Деревья, домики и алхимические круги

А если там, под сердцем – лёд, То почему так больно жжёт? Не потому ли, что у льда Сестра – кипящая вода, Которой полон небосвод? Мельница – Любовь во время зимы

Первыми рисунки проявились у Эдварда, когда ему только-только исполнилось четыре. Триша заметила первые круги на его правой руке, совершенно точно понимая, что круги алхимические. Маленький Эдвард с горящими глазами рассматривал расцветающие черные линии на коже и листал отцовские книжки в поисках соответствующих рисунков, чтобы убедиться в том, что они действующие, и что его соулмейт на самом деле уже изучает алхимию. Хвастался брату и Уинри, у которых рисунков еще не было, и говорил, что поедет в путешествие, как только вырастет, чтобы найти своего соулмейта. Триша улыбалась ему, говорила, насколько его будущий соулмейт замечательный, и что они обязательно найдут общий язык, когда встретятся. Но в то же время ее настораживало появление именно кругов, ровных, правильных, нарисованных осознанно и куда лучше, чем те, которые рисовали ее мальчики. Однажды вечером в доме Рокбеллов, она поделилась своими переживаниями с Сарой. – А в чем проблема? – спросила та. – Сколько, ты думаешь, лет его соулмейту, если он уже изучает алхимию? – Твои ребятки ведь тоже пытаются ее изучать, рисуют такие же круги. Так в чем же проблема? – Но ты не видела его круги! Это никак не могут быть детские рисунки! Сара пожала плечами, совершенно не разделяя этой тревожности Триши. – Может, его соулмейт – маленький гений, не думала об этом? – подмигнула она, словно так все и было. Тришу ее слова нисколько не успокоили. Она продолжала украдкой наблюдать, как изменялись круги на руке у Эдварда, как исчезали старые и появлялись новые, все более и более сложные, и не знала, радоваться тому, что у ее сына, как сказала Сара, гениальный соулмейт, или не верить в ее слова. Маленький Эдвард продолжал искать круги в книгах, срисовывал с руки и пытался научиться использовать их, что не всегда получалось. Альфонс изучал его “нательную” алхимию вместе с ним, и смотрел большими грустными глазами на брата. – Они не обязательно проявятся сразу, – успокаивала его Триша, когда в очередной раз Альфонс пришел к ней, печально смотря на свои чистые, абсолютно не затронутые рисунками руки. – Но они же появятся? У меня ведь тоже есть соулмейт, как у братика? – он почти плакал, задавая один и тот же вопрос изо дня в день. – Конечно же. И даже лучше! Вот удивишь, – улыбнулась ему Триша, взяла его за руки, посмотрела в глаза: – У всех есть соулмейты, – сказала она ободряюще. Зная, что говорит не совсем правду. С тех пор как ушел Хоэнхайм, никаких рисунков на ее руках не появилось. Альфонс кивнул ей, потянулся своими маленькими ручками, Триша притянула его ближе, обнимая. Рисунки на руках Уинри проявились, когда ее родители ушли на войну, и она плакала, смотря на неровные, явно нарисованные детской рукой, линии и фигуры, не укладывающиеся ни в какое целостное изображение. Потому что это так не вовремя. Самое счастливое событие в ее жизни, самое ужасное событие в ее жизни – переплелись в единое полотно. Она плакала еще и потому, что Эдвард, впервые увидев эти линии, сказал ей в привычной своей манере: – Твой соулмейт совсем не умеет рисовать. Уинри впервые ударила его по голове именно за эти слова. Потому что круги у него на руке были слишком идеальны, чтобы она могла придраться к его соулмейту. Однажды братья подрались за возможность в будущем жениться на ней, и Уинри отказала Алу, потому что Элрики рисовали одни только круги, а на ее руках, пусть и неровные, но цвели прямоугольники и квадраты. Когда в город пришла эпидемия, и Триша слегла с тяжелой болезнью, круги Эдварда впервые превратились в совершенно иные. Братья спорили о том, кому из них стоит ухаживать за мамой, и Триша нежно улыбалась, смотря на их перепалку, а потом зацепилась взглядом за новый рисунок среди старых