nae mam daero

      — Я… — осекается, пальцами сжав кружку сильнее, — так виновата. Блять…       Минхо закидывает голову, силясь сдержать вновь нахлынувшие слезы. Сколько можно, прошло два года, но плачет она каждый раз как в первый. Чимин подсаживается ближе, Хван совсем забилась в угол дивана, так трогательно поджав колени и обхватив себя руками в защитном жесте, что сердце парня сжималось от жалости. Пак не торопит, дает время справиться с чувствами и Минхо от его понимания и сострадания становится еще хуже. Детские порывы расплакаться еще сильнее, еще горше, чтобы приласкали. Пожалели. Она слабая морально…и плакса жуткая.       — Моя семья переехала в Китай, когда мне было 15, а Минхёку 12. Все шло хорошо: никакой травли в школе, отличная работа у родителей, всеобщая атмосфера понимания и любви, — Минхо хмыкает, в голосе тихая злоба и желчь. Заливают горло, выжигают ткани. Ногти врезаются в ладони. Ей больно, а братишке уже нет. — Мои родители «немного» консервативны и строги в плане морального воспитания, — ее воздушные кавычки так резко очертили воздух, что Пак почувствовал всю скопившуюся ненависть, — и когда мой младший братик признался, что гей, вмиг перестали быть понимающими и всепрощающими.       Чимин открывает рот и выпучивает глаза. Будь это другая ситуация, Хван бы даже рассмеялась над его глупым выражением лица. Но смеяться не хотелось, шутить тоже, вообще ничего не хотелось. Забиться под одеяло и плакать навзрыд. Прекратить выворачивать душу наизнанку, но она начала и не может просто так закончить. Два года Минхо терпела, мысленно давала пощечины каждый раз, когда хотелось раскрыться Чимину. Он бы не понял, он бы принял все на свой счет.       — Они заставили Минхёка лечиться, принудительно заперли в лечебнице, специализирующихся на таких особых случаях, — Минхо издает что-то невразумительное: толи захлебывается коротким смехом, толи сдерживает вновь подступающую истерику, — ох, Чиминни, ты бы знал, что представляет собой эта «лечебница». Я блять не верила, что в современном мире может быть что-то такое, пока он не рассказал мне. Конверсионная терапия, так они это называли. Лечение, направленное на изменение сексуальной ориентации, направить на путь истинный, — цедит сквозь зубы Хван, — сделать из гомосека натурала. Забавно да…как, оказывается, мало мы знаем о том, что творится за чужими дверями.       — Минхо, ты не обязана…       — Ты хотел знать, так что слушай до конца. — Жестко припечатывает Хван и тут же ненавидит себя за эту свою сволочную сторону. Ранее он просил открыться, а теперь не может слушать грязные подробности ее жизни? Это так отвратительно?       — Я просто жалею твои чувства. — Оправдывается Чимин и тут же осекается.       — А не надо меня жалеть, Чиминни, — вкрадчиво отвечает девушка и подбирается вся, словно кобра перед броском. Пак чувствует себя добычей и это слишком резкая перемена выбивает почву из-под ног. — Меня уже много раз пожалели: и медсестры, нашедшие брата с перерезанными запястьями, и многочисленные родственники на похоронах, которым даже не было никакого дела до Минхёка. — Голос Хван дрожит, срывается, у парня самого слезы на глаза наворачиваются. — И родители тоже жалеют, особенно когда звонят в годовщину. Очень жалеют, единственный ребенок, любимый ребенок. С нормальной сексуальной ориентацией, хах.       Минхо откидывается на спинку дивана и закрывает веки. Думает, что поможет, но слезы предательски текут по щекам. Раз в пару месяцев на нее накатывают волнами все сдерживаемые чувства. Все это выливается в жуткую депрессию, из которой она выходит долго, собирая себя по частям. Хван врет Чимину, что уезжает на выставки или выступать с проектами, а сама запирается в дешевых гостиницах. Пьет литрами, не закусывая, и просто ревет. До тех пор, пока слезы не кончатся и под носом все до крови не сотрется от постоянного вытирания. А чтобы до конца уничтожить себя — просматривает видео с Минхёком, сделанные еще на старый телефон.       