Lover, alone without love

Телефон Хакёна разражается резкой веселой трелью, что заставляет его отойти и выключить музыку, заливающую танцевальную студию. — Простите, это Кен, я должен ответить. Чийо, пока я не вернусь, ты за старшего, — Чийо с серьезным видом отдает ему часть, и Хакён направляется в пустующую, крошечную студию в конце коридора, включая свет и прикрывая дверь. Лицо Джехвана появляется на экране и расползается сотнями пикселей, вновь собираясь лишь к моменту, когда Хакён устраивается в мягком продюссерском кресле. — Хён, сразу начинает Джехван, наплевав на все правила приличия, что в общем-то означает, что ничего не изменилось, — это ты — причина того, что Воншик объявился на пороге моего номера в Тайбэйе с половиной десертного меню? — В свое оправдание могу сказать, что я советовал ему выбрать что-то одно. И? — И? И теперь у меня десять тысяч тортиков? В каком смысле «И?»?! Я достал ему пропуск в павильон и выебал перед зеркальной стеной декорации, — Хакён морщится и вздрагивает всем телом, стараясь отогнать картинку, возникшую перед глазами, но Джехван не обращает на его недовольство никакого внимания, вздыхая так тяжело, будто полный вес сладкого меню обрушился на его хрупкие плечи. Хакён методично справляется с лицевыми спазмами, один за одним. — Он влюблен в тебя, — тихо говорит он, избегая несуществующих желающих подслушать — Он всегда был влюблен в меня, я знаю, — почти рычит Джехван, — мы спали раньше, когда он только вернулся из армии, — признается Джехван, а сердце Хакёна стремительно уходит в пятки, и холод разрывается в желудке. Это успевает произойти до того, как он вспоминает, что их больше не шесть, что даже случись скандал, он не затронет никого, кроме Воншика и Джехвана лично, и что теперь… теперь все не так, как раньше. Годы идут, и все, пусть постепенно, пусть потихоньку, меняется. — Сейчас мы переспали снова, но… Это все замечательно, пока он здесь, — голос Джехвана становится тихим и интимным, будто он не уверен, что имеет право говорить. Это так не похоже на него, что врезается в сердце Хакёна острым шипом и застревает там. — Хён, это действительно так замечательно — Воншик — хороший человек, — осторожно замечает Хакён. Взгляд Джехвана соскальзывает с его лица вместе с рукой с телефоном, бессильно падающей к нему на колени — Да, — соглашается он все так же тихо, практически одними губами, так что Хакёну приходится напрягаться, чтобы услышать, — он всегда был хорошим человеком, даже когда встречался с ней — Джехван сглатывает, — с Хейран, но… Но он никогда не был моим хорошим человеком, хён, — он делает глубокий, судорожный вдох, — Я просто не знаю, что делать с чем-то столь ценным Хакён запускает руку в свои влажные от пота волосы и откидывает их со лба, выдыхая утомленно, со свистом. — Это просто торт и билеты на самолет, — веско произносит Хакён, — и ничего больше. По крайней мере, пока вы оба не решите, что хотите, чтоб это стало началом чего-то большего, — говоря это, Хакён думает о том, как диктует Вонгыну список лекарств из очередного рецепта. О том, как Вонгын спрашивает еще сонным (до своего утреннего кофе) голосом, слипшимися глазами ища его взгляд: «Ты не забыл позвонить сестре? Мы можем забрать твоего племянника на выходные» Джехван на время замолкает, вертя в голове этот аргумент. — Я не знаю, — наконец говорит он, с пробивающимися истерическими нотками, — Я не знаю, — уже громче. — Хён, как ты понял? Когда? Это ведь не какая-то девица, с которой я столкнулся в кафе, хён, это Воншик! — наконец, Джехван тихо переходит на плач, пряча лицо в руке, — я не знаю… Хакён чувствует расстояние, разделяющее их, с каждым днем все острее. Ему ничего не стоит прыгнуть в машину и доехать до квартиры Джехвана, на другом конце района. Но там он найдет только Лео, проводящего отпуск между сезонами. Он не может заключить Джехвана в сильные объятия, из которых не вырваться даже при всем отчаянном желании, присущим детям, пытающимся увернуться от родительской ласки не потому, что им неприятно, а потому, что «уже взрослые». Он не может шикнуть на Джехвана, успокоить его, убедить в том, что его Джехван-ни заслуживает самого лучшего, чем бы оно ни было. А то, что нельзя было бы донести вербально, с лихвой компенсировалось бы тактильным контактом. Теперь все, что он может, это безжалостно, до рези в глазах сживать волосы на затылке, давясь льющейся через край симпатией. Теперь ему приходится искать другие способы донести нечто важное до пяти своих мальчишек. Да и не мальчишек, а взрослых, состоявшихся мужчин. Все меняется. — Поговори с ним, — тихо советует Хакён, — тебе придется… Из вас двоих именно тебе придется быть твердым. Ты ведь знаешь, что он всегда готов подстроиться под тебя. Но Джехван-и, — голос Хакёна укрепляется с приходящей уверенностью в собственных словах, — если ты действительно хочешь попробовать, ты должен не дать ему сломаться, подстраиваясь под тебя, тебе придется идти навстречу, такие изменения должны быть обоюдными Джехван прячет вслип за ребром ладони. — Я думал, что с возрастом стану лучше справляться со всем, — издает он горький смешок — С возрастом ты просто учишься лучше притворяться, что со всем справляешься, — соглашается Хакён. — В конце концов, ты этим на хлеб зарабатываешь. У тебя получится, Джехван-а — Сонсэним! — слышится из танцевального зала обиженный вопль, — Вас нет уже целую вечность, и Чийо снова пытается установить диктатуру! Джехван хихикает, на этот раз куда более искреннее. — Похоже, тебе есть, чем заняться, хён — Чийо-йа — лучший из тиранов, на которых эта пятерка может рассчитывать, — прыскает Хакён, — но мне все-таки придется убедиться, что никто не получит новых синяков — Конечно, хён, — мелодично смеется Джехван, — Я… Я позвоню, когда мы к чему-нибудь придем… — Вы оба мои, слышишь? — тихо говорит Хакён, — Мои. Что бы в нашей жизни ни происходило — Это не изменится? — пауза, — не… — Еще раз: что бы ни случилось, — еще убедительнее повторяет Хакён, — оба.- Он делает глубокий вдох, — Я позвоню, Джехван-а, скоро Джехван первым вешает трубку, а Хакён поднимается из кресла, на ходу растягивая остывшие мышцы и открывая дверь. — Сонсэним! — Я иду! Чийо, отставить рукоприкладство! И плевать мне, что там они про твою готовку сказали! Хакён выключает свет, плотно закрывает за собой дверь и в одиночестве возвращается обратно в студию, к своей собственной жизни.