С миру по нитке

Джон очень любил петь. С самого детства. Он подпевал мелодиям из любимых мультиков, затем фильмов, был период увлечения аниме, когда раз по двести за день исполнялись опененги и эндинги из любимых тайтлов на непонятном языке, который он сам называл «японский на слух», была даже попытка пойти заниматься в хор… где ему с печалью сказали о полном отсутствии музыкального слуха, и, как следствие, полной же невозможности попадать в ноты. Потом был разговор дома с мамой и сестрой, и те были вынуждены признать, что и голос у Джона оставляет желать лучшего, и слушать его — сплошное мученье, на которое готовы пойти только члены любящей семьи. Единственное, что у Джона было — это чувство ритма, так что в в такт он попадал, но этом было всё. Петь Ватсон не перестал, но начал делать это очень тихо за закрытой дверью ванной или туалета, по дороге в школу и из школы, и в другие редкие моменты, когда был один. После школы была армия, где он оторвался во время строевых песен. Там его совершенно не было слышно, что несколько удручало, зато можно было дать полную силу голосу. После армии, устроившись работать в поликлинику, Джон чуть подкопил денег и купил ноутбук, гарнитуру, скачал пару звукозаписывающих программ, опробовал их в деле… и понял, что его пение больше всего похоже на протяжный шёпот. Голоса, звука, не слышно вовсе. Видимо, сказались долгие упражнения на беззвучность в детстве, и даже армия не поправила этот факт. А потом в жизнь Ватсона ворвался Холмс, они стали жить вместе, и о пении пришлось надолго забыть. Джон был уверен, Шерлок не станет над ним смеяться, но не хотел мучить приятеля. Сыщик оказался скрипачом. И совершенно замечательным скрипачом. От его игры врач приходил в состояние близкое к экстазу, словно улетал куда-то в космос. Это было прекрасно. Но ведь музыкант обладает тем самым музыкальным слухом, и пение Джона станет для него мучением, похуже чем для сестры и матери в детстве. Ватсон научился подпевать про себя, совершенно беззвучно напевая первые попавшиеся слова под скрипку друга. Даже в ванной он старался не петь, убедившись, что слышимость в их квартире отменная. Была попытка прикрыться колыбельными для Рози, но при первом же куплете «Спи, моя звёздочка, усни» девочка скорчила такую страдальческую гримасу, что эта попытка стала последней. Зато под скрипку Шерлока малышка довольно дрыгала руками и ногами, а научившись стоять, и приплясывала, держась за бортики в кроватке. Ватсон тихо пел в те редкие минуты, когда оставался один. Пел любимые детские песенки, мычал мотивы, что играл Холмс, или просто песни, что были дороги его душе, но как же ему хотелось хоть раз спеть для Шерлока! И чтобы тому понравилось! На очередной день рожденья Холмса, который они скромно отмечали вдвоём, Джон самолично написал пять коротких песен, о том, что он любит в своём друге, как его ценит и, отчаянно краснея, вручил диск. Сыщик чуть удивлённо посмотрел на подарок и спросил: — Надеюсь, это не прощальная речь? — Я тоже надеюсь, что ты после этого не сбежишь, — Джон покраснел ещё сильнее и поспешно сбежал, объявив, что ему нужно вот прямо срочно в магазин. Сыщик позвонил через двадцать минут. Сначала долго молчал в трубку, а потом попросил: «Возвращайся». Холмс молчал, пока Ватсон раздевался, мыл руки, наливал себе чай и устраивался в гостиной. А потом выдал: — Спой это вживую. — Эм… тебе… тебе… как это тебе? — Я не знал, что ты поёшь. Джон, мы столько времени вместе, а я полагал, что ты равнодушен к музыке и только терпишь мои концерты. — Я обожаю твою скрипку. — А я буквально влюбился в твой голос. — Холмс… — Ватсон почувствовал, как через всё тело будто пробежали пузырьки от шампанского. — Не нужно. Я… У меня ужасный голос. Я не попадаю в ноты и вообще. Просто… я очень хотел, чтобы ты меня услышал, и не мог больше молчать и скрывать. — Не попадаешь. Но я чуть не кончил, это слушая. Это прекрасно. Это же ты. Ты поёшь для меня. Пожалуйста. Разве можно было устоять перед такой просьбой? Джон пел весь оставшийся вечер. Весь свой репертуар. Что-то повторяя на бис по просьбе слушателя. А тот смеялся и плакал, не отрывая от Ватсона взгляда, в котором читалось что-то совершенно новое. Волшебное. Невозможное для них двоих прежде. С того дня, Джон мог петь в их квартире когда и сколько угодно. И в эти минуты Шерлок всегда садился рядом, чем бы не занимался до этого, и слушал, слушал, слушал. А однажды потянулся к Джону и поцеловал в губы. — Волшебный рот. Звуки, что он издаёт, приводят меня в экстаз. Джон… а что ты скажешь… если я заставлю тебя застонать? — Скажу, что от меня ты не только стонать, ты кричать будешь, — Ватсон смело посмотрел в глаза Холмсу. — А потом я предложу тебе стать моим мужем. И… спою на нашей свадьбе. — Гости оценят, — Шерлок, улыбаясь, сполз на пол, устраиваясь так, чтобы было удобнее расстегнуть штаны Джону. Мягко поцеловал его в живот, приподняв рубашку. — Я скажу тебе «да». И про свадьбу, и про песню. Но потом, целый вечер, только для меня, хорошо? — он замолчал, осторожно касаясь Ватсона губами и закрывая глаза. — Хоть всю жизнь, — Джон запустил обе руки в кудри Шерлока и тоже закрыл глаза, действительно, тихонько постанывая. Самое интересное, что после этого, голос Ватсона стал куда более сильным и звучным, и на свадьбе его слушал, затаив дыхание, не только Холмс, но и гости. Даже официанты замерли там, где их застали первые ноты. — Я очень люблю тебя. Я очень люблю, как ты поёшь! — сказал Шерлок, кружа его в танце и целуя. — Ещё раз. Под эту музыку. Прошу. Счастливый Джон склонился к уху теперь уже мужа, и тихо запел только для него. Для них двоих, чувствуя, как хорошо и свободно льются звуки их общей песни о любви.