mortem

Джош сидит на пуфике на балконе третьего этажа того ресторана, который они арендовали для торжества, в обнимку с бутылкой виски. Нахер это все, нахер этот день и эту жизнь. Он хочет закурить снова, несмотря на то, что ему пришлось бросить из-за Тайлера в момент прохождения его второй химии. Типа, вау, такая поддержка. Джош прямо лучится гордостью за то, какой он замечательный бойфренд. Мысли о том, как сильно его все заебало, почему-то перекатываются в мысли о том, как они с Тайлером познакомились в колледже. Джош был на третьем курсе, Тай на первом, они оба пришли на какое-то идиотское мероприятие, за организацию которого Дан получил зачет по обществоведению и знакомство с главной любовью всей его жизни. Одна душа, одно сердце, одна опухоль на двоих. Если бы он тогда знал то, что знает сейчас, стал бы он подходить к Тайлеру первым? Господи, да конечно стал бы. Джош бы закурил, но у него даже нет сигарет. Пока они с Джозефом таскались по больницам, он начитался столько говнореклам против курения, что это должно уже порядком пугать. Вот только тупые пиарщики пишут статьи о том, что тебя убьёт никотин, тар и мышьяк, содержащиеся в табаке, но никто почему-то, блядь, не предупреждает, что гораздо, гораздо больнее тебя могут убить результаты МРТ твоего любимого человека. Его мысли и весь этот сумбурный злостный поток в голове прерывает Келли Джозеф, ворвавшаяся к нему на балкон. Тушь растекается по ее лицу уродливыми кляксами, и она громко плачет, закрывая рот ладонью, чтобы из глотки не вырывались рыдания. Джош, конечно, любит пиздострадать на тему своего будущего одиночества, но вот что его пугает, так это мама Тайлера в те моменты, когда она не может больше держать под контролем себя и то, что происходит внутри ее огромного сердца, разбитого на части. — Миссис Джозеф, — мгновенно подскакивает Джош, просто потому что он действительно не может оставить ее в таком положении. Дан прижимает женщину к себе за плечи и крепко-крепко обнимает, вбирая в себя ее истерику. — Джош, — всхлипывает она. — Боже, прошу, прости меня, милый. Слезы перебивают ее, когда она хочет добавить что-то еще, все открывая и закрывая рот, задыхаясь оттого, как сильно сокращаются ее легкие, да и её сознание, будто она маленькая рыбка, выброшенная на берег, и все, что ей остаётся, — это дышать, как проклятая. — Ничего... Это ничего, ладно? С нами со всеми бывает, — пытается успокоить ее Джош, поглаживая ее лопатки рукой, но она вся трясется. Это не первый всплеск её слезливых эмоций на памяти Джоша, но обычно каждый раз рядом оказывается ее муж или кто-то из детей, кто в силах ее успокоить, да хотя бы попытаться. Но буквально несколько дней назад, когда они все вместе ездили на примерку костюмов и Тайлер что-то втирал Мэдди и Эшли, сердитым, как грозовые тучи, его мать повернулась к Джошу, и он помнит, что они обсуждали, что каждый должен иметь право одеваться, как им хочется, а не как хочет Тайлер, и в какой-то момент, Джош правда не понял, как их разговор свернул не туда, но Келли развернула их обоих к зеркалу и, посмотрев в глаза его отражению, сказала, что он ей словно родной сын. Дан чувствовал, как в его сердце разливается тепло от этого небольшого признания. Он, правда, еще не говорил об этом Тайлеру. Она все трясется и трясется, пропитывая своими слезами вперемешку с тушью его пиджак, но Джоша это правда мало волнует. Гораздо больше его напрягает, что всхлипы женщины становятся более редкими, но глубокими, и прошибают её тело так, что и он сам это чувствует. Джош пугается. — Миссис Джозеф? — спрашивает он, поставив её прямо перед собой. — Миссис Джозеф, эй? Она качает головой и жмурится, снова прижимаясь к нему, и он правда не знает, что делать. Упрямое сердце просто твердит, что единственный способ успокоить её — это сказать правду. Особенно учитывая, что Джошу есть, что сказать. — Келли, — гораздо мягче говорит он, опуская руку ей на ребра. — Послушай, пожалуйста. Мне тоже больно. Вообще-то, кажется, я единственный понимаю, насколько тебе больно. И когда его не станет, я развалюсь на части так же, как и ты. Все твердят про то, что время лечит, но я знаю, что эта рана никогда не затянется. Так что, я имею в виду, что... — Я