С миру по нитке

— Какие у вас планы на вечер и ближайшие три дня, дорогой Уотсон? — спросил Холмс. На такой вопрос есть только один правильный ответ, особенно, когда Холмс врывается в комнату, сияя, как новенький десятицентовик, изящным движением стягивает перчатки и швыряет их на столик. — Конечно, у меня нет никаких планов, дорогой Холмс, кроме как следовать за вами, — улыбнулся я. — Куда мы пойдём и чем займемся? — О, нас ждут просто потрясающие дни! Мы с вами поедем на поезде в одно очень примечательное место! — он сказал это с таким довольным видом, какой я нечасто имел счастье наблюдать. И только тут я увидел, что его причёска, обычно идеальная, волосок к волоску, немного растрёпана, а всегда очень бледное лицо неожиданно раскраснелось. Используя дедукцию, которой Холмс не терял надежды меня научить, я понял, что он уже съездил на вокзал и купил нам билеты. Он обожал покупать билеты самостоятельно, не доверяя это ни мальчишкам-посыльным, ни даже родному брату. Очень тщательным образом изучал, какой будет поезд и где лучше разместиться для большего удобства, особенно, когда это касалось наших совместных поездок. Я подозревал, что когда Холмс едет один, ему годится и сидячее место в плацкарте, но когда мой дорогой друг брал с собой меня, то непременно выкупал купе, чтобы никто не мешал нам разговаривать, читать, курить сигары, а то и просто дремать. Я очень ценил заботу, которую он проявлял ко мне, и в любое другое время был бы счастлив разделить с ним поездку. Я обожал путешествия на поездах с самого детства, и, став старше, всё также наслаждался той магией, когда сидишь около окна, под совершенно с ничем не сравнимый звук стука колес, который невозможно услышать больше нигде. Я всё ещё обожаю смотреть в окно — это никогда не надоедает. Я не нуждаюсь даже в газетах или каких-то иных развлечениях, и спокойно могу два часа просто смотреть на пробегающий за окном пейзаж. В любое другое время я с удовольствием поехал с Холмсом куда ему угодно и как угодно надолго, но сейчас передо мной вставала одна проблема, которая омрачала мою радость. Моя нога. Чем дальше, тем чаще ранение давало о себе знать. Несколько часов неподвижного сидения плачевно сказывались на мышцах и сухожилиях. После таких поездок я несколько дней не мог нормально ходить и плохо спал по ночам от тупой боли. Никакие мази, никакие примочки не помогали снять или хотя бы облегчить эту боль. Я должен был просто дожидаться, пока она утихнет. И сейчас я разрывался между желанием конечно же поехать с моим дорогим другом, и мыслями, сколько дней я опять буду мучиться бессонницей и хромать. Холмс, разумеется, заметил расстройство и растерянность на моем лице, и, конечно же, он сумел сделать правильные выводы. — Мой дорогой Уотсон, если вы не хотите составить мне компанию в этой поездке, вам не нужно придумывать каких-то оправданий. Просто скажите мне об этом, я не стану настаивать. Вы можете остаться дома, спокойно наслаждаться камином с бокалом бренди вечером или компанией ваших друзей в клубе, а я съезжу один. Блеск новенькой монетки пропал с глаз и лица Холмса, с каждым словом он становился всё печальнее, и я понял, что для него важна не столько сама поездка, сколько поездка именно в моей компании. Именно со мной он хотел побыть в поезде, послушать стук колёс, поговорить, а возможно просто помолчать, и мой отказ от поездки ранит его и лишает эту поездку всей прелести. — Ну что вы, Холмс, дело вовсе не в том, что я не хочу ехать с вами или не хочу ехать вообще! Я очень хочу! Вы знаете, как я обожаю поезда, вы знаете, как я обожаю ехать куда-либо с вами вместе! Я не стал говорить, что ещё просто очень волновался за моего друга. Не мог забыть и не мог простить себе тот день, когда ему так нужна была моя помощь, а меня не было рядом. Я боялся оставить его теперь. Вдруг какой-нибудь очередной Мориарти надумает напасть на Холмса, и на сей раз мой друг уже не сможет справиться сам, он ведь уже не так молод и силён, как десять лет назад. — Холмс, я очень хочу поехать с вами, и