С миру по нитке

— Никто не может быть таким умным, — говорит тонкая фигурка, едва видимая на самом краю крыши госпиталя Святого Варфоломея. — Ты можешь, — как может убедительно возражает Джон, но чувствует, что этого мало. * * * — Считай это звонок моей запиской… — отдаётся в ушах, — люди же всегда оставляют записки, когда… А потом прыжок. И изящное хрупкое тело на асфальте во всё растущей луже крови. И замерший Джон. И первый его вдох после прыжка Шерлока. И второй. И третий. И круговое движение шеей. Он жив. Джон Ватсон жив. А это значит — что и Шерлок жив тоже, хотя в теле на асфальте нет пульса. Джон не знает, как это возможно, но он знает, что его друг дышит и явно затеял какую-то игру. Очень важную и опасную, раз решился на такое. И Джон не будет ему мешать. Он всегда поддерживал своего детектива в любой афере, даже если сам был против. Но и был «за». Джон Ватсон всегда был за Шерлока Холмса. И всегда будет. Как и сейчас. Никто не должен узнать, никто не должен догадаться. Да никто и так не в курсе, кроме Джона. Даже сам Шерлок. Джон собирался ему сказать, да всё как-то не мог решиться. * * * — Негодяй! — ваза разбилась об стену совсем недалеко от головы Джона. Он чудом сумел увернуться от снаряда, его только обдало осколками и брызгами. — Трус! — тонкая рука Мэри шарила в воздухе, пытаясь найти ещё что-нибудь, но Ватсон не стал ждать, пока это случится. Парень резко сорвал с кровати покрывало и набросил на противницу. Чтобы схватить её и удержать и речи не было, в боевом режиме и хрупкие девушки превращаются в разъярённых фурий. Джон только оттолкнул Мэри с дороги и рванул за дверь. — Я тебе этого не прощу, Джон Ватсон! — летело ему вслед. — Всем друзьям расскажу! С тобой никто общаться больше не будет! Вот увидишь! — Не сильно-то и хотелось, — буркнул он, натягивая на голову капюшон от любимой кофты, зеленой с жёлтыми рукавами и надписью «WATSON» по всей груди. Сбежал по лестнице и не останавливался, пока между ним и домом Мэри не осталось два квартала. Джон не воспринял тогда её угрозу всерьёз, но это оказалось правдой. Все их общие друзья, вся компания, в которой он тогда тусовался, перестала с ним разговаривать и вообще замечать. А Мэри ходила, задрав нос, видимо, ожидая извинений. Не дождётся. * * * Кто придумал это дурацкое «соединение»? Почему оно должно стать выражением и доказательством истинных чувств? Джону тогда было четырнадцать, как и всем им, но почему у него хватило ума не считать подростковую влюблённость одной и на всю жизнь? У них в компании тогда все разбились на парочки и как с ума посходили, принося клятву «соединения», будто не до конца соображая, что это и чем грозит. Как ребёнок, играющий ножом без понимания, что выколотый глаз так выколотым и останется навсегда, а не появится в новой серии, как у мультперсонажей. Джон приносить клятву отказался, хотя они гуляли с Мэри уже давно, месяца два. Ему доводилось щупать её грудь сквозь свитер, а ей — его пониже живота, и обоим это вроде нравилось. Так прямо ей и сказал, что не хочет. Чем и вызвал тот приступ гнева. — Ты не хочешь стать моим «соединённым»?! — она произнесла это так, будто висела над пропастью, а он отказался стать «подающим руку». — Но разве мы не идеально друг другу подходим? Разве ты не хочешь и дальше быть со мной? Всегда? — Быть — хочу. Но я не хочу умирать вместе с тобой. Как же она взъярилась! Джон думал, что видел Мэри в гневе, но оказалось, что и близко не представлял, каково это на самом деле. — Если у нас будут дети, — он пытался говорить спокойно, пытаясь отойти к двери, — разве не лучше, что бы в случае смерти одного родителя, другой остался и заботился о малыше? — О малыше позаботятся! А вот