знаю, — сломленным голосом отвечает она, и, вау, это уже победа, что она говорит, а не рыдает, как белуга. Она правда знает. Дан знает, что она знает. И он верит ей. — Я имею в виду, — продолжает он, как ни в чем не бывало, отстраняясь, чтобы видеть её глаза, — что всё становится гораздо легче, когда ты не один. И ты не одна, Келли, даже если твой и мой мир остановится через... гребаный... месяц. — Мам? — слышится совсем родной голос, и в дверном проеме, запутавшись в шторке, появляется лицо мужа Джоша. У Дана по привычке сжимается сердце при виде него, но не долго Джошу осталось его видеть в принципе. — Что? — на удивление ясным тоном спрашивает Келли, вытирая слезы с щек. Тайлер весь вечер ходил в своей идеальной маске здорового парня с рекламы морковного сока, но сейчас он изнутри избит стеклами, и Джош, опять же, прекрасно это видит. Еще один вид боли в копилке его души — тот, что возникает, когда он видит, что Тай разбит. — Ты плачешь? — Очевидно, — говорит миссис Джозеф, и слезы стекают черными кляксами по ее щекам с удвоенной силой, будто она персонаж аниме. Тайлер несколько секунд стоит, не понимая, что ему делать, вспомнив все свои угрозы выгнать ее со свадьбы или скинуть с этого самого балкона, но сейчас она будто того и ждет. Позволения либо уйти, либо остаться с сыном до самого конца. В конце концов, он одним шагом подходит и резко обнимает ее, точно так же, как минуту назад делал это Джош. Просто крепко обнимает ее, стискивая в своих руках так, что ей, наверное, бедной, тяжело дышать. Что-то шепчет успокаивающим тоном, и Джош понятия не имеет, что именно. Дан чувствует себя лишним в месте, которое сам избрал для того, чтобы немного привести чувства в порядок, и он хочет выйти отсюда и найти другой укромный угол, но Тай жестом показывает, чтобы Джош остался. Как собаке. Ладно, хорошо, Джозеф тут главный, ни у кого нет ни сил, ни желания возражать. Он стоит. Смотрит, как Келли разлагается в руках сына, ее шепот больше похож на скулеж раненой собаки, и Дан никогда в жизни не видел человека более сломленного, чем мать Тайлера прямо сейчас. — Что мне делать? — шепотом спрашивает она. И Тайлер не отвечает. Джош поджимает губы, глядя на них обоих, таких разбитых, похожих в своей упертости и агрессивных в своем страхе друг за друга. — Тайлер, — более настойчиво повторяет она, — что мне, черт подери, делать? Келли цепляется двумя руками в его предплечье, как птица, ее глаза полны слез и какого-то выстраданного безумия. Вся ее боль, весь страх и всё отчаяние вдруг смешиваются в ее взгляде, как коктейль Молотова, готовый разорвать пространство вокруг себя. Своего собственного сына. Свое собственное ненужное тело. — Я не знаю, — глухо отвечает он. — Чего ты хочешь? — голос Тайлера звучит ошарашенно. Миссис Джозеф взрывается. — Я хочу?! — кричит она, отстраняясь, и тут же снова бросаясь на него вперед, хватая его лицо в свои руки. — Тайлер! Ты мелкий засранец и чертовски эгоистичный кусок идиота, если у тебя хватает наглости озвучивать, что ты стыдишься слез своей матери в такой момент! Если угрожаешь выгнать меня с твоей свадьбы, если запрещаешь мне плакать, если столько времени скрываешь свои болезни, своего парня, если не приходишь домой, когда я не могу перестать ждать тебя! Она буквально выкрикивает это все ему в лицо, вешает нелицеприятную правду на остолбеневшего парня без всякой возможности на ответ. Который ей и не нужен. Келли Джозеф нужно совсем другое. Она на секунду отстраняется и крепко сжимает веки, приостанавливая поток слез и сожалений, вываливающийся из глаз, разъедающий дорогую косметику на ее лице. Это все ничего, мысленно твердит она себе, и Джош видит это на ее лице. — Мам... — шепчет Тайлер так, чтобы слышала она одна, но Дан тоже слышит. — То, чего я хочу? — не замечая оклика, переспрашивает она, снова не ожидая никакого ответа. Джош понятия не имеет, куда деть глаза, руки, всего себя, чтобы не видеть эту картину в принципе. Не для его это глаз. Они, конечно, все семья и родня, одна плоть и кровь, но, все же, даже Джош понимает, что то, что сейчас он наблюдает, не должно быть увиденным. Это дело только матери и сына, между которыми висит горе гораздо большее, чем они оба