С миру по нитке

Джон любил возвращаться домой после ночных смен. Вот правда. С некоторых пор это стало любимым его временем. Хотя он уже не молод, и бессонные дежурства в больнице выматывают, то, что ждёт его дома, всё компенсирует. Временами нужно поесть кислого или горького, чтобы лучше оценить сладость. На улицах Лондона ещё темно. Туман и сырость царят вокруг, асфальт и стены домов влажные, покрытые росой, дыхание вырывается изо рта паром. Джон Ватсон идёт от фонаря к фонарю. От островка света к его краю, глядя, как мир постепенно погружается в полумрак, затем окрашивается в серые тона, а потом врач и вовсе вступает в полосу без освещения, и несколько шагов идёт полуослеплённым, полагаясь исключительно на память тела, что выучило весь маршрут за прошедшие годы. Едва глаза начинают привыкать к темноте, становится светлее, и ещё светлее, и вот Джон опять под следующим фонарём, жмурит усталые и слезящиеся глаза. Годы… они так медленно идут, пока ты молод. Столько всего могло произойти за одну неделю! А за месяц? Он едва успевал записывать события в блог. За год пролетала целая жизнь! А сейчас? Бежали десятилетия, а он и не замечал… пока однажды, одеваясь утром в своей спальне, не замер перед зеркалом. Замер надолго. Отложил уже почти надетый свитер. Распахнул, а затем и вовсе снял рубашку. Смотрел на себя. Нет, всматривался. Он не делал этого уже давно. Смотрел, но не видел. Как сказал ему когда-то Шерлок: «Ты смотришь, но не наблюдаешь, Джон». Тогда он только пожал плечами — не каждому дано видеть мир так чётко и детально, как величайшему детективу современности, но в тот момент… В тот момент, у зеркала, он понял Холмса лучше. И застыл… надолго застыл, разглядывая и не веря, что теперь он — такой. Точнее… не веря, что это вот тело в отражении — он, Джон Ватсон. Доктор помнил себя смуглым и подтянутым. И он прилагал усилия, чтобы оставаться таким. Кто скажет, что нет? Не налегал на сладости и вредную еду… Ну… может не так уж внимательно, как прежде… Каждое утро делал зарядку. Пропускал не так уж часто. В пределах допустимого. Да и вообще, старался следить за собой… Но теперь… Джон чуть не с ужасом смотрел на явно постаревшее и оплывшее тело. Он даже обнаружил несколько пигментных пятен на коже… А Шерлок… Шерлок с его наблюдательностью наверняка замечает и того больше. Так почему не говорит? А что ему сказать — ты превращаешься в старика, Джон? Нет, теперешний Холмс такого не скажет. Но ведь думает… наверняка думает. Как он может… как Шерлок может ласкать и целовать Ватсона… когда тот стал… таким? Джон пытался вспомнить, коснулись ли годы детектива… Он не обращал на это внимания, но если остановиться и подумать… Кудри по прежнему мягкие, но уже не такие густые. На висках пробилась седина. Холмс уже не такой стремительный, как прежде. Они теперь чаще пользуются такси, чем бегут куда-то сквозь ночь и через заборы… Странно, что Ватсон не думал об этом раньше. А ведь с каждым днём, каждым годом… уходит частичка того, что составляла суть человека. Что если однажды, Шерлок больше не захочет… разлюбит его? Джон остановился, мрачно глядя перед собой. Что он будет делать, если Холмс однажды… Раньше Джон боялся, что кто-нибудь из них погибнет на расследовании, оставив другого в одиночестве, но теперь он стал бояться одиночества другого рода. Сердце зашлось где-то в горле. Джон нащупал блистер, щелчок — крохотная таблетка упала под язык. Это действие стало настолько привычным, что он и не замечал… не замечал, сколько таблеток приходится ему пить, чтобы сохранять бодрость… Джон дошёл