очень не хочу отпускать вас одного. Дайте мне минуту, и я объясню причину своей реакции. — Да, — сказал Холмс, — надо было мне понять самому. Простите меня, дорогой друг. Ваше ранение. Я обращал на это внимание, но, видимо, недостаточно. Точнее, я не понимал насколько усиливаются ваши боли после наших поездок, когда я сначала заставляю вас несколько часов сидеть неподвижно в неудобной позе, а потом гоняю вас по буеракам и оврагам. Я выступал вашим мучителем, чего на самом деле не хотел. Так вот, с этой минуты вы не будете больше испытывать какого-либо дискомфорта, отправляясь со мной в путешествие. Гарантирую. Он сказал это так уверено, что я не посмел усомниться в его словах, и тут же пошёл собираться. Долго собираться мне не требовалось. Что, собственно, нужно взять с собой джентльмену в поездку? Сменное белье, ну, может быть, запасные брюки. Пригодятся. Но с Холмсом никогда не знаешь, что понадобится, и обычно я надеюсь на него и его саквояж, где всегда можно найти то, что нам нужно. Так оказалось и на этот раз. Стоило нам только зайти в купе, поставить чемоданы и сесть напротив друг друга, Холмс со своей неподражаемо хитрой улыбкой вытащил из саквояжа мой любимый клетчатый плед, под которым я так любил коротать вечера перед камином на нашей родной Бейкер-стрит. — Так вот, — сказал мне Холмс, — теперь извольте расшнуровать и снять ваши ботинки. Я удивился ещё больше, но за прошедшие годы привык не спорить с моим другом, а делать то, что он мне советует. Поэтому я спокойно расшнуровал свои ботинки и снял их. — Отлично, а теперь вытяните ваши ноги, и положите их мне на колени, — велел Холмс. Это было несколько не то, что я ожидал услышать. Всё же это было довольно неловко для меня. — Скажите мне, Уотсон, если бы мне нужно было сесть таким образом, вы позволили бы мне это? Не считали чем-то неприличным и непристойным? — спросил Холмс, проникновенно глядя в мои глаза. — Конечно, нет! — горячо воскликнул я. — Так поверьте, для меня помочь вам — это радость, а вовсе не что-то смущающее. Вы же мой друг, сосед, много лет самый дорогой для меня человек. Неужели вы не можете принять от меня такую маленького помощь? Я был очень смущён, но понимал, что Холмс хочет сделать, и понимал, что его забота и такая поза будет спасением для меня и моих ног. Так почему бы не позволить этого? Ведь кому ещё я мог позволить подобное? Очень аккуратно я вытянул ноги и положил их сначала на скамью рядом с коленями Холмса, но он осторожно взял меня за щиколотки, а потом уже за ступни, очень заботливо переложил их на свои колени и прикрыл пледом. — Вот, теперь вам будет тепло, удобно и уютно. Откиньтесь назад на спинку, и можете наслаждаться поездкой так, как вы это любите: смотреть в окно и молчать в моей компании. Я рассмеялся, глядя на его лицо. Это было верное замечание: я очень любил молчать в его компании. Удивительно, но смущение почти прошло, хотя руки Холмс так и не убрал, а даже наоборот, как бы обнял мои ступни своими ладонями, грел и разминал их всю дорогу. И должен сказать, это была одна из самых замечательных наших поездок! У меня ничего не болело, скорее наоборот: от массажа ступней, дополненного движением поезда, кровь словно лучше стала циркулировать в ногах. Когда мы прибыли на место, Холмс не заставлял меня бегать, мы ходили медленно и степенно, ровно так, как мне было комфортно. И удивительно — ночь после поезда я спал крепко и спокойно без какой-либо боли, раздумывая перед сном и сразу после пробуждения о том, какой у меня прекрасный друг. Самый дорогой мой человек. Такой, какого не было прежде, и не будет, наверное, больше никогда, за всю мою жизнь. Зато есть сейчас, чудо моей жизни, Шерлок Холмс. — Дорогой мой Уотсон, — сказал он мне, когда я разглядывал его за завтраком, обуреваемый этими мыслями. — Это моя реплика. Это я каждый раз благодарен судьбе, что вы мой друг и разделяете мою компанию. Но рад, что и вы так считаете. — Вы читаете мысли, Холмс? — спросил я. — Только когда они очень явно проступают на вашем лице, — усмехнулся он.