даже совместно могли бы выдержать. Джош мог бы вступиться за Тайлера и успокоить её, но что-то внутри парализует его. Запрещает любые действия. Стой, как истукан, и слушай. Келли делает три глубоких вдоха, сжимает кулаки так, что ногти врезаются в кожу и оставляют на ней маленький рубцы в форме полумесяца. Когда она снова открывает глаза, слезы снова текут потоком. — То, чего я хочу, — повторяет она, — увидеть тебя через десять лет, здорового, счастливого, перспективного. Хочу, чтобы вы с Джошем купили большой дом. Хочу помогать вам по хозяйству, хочу видеть тебя на каждое Рождество все взрослее и взрослее, хочу гордиться тем, каким сильным и умным ты становишься, хочу, чтобы ты был счастлив. Хочу никогда не слышать, что тебя не стало, — ее голос ломается, — хочу не разбираться в онкологической терминологии, хочу навсегда забыть снимки твоего МРТ, — она начинает захлебываться от слез и рыданий, и лицо Келли искажается, но она не дает Тайлеру подойти ближе, — хочу... перестать каждую ночь до раннего утра умолять Бога, чтобы он забрал мою жизнь вместо... вместо... моего старшего сына! — Мам, — более твердо перебивает ее Тай, хоть его голос и дрожит, как натянутая струна. — Говорят, незаменимых людей не существует, — продолжает она, уперевшись взглядом в одну точку на его лице. — Кто же тогда заменит мне тебя? Джош хочет развалиться в этот момент на части. Хочет сказать, что он готов ради этой женщины на что угодно, готов стать ей и сыном, и братом, и белым рыцарем, да хоть авокадо, лишь бы она пришла в себя, вытерла слезы и вновь стала тем ангелом, что он знает (или что он привык видеть, черт его разберет). Она смотрит на сына так, будто (пожалуйста, нет) думает (Господи), что видит его в последний раз (пожалуйста). Дан не успевает снова испугаться или прийти в себя после первого испуга, сжавшего его легкие до микроскопического изюма, как Келли Джозеф пулей вылетает с балкона, оставив свой вопрос без ответа, а обоих парней с замешательством и страхом на лице. Джош приходит в себя и начинает осознавать реальность после этого маленького трипа только в тот момент, когда слышит всхлип уже своего мужа со стороны перегородки, разделяющей балкон и улицу. Тайлер обхватывает себя руками и дрожит всем телом, это заставляет Джоша вспомнить, что Тай вообще-то болен и слаб, так что ему нужна помощь. — Эй, — Дан резко оказывается возле него, сгребая в свои руки, готовый защитить его от чего угодно, — Тай, ты как? Джозеф не так часто позволяет себе распускаться и плакать. С самого первого дня, что он узнал о своей болезни, он держался камнем, потому то знал, что ему есть, ради кого это делать, но сейчас все пошло крахом. Его жизнь рушится так же быстро, как и его тело, и это не то, как он хотел закончить свой последний месяц. — Как сам думаешь? Хуево, детка, — отвечает он, пальцами вытирая слезы со своих щек, — хуево. — Все могло быть хуже, — заряжает свою пластинку Дан. Тайлер только истерично прыскает. — Могло быть хуже? То есть, серьезно, без шуток, Джош, сейчас недостаточно плохо? — Ты знаешь, что я имею в виду. Не знаю, как там насчет тебя, но мне достаточно плохо даже для того, чтобы влезть в петлю. — Ты этого не сделаешь, — мгновенно выпаливает Тайлер. — Ты не смеешь решать за меня, ладно? Уже через жалкий месяц причин жить у меня и вправду не будет, ну и если так уж прикинуть, то мое существование не стоит той боли, что мне придется выдержать, когда тебя уже не будет со мной. Так что давай, назови хоть одну причину, почему я не могу покончить с собой. Тайлер поднимает на него глаза, полные разъедающих соленых слез и с абсолютно серьезным лицом отвечает: — Потому что ты пообещаешь мне это прямо сейчас. Джош смотрит на него, плохо соображая. Тайлер вообще любитель говорить вещи, которые понимает он один и в самом лучшем случае еще и Джош, но не другие люди уж точно, но сейчас — тот момент, когда именно Дан решительно нихрена не понимает. — Что ты задумал? — спрашивает он, наконец. Тайлер только отводит полный сожаления взгляд и берет руку Джоша в свою, переплетая их пальцы между собой. — Давай присядем. Нам нужно поговорить. — В самый разгар своей свадьбы? Конечно, давай присядем, — невозмутимо отвечает Дан. Тай