сильно. Заодно и позавтракаю, а то в холодильнике мышь повесилась. Сейчас бы омлет какой-то или блинчиков с сыром… Проходя мимо стола, замечаю — световой индикатор смартфона моргает новым оповещением. Наверное, кто-то позвонил, пока я была в душе или попивала кофе на балконе — своевременно вспоминаю, что не включила звук после того, как закончила с Калининым. Ну нет, ну это уже издевательство. Еще одно рандеву с призраком, даже с самым дружелюбным, я сегодня не вынесу, а по другим причинам — к счастью или к сожалению — мне никто не звонит. Ненавижу. Свою. Работу. — Совести у вас нет, — горько сообщаю я в пустое пространство комнаты, с сомнением разглядывая телефон, — вы-то уже умерли, вам-то заняться больше нечем, а у меня учеба еще, между прочим, эх… Смартфон продолжает монотонно моргать индикатором. Судя по всему, никого — ни на том свете, ни на этом — не волнуют нюансы моего расписания. Несколько секунд сомневаюсь — может, ну его? В это время нормальные люди еще спят, вообще-то, да и еще раз наберут или напишут, если надо, да и… Перед глазами некстати маячит испуганное, бледное лицо Наташи. Тяжело вздохнув, беру все же телефон в руки. Одно новое сообщение — надо же, может быть, всего лишь акции из «Ашана» или новые невероятно выгодные предложения от мобильного оператора. Как только читаю текст сообщения, с губ срывается недоуменный смешок. Да ну, это всего лишь пранк какой-то. «Давайте познакомимся. Я живу в доме напротив». Естественно, отправитель неизвестен. Очень смешно, браво. Интересно, это точечная атака, рассчитанная на меня, или неизвестные шутники просто глушат всех подряд рассеянным огнем? В любом случае, мимо. Ой как мимо, ребята — вы даже не представляете, насколько. Хмыкаю еще раз и бросаю взгляд в окно — чисто автоматически, вряд ли там вместо городского морга за последние пять минут выросла, к примеру, панельная пятиэтажка. «Давайте не будем. Я живу напротив морга, меня пугают такие знакомства». Доставлено. Бросаю телефон в сумку и душераздирающе зеваю. Возможно, нужна еще одна чашка кофе.