до дома. Осторожно открыл дверь. Сон у миссис Хадсон становился всё более чутким, а сама старушка напоминала хрупкую фигурку, уже даже не из фарфора, а из бумаги. Ватсон бесшумно снял пальто. На цыпочках пробрался в ванну. Долго мыл руки, поворачивая и разглядывая их. Вздутые вены, припухшие суставы… а ведь Шерлок… каждый раз… Джон забрался под душ. Долго и тщательно смывал с себя запах больницы. Или стариковский запах? Вытираясь, он разглядывал своё тело. И раздумывал, что нужно прикупить большое зеркало. Чтобы глянуть на себя в полный рост. Оценить масштаб катастрофы… Если Шерлок однажды посмотрит на него… с омерзением… не захочет больше прикоснуться… взять его руку в свою, коснуться губами его губ… В обратную сторону Ватсон не думал. Холмс был для него божественен. Всегда. Он и моложе. И конституция тела у него другая. Он астеник — высокий, худощавый, не склонный к дряблости и ожирению. Закончив в ванной, Джон тихо зашёл в комнату Шерлока, и, ожидаемо, не нашёл детектива там. Улыбаясь, он долго смотрел на пустую постель. Сколько она повидала. Сколько они творили здесь безумств. И лампу однажды разбили, и шкаф чуть не опрокинули… Ватсон вышел и поднялся по лестнице в свою спальню. Как-то так вышло, что они пришли к выводу, что им нужно своё пространство, и уже не все ночи проводили в одной постели, хотя всё же, чаще спали вместе, чем порознь. Пока? Шерлок обнаружился в постели Джона. Прежде он сворачивался в клубок, как уличный кот, которого пустили погреться, теперь же вытягивается во весь рост. Ватсон не смог сдержать улыбку — детектив прижимал к груди его свитер. Как и прежде. Он скучал и ждал своего друга, соседа, возлюбленного. А точнее — его сдавшую, постаревшую версию. Осторожно, чтобы не разбудить, Джон сел на постель. Смотрел. Смотрел на своё спящее счастье. Он не представлял своей жизни без него. Тогда, после прыжка с крыши, Джон два года жил с мыслью о смерти Шерлока… случись с ним что сейчас, сердце врача просто остановится в тот же миг. Ватсон не хотел будить Холмса, но ему нужен, нужен их ритуал его возвращения с ночного дежурства. Необходим. Он должен получить подтверждение, что… Джон осторожно потянулся рукой к щеке спящего, а тот, с хитрой улыбкой, повернул голову и, не открывая глаз, поцеловал врача в ладонь. Потом поймал его руку своей — такой тёплой со сна — и поцеловал, медленно и нежно, каждый натруженный палец. Шершавый, с опухшими суставами… Джон поймал себя на мысли, что свадебное кольцо теперь и не снять… Пока он обдумывал это, Холмс приподнял одеяло и потянул Ватсона к себе. На себя. На автомате доктор избавился от халата, одной рукой распустив узел пояса на животе… вспомнил обо всех своих сомнениях, попытался натянуть обратно — но не успел. Оказался затянут туда, к Шерлоку. В тепло постели и его тела. Холмс обнял Ватсона всеми конечностями, как панда ветку дерева, прижал к себе так крепко, как только можно, и шепнул куда-то в шею: — Я так соскучился. Так соскучился без тебя, Джон. Будто они не виделись несколько месяцев. — Шерлок… — Джон почувствовал, что у него перехватило горло, — он осторожно обхватил голову мужа, стараясь не оцарапать его нежную кожу о свои натруженные ладони, — я… я… Шерлок открыл глаза. Всё ещё ярко-голубые. В сети морщинок, но самые прекрасные в мире. Внимательно посмотрел на Джона. Он не задавал вопросов. Как и всегда, он сам пытался сделать выводы. Ватсон видел, как уголки губ Холмса опустились, а лоб собрался морщинками. Он не понял. Величайший гений современности не понял, что расстроило самого дорогого человека на