только закатывает глаза и берет его руку в свою — крепко, будто если не удержит, то Джош сорвется. — Я... много думал об этом всем, — говорит Тайлер, упав задницей на пуфик, на котором до этого сидел Джош. Который садится рядом. — О чем именно? — О тебе, — так же спокойно отвечает Джозеф, прищурив глаза в своей привычке, которую Джош никогда не замечал в других людях, сколько ни пытался, — о нас, обо всем, что происходит. Сколько ты для меня значишь. — Тайлер, ты же знаешь, как я люблю и ценю тебя, но твоя мама убежала и ей явно очень плохо, так что вернее будет, если ты поговоришь все же с ней. — А ты? — спрашивает Тай. — А я все понимаю. Джозеф поджимает губы, но руку из руки Джоша так и не забирает. — Знаешь, чего я боюсь больше всего? Уйти, не успев сказать самого главного. — Именно поэтому ты и должен догнать маму и... — Именно поэтому я должен остаться, — осаждает Тайлер. И у Дана никогда уже не будет сил на то, чтобы с ним спорить. — Ты хочешь сказать что-то мне? — спрашивает Дан. Тайлер опускает глаза и собирается с мыслями долгие секунды, что Джош тратит на то, чтобы получше запомнить его лицо. То, в которое когда-то давно он влюбился. В то, в которое продолжает влюбляться даже сейчас. Отравленное болезнью, лекарствами, хуйнёй, прилипшей к его мозгу внутри черепа, и его же собственными ядовитыми мыслями, которые уж точно ни одна хлорка ни возьмет. Тай был его смыслом, был тем светом, который озарял тот страшный путь, который ожидал Джоша в каком-то мрачном будущем. У него не было особо перспектив, не было желаний и не было видения жизни, пока в ней не появился этот запутанный сжатый паренек, умеющий говорить вещи, способные затронуть самое сердце. А потом его же и украсть. Так что да, Джош пойдёт за своим мужем куда угодно. Даже туда. — Да. Хотел, — говорит Тайлер, — я хотел сказать, что у мамы кроме меня есть еще дети. Зак заменит ей меня. Джей, Мэдди, их будущие дети, их жёны и мужья, папа, родители. Она любит меня той любовью, которой может только она. Джош, я люблю её так же, как и ты любишь свою мать, но, всё же, точно так же её любят и остальные её дети. И она не имеет права уходить вместо меня, так что надеюсь, что Господь Бог не настолько глуп, чтобы слышать её безумные молитвы, — резко заканчивает он. — Тайлер, ты что несёшь? — только и переспрашивает Джош, пораженный этим непонятным богохульством. — Нет, подожди. Джош, я... я хотел сказать другое. — Джозеф потирает виски, явно мучаясь с головной болью, проигрывая в битве, в которой у него изначально было мало шансов. — Вот чёрт. Не отходи от меня. Джош замирает, будто попал в вакуум из собственного страха и надвигающейся паники. — Что ты... — Это страшно, — наконец, почти шёпотом выдаёт Джозеф, — Джош, это очень страшно. Знаешь, почему? Дан не отвечает. Не может выдавить из себя ни слова, ни выдоха, не может заставить себя думать. Осознание приходит только вместе с горячими солеными слезами на щеках. Он клялся, что сдержится ради Тайлера, ведь он держался всё это время, но сейчас сдаётся, потому что в глубине души он знает, о каком страхе идет речь. — Потому что ты боишься неизвестного? — выдаёт Джош, особо ни на что не надеясь, и, конечно же, Тайлер качает головой в ответ. — Нет, детка, мне страшно не за себя. Разговаривая вот так вот с мамой, с отцом, родственниками, врачами, психиатром, со всеми этими людьми, я осознал некоторые моменты совсем по-другому. Знаешь, будто раньше мой мозг был зажат в тиски какой-то непонятной реальности, а теперь он понимает шире и больше, дальше, чем смерть, конец и всё, что могло со мной произойти. Я не думаю, что меня ждёт покой, я не нуждаюсь в вечном покое. Я думаю, что меня ждёт вечное знание. Я думаю, что смерть — это когда я подойду к небесным вратам, постучусь к ангелам и скажу, хэй, вы, ну-ка быстро выкладывайте всё, что скрывали от меня, когда я был жив, потому что теперь я имею право знать. Думаю, так и написано у них в небесной Конституции. Джош давит тупой резкий смешок, возникший глубоко в горле. У Тайлера самое лучшее чувство юмора в мире и Джош действительно будет по нему скучать. — И всё же, я боюсь не за это, — продолжает Тайлер и очень нежно кладёт руку на щеку Джоша, — я имею