уже знакомых ей: – Эдвард, у тебя новый круг? – весело спросила она. Он тут же отвлекся от их шуточной потасовки, оставив у Ала нож с яблоком, протянул руку вперед, позволяя матери рассмотреть рисунок поближе. Гордо улыбался, словно считал достижения соулмейта своими. – Что он означает? – Я не знаю, в книгах такого нет. Триша задумчиво всматривалась в новые линии на его коже, прикоснулась осторожно к его руке, словно круг активировался бы от ее касания и ответил бы на те вопросы, которые не давали ей покоя. Эдвард смотрел на нее с легким удивлением. – Что-то не так? – Нет, что ты, – она улыбнулась. – Твой соулмейт, наверное, делает успехи. Эдвард улыбнулся, считая так же. Позже она призналась в своих переживаниях зашедшей проведать ее Пинако: – У Эдварда новый круг. И он говорит, что не встречал его в книгах. Пинако настороженно подняла на нее взгляд, и встретилась с решительным и прямым выражением человека, который убедился в своих подозрениях. – Ему всего пять, – продолжала Триша, – а его соулмейт уже использует собственные круги, о которых не пишут в книгах! Не бывает пятилетних гениальных алхимиков! Сара верила в гениальность соулмейта Эдварда, но Сара верила и в то, что война в Ишваре закончится в ближайшие месяцы, и в то, что отец братьев вернется. Сара верила в людей и в судьбу, которая не связывает кого-то просто так. Триша в идеальное распределение не верила. (Потому что у Триши не было соулмейта.) – Это все равно его соулмейт, – ответила Пинако весьма нейтрально, – Тебе не стоит думать об этом так часто. Даже если этот человек окажется старше Эда. Вселенная, возможно, знала, что она делает. И все, возможно, считали, что вселенная знает, что делает. Но Триша думала, что не разделяет всеобщего оптимизма. В день похорон, старые круги на руке у Эдварда уже полностью заменились тем новым, которого не было в книгах. Эдвард решил, что его соулмейт определился с дорогой, по которой пойдет вперед по жизни, определился с целью, и это, хотя и косвенно, помогло ему определиться и со своей целью. В тот день, стоя у могилы матери, он сказал брату: – Давай вернем ее. И Ал согласился. В ночь бушующего ливня, который принес с собой столько воды, что она грозилась потопить под собой всю деревню, Изуми Кертис оказалась тем лучиком надежды, который не только спас всех, но и положил начало длинному пути маленьких мальчиков-сирот, напросившихся в ее ученики. Разве она могла им отказать? В ту ночь ее не волновали рисунки на руке одного из них, но уже в поезде она обратила на них внимание: – Твой соулмейт – алхимик? – спросила Изуми. Эдвард поднял перед собой руку: – Наверное. Взгляд его говорил: “А на что это еще похоже?”, и Изуми ощутила необыкновенный прилив нежности, который уже заставил ее пойти на уступки несколько раз за последние дни. – Поэтому ты хочешь изучать алхимию? – Нет, – поспешно ответил он и тут же, осознавая свою несдержанность, добавил, – не только поэтому. Больше она спрашивать ничего не стала. Ни почему в его возрасте на коже нарисованы такие сложные круги, ни о том, знает ли он, что это за круги, она смотрела на следящих за пейзажами из окна детей, и пыталась понять, сколько раз уже переступила свои мнимые принципы. И сколько еще придется. После острова, сложных философских вопросов и горящих глаз, нашедших верный ответ, началось обучение. Продолжалось оно, конечно, не всегда, и одним из вечеров, тех самых, располагающих к разговорам, Ал спросил ее: – Сенсей, почему у вас нет рисунков? Изуми отложила в сторону книгу, чуть подвинулась на диване, предлагая ему сесть рядом. Она сама понимала, что эти дети вызывали в ней родительские чувства, которые ей не удалось испытать по стечению обстоятельств. И смотря на чистые, не заполненные рисунками соулмейта, руки Альфонса, и вспоминая те печальные, завистливые взгляды, которые он иногда кидал на круги брата, ей хотелось найти правильные слова, чтобы ответить ему. Словно