свете — всё же было хорошо. — Что бы ни случилось, мы это переживём, — пообещал Холмс, — я с тобой. У тебя умер пациент? — Нет… — Джон сглотнул и прижался к Шерлоку ещё теснее, чувствуя как тот поглаживает его по спине. — Тогда что? Такой вот Шерлок, человечный Шерлок… Шерлок, что не анализировал, а спрашивал — появился совсем недавно. И Джон понимал, что стал любить его ещё сильнее, хотя, казалось, куда уж больше? И так почти до боли, так, что иногда просто невозможно разжать руки, отпустить от себя хоть ненадолго… — Холмс… — сто лет он не обращался к нему так, — я… старею. Джон услышал как Шерлок усмехнулся и облегчённо выдохнул, продолжая поглаживать его, но уже не по спине, а по волосам. — Ты удивишься, но я тоже. Мы все. Это неизбежный процесс жизни. Тебя это расстраивает? — Да, — признался Джон, — мне… мне страшно, что однажды… я стану таким старым и противным… мерзким и брюзжащим… что ты… ты… — … стану ещё противнее? Джон чуть отстранился, чтобы посмотреть Шерлоку в лицо. Тот всё ещё был красив. Седина на висках, эти морщинки… следы прожитых лет, раскрытых дел… Ему безумно шли эти отметины времени. Ватсон готов был расцеловать каждую из них. Чем он и занялся, пока не добрался до губ, и они, наконец, подарили друг другу первый за этот день настоящий поцелуй. Джону безумно нравился вкус едва проснувшегося Шерлока, его запах, его тепло и его нежность. Вымотанному до последнего предела врачу жизненно необходимы эти их утренние «полежалки», когда Ватсон уже пришёл, а Холмсу пока не нужно уходить. Эти минуты нежности в полумраке комнаты действуют буквально волшебным образом на обоих. — Я боюсь, что ты разлюбишь меня, — выдохнул Джон, — и больше не захочешь быть со мной. Шерлок уложил его на спину, а сам устроился у Джона на груди. Это их излюбленная поза. — А ты… не боишься, что перестанешь любить меня? — тихо спросил детектив. — Нет… я не могу себе этого даже вообразить. Ты такой прекрасный… и с каждым годом становишься всё прекраснее. Мягче. Человечнее. Открываешься новыми гранями. И я люблю тебя всё больше. — Тогда, — Шерлок приподнялся на руках, внимательно и серьёзно глядя на Джона сверху вниз, — поверь, что это работает в обе стороны. Айсберг в моей душе с каждым годом всё больше тает под твоими лучами, моё персональное Солнце. — Джон почувствовал как пальцы Холмса скользят по его лицу. — Пока моё сердце бьётся, пока мой разум функционирует — я люблю тебя. Если бы я верил в посмертие — сказал бы, что и тогда не перестану. До конца времён. Уж если мы смогли пронести наш огонь через все прошедшие годы, до сегодняшнего дня… — …то на оставшееся время нам должно хватить, — улыбнулся Джон. Ему стало легче. Определённо легче. Шерлок словно расцеловал все рубцы на его сердце, оно расслабилось, успокоилось, и почти-почти перестало болеть. — Именно, — Холмс улёгся обратно, и Джон обнял его. Они не станут обсуждать, что будет делать каждый из них, если другому придётся уйти раньше. Не сегодня. В другой раз. Оба знают, что жизнь не вечна и им обоим осталось меньше, чем уже прожито. Они просто наслаждались тем, что было у них сейчас. Этими минутами близости, прежде чем Шерлок осторожно встанет, ещё разок поцелует Джона, закроет поплотнее шторы и оставит его досыпать, а сам отправится на кухню — готовить первую за день чашку чая. Они наслаждались своей любимой частью утра, после ночных дежурств Джона, о которой врач мечтал по дороге домой, а детектив грезил вчера вечером, пока не уснул. В комнате тепло и тихо. Два любящих сердца отстукивали секунды счастья и не торопились замирать.