в виду, не за то, что мне придется искать там арбитражный суд и хорошего адвоката среди архангелов. Я боюсь, что встречу тебя там раньше времени. Ну, знаешь, раньше, чем успею там подыскать нам квартирку с хорошим видом на звезды, разрулить с тем, что да как там устроено, достойно тебя встретить. Уверен, на это понадобится лет семьдесят, ты же знаешь, какой я щепетильный. Джош громко всхлипывает, и, честно, он сам понятия не имеет, над чем конкретно он так плачет. Из-за того, что Тай оставляет его или из-за того, что Джош больше не услышит этих шуток, не почувствует тепло его пальцев, стирающих с лица слёзы, или всех этих чувств, которые он испытывает, сидя рядом с человеком, который разделил с ним собственную огромную душу. — Джош, — более серьезно говорит он, — ты знаешь, у меня был план вещей, которые я поклялся успеть сделать в этой жизни. Мы ездили на Бродвей, завели собаку, вступили в официальный брак, отыграли свадьбу, этим вечером поедем в отель и займемся сексом в огромном джакузи, мы придумали секретное рукопожатие, сделали пудинг, но кое-что я ещё не сделал. Не потому, что не успел, а потому, что не хватало яиц. — Что? — хочет сказать Джош, но выходит только неразборчивое бульканье в горле, которое Тайлер по какой-то причине понимает. Джозеф становится на колени между ног Джоша, чтобы их тела были максимально близко друг к другу и между их лицами расстояние было не больше десяти сантиметров. Джош видит его лицо размыто из-за слез и своего судорожного дыхания, но оторвать взгляд он просто не может. Это, блядь, самый плохой конец для их истории. — Мы должны произнести друг другу клятвы. В смысле, наши свадебные клятвы могли бы прозвучать лицемерно, и вообще я не хотел, чтобы все присутствующие слышали то, что касается только нас с тобой двоих. Мне не нужны громкие слова. Пообещай мне только одно, — Тайлер на секунду останавливается и сглатывает, неуверенно кусая губу, — что ты будешь жить. Потому что оно того стоит. Что ты пойдешь дальше туда, где я не был и где меня уже не будет. Тай произнес самое страшное. У Джоша дыхание сходит на ноль и его тело все сжимается от рыданий и той боли, что уже не вывозит его душа. — Как ты... как ты... — Ты пообещаешь мне это, — спокойно говорит Тайлер, — а я взамен пообещаю, что буду тебе сниться. Джош опускает голову на плечо Джозефа, не контролируя себя, свои мысли и своё непослушное, упрямое, ненужное тело. Легкие, которые не хотят больше раскрываться, сердце, которое не хочет биться, мозг, который не хочет работать, все то, что не может существовать отдельно от души, часть которой острым ножом отрывается прямо сейчас. — Тайлер! - вскрикивает Дан, но звук даже не выходит дальше горла. — Пообещай мне. Скажи, что ты обещаешь. Скажи, что ты клянешься, ради меня, Джош, произнеси это! — не сдерживается Джозеф. — Я... я... — испуганно бормочет он, — обещаю. Сердце грохочет, ударяясь о жесткие мышцы внутри. Один, два, три удара. Ничего не изменилось оттого, что у него больше нет выбора: оно больше не имеет права останавливаться. Обещания, данные Тайлеру, даны собственной душе. — Хорошо, — говорит Тайлер, — я... тоже обещаю. Буду приглядывать за тобой. И, Джош, прошу, если ты когда-либо сможешь полюбить и принять кого-то другого... — Закрой рот! — взвизгивает Джош. — Тайлер, блядь, заткнись! Он хочет подскочить и уйти, просто чтобы успокоиться и снова задышать нормально, немного прийти в себя и притвориться, что ничего не было, но это мало осуществимо. Тайлер крепко держит его за плечи, не позволяя отстраниться ни на сантиметр. — Ты был единственным человеком в моей жизни, кому я говорил, что люблю. Единственным и останешься, — прерывисто говорит Джош, отвлекаясь на то, чтобы восстановить дыхание, — для того, чтобы справиться с такой потерей, я понятия не имею, что придется сделать. Тай смотрит прямо ему в глаза и впервые за вечер не находит, что сказать. Ему не одному тут страшно. Как известно, страх — это самая сильная эмоция, но кое-что в конце этой блядской тупой истории оказалось сильнее, мягко освещая оставшееся время, которое было им даровано тем самым арбитражным судьёй, с которым Тайлер грозился встретиться. Тайлера Джозефа не стало через четыре дня.