С экрана «я люблю тебя, Хо», а в ответ «и я тебя». В пустоту, с кровью на прокусанных губах.       Ужасающее качество бьет по глазам, а звук искажает голос брата, но она слушает и слушает, терзаясь придуманными картинками о несбывшемся будущем. Где они сбегают вместе в Сеул, Минхо поступает в институт, переводит брата в новую школу и они вдвоем ютятся на 20 квадратных метрах, устраивая по вечерам марафоны кино, а с утра ругаясь из-за того, что не разбудили друг друга.       Но в итоге так и не склеенное сердце, выжженные мечты и мерзкий привкус горечи от жестокой реальности.       — И тогда и сейчас мне просто нужен Минхёк, а не чужая жалость.       Сердце Чимина простреливает, зубы прикусывают нижнюю губу. Сейчас не время для ревности. Она иррациональна, эгоистична, но Пак не может справиться с постыдными мыслями. Что-то темное подбирается, выползает из темных закоулков души, поднимается выше, ведет острыми когтями по внутренностям, оставляя глубокие кровоточащие следы. Он слышит «мне никто не нужен», он слышит «мне ты не нужен».       — Они насиловали его, Чиминни. Сначала доктора вынуждали заниматься гетеросексуальным сексом, с девушкой. Переориентировка, на деле вынужденное изнасилование, — Минхо сдавленно хихикает, словно произнесла самую смешную шутку за всю жизнь. Пак не хочет поднимать взгляд: он не выдержит сумасшествие в родных глазах. Ему хватает пропитанного насквозь злобой и безумием голоса. — А потом его насиловали старшие ребята. Он рассказывал мне. Каждый гребанный раз он рассказывал мне, плакал, умолял забрать. Я просила родителей, взывала к ним, стояла на коленях, а они не верили, — Минхо пожимает плечами, — понимаешь, просто блять не верили.       Хван затыкается, она не может. Слишком сложно. Слишком больно рассказывать вслух то, что происходило за закрытыми дверями. Минхёка пичкали таблетками, не давали нормально спать, уничтожали личность, пытаясь из задушенного чужими руками слепить нового нормального человека.       — Ему было 15, когда он перерезал себе вены.       — Мне так…       — Они не поверили, даже когда увидели его мертвым. Словно не разглядели ни ожогов, ни синяков, ни до мяса ободранных ногтей, — с ее лица схлынули все краски, а в глазах потухли все чувства, — я уверена, он отбивался от насильников…       — Минхо, прошу, не надо, — Чимин берет ее за лицо, пытаясь поймать пустой взгляд, — этого достаточно.       — А я не сделала ничего, была размазней, только плакала и умоляла. Я могла выкрасть его, мы бы сбежали, — Минхо лихорадочно шепчет, словно в бреду. Пак зажимает ее в крепких объятиях, отцепляет впившиеся до крови пальцы и невесомо сцеловывает все слезы.       — Тихо, пойдем спать, — Чимин поднимает девушку, направляясь в спальню. Хван послушной куклой идет следом, запинаясь о собственные ноги.       — Я могла бы…       — Я знаю, Минхо. Ты можешь все, и сейчас ты сможешь все преодолеть, — Пак накрывает ее одеялом, а Хван вскидывает по-детски обиженный взгляд.       — Но я не хочу забывать.       — Я и не говорил «забыть». — Чимин улыбается нежно, гладит девушку по лицу. Она от его ласки успокаивается, закрывает и затихает, балансируя на грани сна, — тебе нужно простить себя и жить дальше, храня глубоко внутри память о том, какой Минхёк был до всего… — он запинается на долю секунды, — до всего произошедшего. Как ты водила его в школу, на дополнительные занятия и кружки, я уверен, что готовила ему обеды, будила с утра невыносимо громкими санудтреками из аниме, покупала дурацкие тетрадки, а на ночь танцевала «неуклюжего жирафа»…       Как ты сейчас делаешь это для меня       — Потому что они милые и неуклюжие, — слабо отзывается Хван, ее рука слабо касается запястья друга. Пак улыбается и сцепляет их пальцы.       — Ты ни в чем не виновата.       И это единственное, что хотела услышать ее израненная душа. Спустя секунды Минхо проваливается в сон, морщины на лбу разглаживаются, а на лице полное умиротворение. Чимин ложится рядом, продолжая держать ее за руку. Вряд ли он заснет этой ночью. Одна мысль не дает ему покоя, вгрызаясь настойчиво в голову.       «Я всего лишь замена мертвому брату?»       Тэхён смотрит на стену внимательно, искренне задумываясь, выдержит ли она, если он продолжительно будет биться об нее лбом. Потому что идиотское задание никак не пишется. Хочется свернуться калачиком под чьим-нибудь боком и засыпать, греясь чужим теплом. Ким мельком смотрит на входящие сообщения — пусто. Хван не отвечает. А у него эссе. Ни мыслей, ни желания. Куратор сообщил, что в нём им нужно объяснить, почему именно этот институт, почему именно этот факультет и почему именно они достойны называться студентами университета Корё. В свободном стиле, но при этом на сайте висит форма заполнения и она ни черта не похожа на «эссе в свободном стиле», потому что многочисленные критерии убивают всю креативность. Как оказалось, это задание дали всем первокурсникам, а не только его факультету. Тэ порадовался, что не один он страдает. Чонгуку, наверно, тоже трудно дается.       — Блять, ну сколько можно, я не могу закончить это долбанное эссе. — Спустя долгие десять минут Ким не выдерживает, откидываясь спиной на подушку. Курсор завис еще на начале документа и написал он всего лишь слово, жирным и посередине. Эссе.       — А я уже все. — Отзывается Чонгук ехидно, Тэхён готов взорваться от ноток самодовольства, прозвучавших в голосе мелкого. Подушка со снайперской точностью прилетает ровно в лоб парня. Ким игнорирует недовольное и протянутое «йаа, за что?!».       — Как? — отчаянно и с мольбой, а в глазах «ну серьезно, блять, как?!».       — Просто лил воду, как можно больше. — Чонгук не отвлекается от ноутбука. На экране страница с вакансиями. Унылая, не особо радующая большими зарплатами. Если так пойдет дальше, то ему придется найти три работы и совершенно забить на университет. Он не может себе этого позволить — мама гробила свое здоровье и отправила учиться в столицу не для того, чтобы Чонгук так просто все похерил. К тому же, он, наконец, собрался с силами и смог написать заявление на перевод. На факультет, где учится старший Ким. Чон положил его на стол к Джину, но в кабинете его не было, только заместитель, который как-то странно улыбнулся, увидев бумажку. Вряд ли на политнауке и экономике ему будут прощать систематичные пропуски. Да и подводить Сокджина, который вроде как за него поручился, не хочется.       — Там по пунктам расписывать, а в каждом пункте еще сотню подпунктов. А пункты-то повторяются, и одно и то же не напишешь…       — Просто.больше.воды! — чеканит Чонгук, пропуская стенания Кима мимо ушей. В школе их учили вычленять главное, избавляясь от лишнего. «Представьте, что макароны это главный смысл, а вода — ненужные подробности. Слейте всю воду!». С приходом в университет все оказалось наоборот: глупые задания, растянутые на много страниц, хотя смысл уложился бы в одну. Его это раздражало. Он не любил говорить попусту, а писать одно и то же, но разными формулировками…ох, мрак.       — У меня блять не водохранилище!       Чон сдавленно хихикает, пока Тэхён продолжает бурчать, начиная что-то яростно печатать. Клавиши цокают, Чонгуку кажется, что это предсмертные хрипы. Звук пришедшего сообщения разряжает обстановку.       «И почему у него на смс стоит смех гиены. За что мне все это?!» — Чонгук не любит вздрагивать от дьявольских звуков, но противный Ким менять рингтон не собирается. Он дает обещание самому себе, что этой же ночью выкрадет телефон и сменит мелодию на уведомления. А заодно и музыку на входящие вызовы, потому что смотреть на тридцатисекундные подрагивания Тэ под «bang-bang-bang-bang» больше нет сил.       — О, Минхо домой идет, — Ким гаденько улыбается, отставляя ноут в сторону, — надо в гости напроситься, вдруг с эссе поможет, по-любому сама на первом курсе писала. Было бы неплохо, если б накормила, — Тэхён мечтательно возводит глаза к потолку.       — Вы общаетесь? — Чонгук не сдерживает удивления и тут же мысленно осекается. Маленький Гукки в голове выдает такую затрещину, что лицо по швам расходится. Конечно, они общаются. Ким навязывается всем, кто попадает в радиус поражения. Неудивительно, что он выпросил номер телефон в первый же день знакомства с девушкой, подписался на инстаграм Хван и даже нашел ее профиль на каком-то сайте с фанартами. А потом, паскудно хихикая, показывал рисунки Минхо с рейтингом 18+.       — Ага, каждый день, — Тэхён не замечает набежавшей на лицо Чонгука тень. Откуда Чону знать, что Ким закидывает Хван бесчисленными месседжами, получая в ответ «сдохни» и «почему твой отец не сделал вазэктомию?!». Сначала Тэ обижался слегка, но быстро оправился — если бы Минхо не нравилось его внимание, она бы кинула его в черный список. Да и среди угроз о расправе проскальзывали и нормальные сообщения. И если по секрету, то однажды Тэхён видел, как Минхо улыбалась его очередной дурацкой картинке. Он смотрел из-за угла, наблюдая, как она растягивает губы и тут же одергивает себя, посылая очередное грубое «юмор пятилетки».       — Ясно, — Чонгук не ревнует, ему все равно. Поэтому голос звучит так обиженно и где-то на сердце черви выжирают новую дыру.       Тэхён не обращает внимания ни на ноутбук с не начатым эссе, ни на притихшего соседа. Он увлеченно клацает по телефону, изредка хихикает. Чонгук надеется, что он переписывается не только с Минхо. Он не может представить себе Хван, строчащую смс за смской.       — Пойдешь со мной? — Тэ встает с кровати, беря в руки ноутбук. Чонгук удивленно приподнимает бровь.       «Вау, он и правда собрался писать эссе. Ну надо же», — проносится в голове парня, а после до него доходит смысл предложения. Сердце предательски ухает вниз, но на лице ни грамма заинтересованности.       — Почему бы и нет, все равно делать нечего.       Минхо курит вторую сигарету подряд, прокручивая события вчерашней ночи. Ей не стыдно за то, что открылась, продемонстрировав отвратительные воспоминания юности. Она давно должна была это сделать, потому что носить на сердце такую тяжесть не в силах выговориться — не ее. Хван из того типа людей, которые звонят близкому другу при очередной сильной неудаче и ноются по телефону, ну либо заваливаются к человеку, чтобы глушить винишко, поочередно, из бутылки. Раньше это был Минхёк, теперь Чимин. Если бы можно было вернуться в прошлое, она поступила бы точно также. Но произошло то, чего Хван так боялась. И ей остается надеяться на то, что Пак действительно верит ей. И в нее.       Он ничего не говорил с утра. Молча встал, молча сделал кофе и с тем же убиваемым безмолвием смотрел на нее, пока у Минхо ком в горле вставал от столь пристального внимания. Глаза уже не болели, слегка саднили и покраснели, но истерика отступила, возвращая способность мыслить ясно. Хван хотела просто допить кофе и уйти домой, но оставить Чимина в таком состоянии не могла. После того, что он сделал для нее ночью, Минхо не могла просто уйти.       — Говори, Чиминни, что ты себе там уже напридумывал?       — Минхо, — язык нервно скользит по нижней губе, а у Хван все трескается внутри от убитого голоса друга, — ты же не дружишь со мной только потому, что я гей… — Пак не хочет говорить, чтобы не давить на больное, но по-другому никак. Иначе будет больно ему, — потому что напоминаю тебе брата.       Хван тихо вздыхает. Она так боялась этого разговора, поэтому и откладывала до последнего исповедь о брате. Обманывать Чимина тоже не собирается, потому что сама всегда просила честности и искренности от людей. Что делаешь сам, того ожидай и от других.       — Если только вначале, — Чимин от ее слов весь поник, Минхо повышает голос, чтобы донести до него смысл, иначе он просто погрязнет в себе, — я слышала о тебе в институте, про тебя многие говорили, потому что ты единственный, кто не боялся сказать другим всю правду. И когда я увидела, как они били тебя на той площадке, то просто не смогла пройти мимо.       — Лучше бы прошла, — так тихо, что она не услышала, продолжая говорить.       — Но когда я узнала тебя лучше, то полюбила уже тебя, Чимин. Не образ из прошлого, за который цеплялась, а тебя. Я люблю и уважаю тебя за то, какой ты, а не за то, кем ты являешься.       Пак молчит, а Хван плакать хочется, потому что снова все испортила. Она не мастер слов, ей проще нарисовать боль, чем выразить словами. Ей легче показать свою любовь цветами и легкими мазками краски, чем сказать человеку в лицо. Но Чимин светлеет лицом и ей хочется реветь белугой, но уже от счастья.       — Господи, меня сейчас вырвет.       — Это из тебя любовь ко мне лезет.       — И почему я с тобой до сих пор дружу?!       Минхо коротко улыбается, выкидывая сигарету в мусорку. Вздрагивает от громкого хохота: в курилке необычайно шумно, ажиотаж царит среди собравшихся. Хван почему-то не радуется всеобщему веселью, ощущая некий подвох во всей ситуации. Возможно, это обычное недовольство из-за того, что она рыдала этой ночью навзрыд, а у других жизнь кипит и счастьем фонтанирует.       — Это что за… — Минхо осекается, когда вместо привычного спокойствия этаж встречает шумом и гамом, и огромной толпой, красящей стены в нежно-розовый цвет.       Хван слегка струхнула, увидев столько народа на такую маленькую площадь, проходить сквозь них не хотелось. Обернулась, увидев краем глаза знакомое лицо, поднимающееся по лестнице. Сора, соседка через комнату. Они вроде как не закадычные друзья, но встречаясь на кухне, кивают друг другу и здороваются. Да и по-соседски стреляют друг у друга то морковку, то лук, иной раз и сигаретку.       — Оу, ты не знаешь. Перваши заблевали стены, и заведка поставила ультиматум: либо перекрашивают, либо выселяются.         — Заблевали стены? — ее передергивает от омерзения. Вопрос: почему их не заставили красить сразу же, а только через день. Это ж получается, чьи-то переваренные остатки еды весьма живописно украшали их коридор. Внутренне съеживаясь, Хван ликует, что ночевала у Чимина. А в голове воспоминания собственного посвята, там также все закончилось перекраской стен. Одна идея на все года - квест, вот только задания меняются. Вполне возможно, что заведующая закрывает на это глаза, чтобы потом по максимуму использовать бесплатную рабочую силу. Да и краску студенты на свои деньги покупали. Хитро.       — Это не самое мерзкое, — хихикает девчонка, — мне так интересно стало, когда она тут ходила орала, что я решила сходить в туалет, типа, — она так забавно делает воздушные кавычки, что Минхо фыркает, — и увидела, как один из организаторов руками собирает ошметки чье-то ужина и скидывает в ведро. Вот это зрелище, надо сказать!       — Руками?       — Ну да.       — В перчатках хоть? — Минхо кривится, когда девчонка загадочно молчит и кривится на отрицательный кивок, — ох, блеа, фу.