ты… как ты можешь… как ты смеешь хотеть жить, когда любовь всей твоей жизни умерла! Нет, умереть должны оба! * * * Джон унёсся тогда на всей доступной ему скорости. Мэри нравилась ему, да. Но, как оказалось, не настолько, чтобы «соединить» их жизни. Джон потом узнавал от общих знакомых, что повзрослев, все, буквально все его тогдашние приятели горько пожалели о своей подростковой идеализации мира и отношений. Ни одна пара не осталась вместе, и часть из них действительно умерла от разных глупостей, свойственных бесшабашности, утянув в могилу и своих «соединённых». Ватсон решил, что никогда и не с кем «соединяться» не будет. Пусть он не зависит ни от чьей жизни, как никто не будет зависеть от его. «Двоим единение болью грудь обожжёт, пока один дышит, другой не умрёт». Простые слова. Сказать их, чуть порезать кожу, не важно где, главное — до крови, соединить раны, и вот вы уже единое целое. Можете спасти любимого от тяжёлой болезни или травмы… а можете и отправиться следом за ним, если ваших сил не хватит. Или он за вами. Нет уж. Джон думал именно так, пока в его жизни не появился Шерлок. Вот уж кто походил на кандидата для соединения меньше всего. Вечно рискующий своей головой наркоша. Ватсону было интересно с ним, но не более того. Он помогал в расследованиях, а иногда и во время отходняков. Умывал после рвоты, убирал с лица волосы, обтирая прохладным мокрым полотенцем, и понимал, что долго этот человек не протянет. Раз уж уйти от него сил не достаёт, то соединяться с ним точно не стоит. Холмс станет лишь страницей в книге жизни Ватсона. Озарит её красками, а вскоре погибнет, оставшись лишь в виде неясного воспоминания, которое почти совершенно истает к преклонным годам Джона. Да Шерлок и сам бы подобного не допустил, хотя влюбился в Джона до умопомрачения и даже нашёл в себе мужество признаться. Ватсон любил вспоминать их неловкие попытки взаимной заботы, поцелуи, когда рвётся дыхание, а руки неловко путаются в волосах или застёжках одежды. Мелодию скрипки, что прошибала на слёзы. Улыбку, от которой хотелось ни то умереть, ни то обнять, крепко прижать и не выпускать, пока не кончится этот мир. Массаж головы, который Шерлок обожал, и, чуть выпадала возможность, укладывался к Джону на колени, а тот с не меньшим восторгом скользил пальцами среди мягких кудрей. — Я не боюсь умереть, — сказал однажды Шерлок, сидя над тазиком, куда его тошнило, и глядя на Джона, что вытирал ему рот, — я боюсь, что однажды ты уйдёшь… А Ватсон понял, что уходить он никуда не хочет. И не хочет сидеть на крылечке стариком, только вспоминая этого необыкновенного человека. — Спасибо, что не просишь меня бросить, — продолжил Холмс, прижимаясь лбом к плечу Джона. — Я бы очень хотел. Ради тебя. Чтобы побыть с тобой подольше. Но не могу. Пытался, но не могу. Я… слишком увяз в этом всём. Прости, Джон… И когда Холмс отключился тогда… Ватсон всё сделал. Соединение. Но ничего Шерлоку не рассказал. Тот бы испугался и расстроился. А смысл, если изменить уже ничего нельзя? * * * После прыжка Шерлока с крыши прошло два дня. Ватсон сидел в их квартире, среди их перепутанных между собой вещей, и пил чай из своей кружки. Кружка Холмса стояла напротив кресла сыщика, так, чтобы ему было удобно взять её, только руку протянуть. Пустая. Джон не плакал и не хотел ни с кем это обсуждать. Он знал, что его Шерлок жив. Просто наверняка сейчас далеко. Но когда-нибудь он же вернётся. А если не вернётся… Ватсон улыбнулся. Что ж. Он никогда не узнает об этом, потому его сердце остановится одновременно с сердцем самого гениального из всех людей, кого Джон знал. Спокойная улыбка. Глоток горячего напитка. «Если ты вернёшься, Шерлок… тогда я расскажу тебе».