она ощущала его боль как свою. – Потому что я уже нашла своего соулмейта. Но ее слова вряд ли могли помочь Альфонсу. Тот смотрел большими грустными глазами ребенка, которому сказали, что его мечта, на самом деле, не такая уж возможная. И дело тут не только в мечте. Он снова посмотрел на свои руки и спросил: – А когда они впервые появились? – Наверное, – задумалась Изуми, – где-то после четырнадцати. – Мама говорила, что у Эда они появились в четыре. Изуми только и могла, что смотреть на его страдания, она не знала, есть ли у него соулмейт или тот просто никогда не рисовал; может быть, он еще не родился, а может быть, уже умер. И как объяснить ребенку, который пусть и решился изучать алхимию в юном возрасте, что причин, почему у него до сих пор нет рисунков, может быть слишком много? Она не знала. Вместо этого она неосознанно повторила то, что некогда говорила ему Триша: – Они не обязательно проявятся сразу. Ал едва заметно вздрогнул, оторвал взгляд от своих рук, повернул голову в ее сторону, и неожиданно Изуми осознала, что он начинает плакать. – Не расстраивайся так, – нервно начала она, не зная, как успокаивать плачущих детей, – это всего лишь рисунки. Ал пытался вытереть слезы руками, но только размазывал их по лицу, а новые все катились и катились вниз. Изуми неуверенно протянула к нему руки, прижала к себе, как собственного сына. Альфонс вцепился в нее своими маленькими ручонками, уткнулся чуть пониже плеча. – Все хорошо, – прошептала она, не зная, что еще может сказать. – Все хорошо. Рисуя огромный преобразовательный круг на полу комнаты, Эдвард поймал себя на мысли, что всерьез представляет, как части этого круга появляются на коже его соулмейта. Что тогда он подумает? Как будет относиться к тому, кого ни разу в жизни не встречал, но о ком заранее знает нечто ужасное? Станет ли он опасаться? Ненавидеть? Жалеть? Эдвард тряхнул головой, прогоняя навязчивую идею. Что он подумает – не важно. Не имело значения, что о них подумают, потому что они знали, верили, что все получится, что все задуманное произойдет. Что все пойдет по плану, так, как должно идти. Братья стояли у границ круга, как у финишной ленты, за которой начиналось правильное будущее. Ал смотрел горящими глазами предвкушения, и Эд знал, что его взгляд точно такой же. Что могло пойти не так? Смотря на уже перемотанного бинтами брата сквозь небольшие прорези железного доспеха, Ал понимал что именно могло пойти не так. Что все пошло не так. С самого начала. Сама идея уже не была рациональной, оба они были подвержены детской вере в невозможное и оступились, упав с лестницы, которую сами себе и вообразили. Эдвард на постели смотрелся еще меньше, чем был до этого, и Ала пугало то, что он не представлял будущего за границами комнаты. Может быть, это звезды сошлись так удачно, может быть, это вселенная знала обо всем заранее. Может быть, это Истина и был вселенной, а сама вселенная пряталась в травинке у костра, где ты забываешь треть своей жизни. Может быть, Истина был и самой вселенной, и великим уравнителем и карающей дланью божьей. Независимо от того, во что ты веришь, результат всегда одинаков. Кем бы ни была судьба, она словно бы знала о том, как все случится. Словно изначально свела Элриков с семьей автомехаников Рокбеллов, веря в то, что однажды их профессиональные умения окажутся полезны. Вселенная знала и как мягко направлять в нужную сторону, как показывать знаки, как оказывать посильную помощь. И как шутить несмешные шутки. Рисунки соулмейтов не могли проявиться на металлической поверхности ни доспеха Ала, ни его автоброни. Эдвард собственными руками перечеркнул не только свои детские надежды и мечты, но и разрушил на корню жизнь собственному брату, лишив счастливого будущего не только себя, но и его тоже. И Ала в большей степени. Эдвард не знал, насколько брат ненавидит его за случившееся, но на первое время ему хватало ненависти к самому себе.