Анюта отчаянно старалась прислониться к стенке, остаться незамеченной, но ей это не удалось. Комендант забрал у неё гребешок, и она даже позволила себе заплакать и заломать руки. Аня умоляла его отдать эту вещицу, единственное, что осталось у неё от прежней жизни, но комендант оказался беспощадным.
Она не сразу поняла в чём дело, когда кто-то схватил её повыше локтя и потянул на себя. Когда она обернулась, то увидела юношу, которого видела в первый день своего пребывания в лагере.
Наверное, у неё на лице было написано недоумение, раз он быстро отпустил её руку и смущённо залепетал:
— Прости, я… Хотел сказать… Что они не отдадут его.
Анюта со злостью взглянула на него и хотела сказать что-то плохое и обидное, но решила, что не стоит срывать злость на человеке, который не виноват в том, что началась эта проклятая война, в том, что у неё погибла семья, а сама она теперь живая покойница. В принципе, как и все находящиеся здесь.
— Это единственное, что осталось у меня от семьи, — просто ответила она и приблизившись к нему вплотную, горячечно зачастила: — Я потеряла маму. Отца. Брата. Дом. Родину. И всех своих друзей, — все пленные зашуршали, стали готовится к аппельплацу, и девушка говорила быстро, не останавливаясь, чтобы успеть сказать самое важное. — И я не хочу, чтобы эта вещица осталась у них навсегда…— она отстранилась от Чарльза и смешалась с кучкой пленников, которые по приказу коменданта выстроились на плацу для переклички.
Чарльз видел их лица: у них впали скулы, появились синяки под глазами, и они с трудом могли передвигать ноги. Всех, кто падал, грубо хватали и толкали вперёд, а если пленник не мог идти дальше, то попусту пристреливали. Чарльзу до скрежета зубов хотелось пить. Жажда мучила его, и он не знал, как справиться с ней. Благо, в его камере были влажные стены — это хоть немного облегчает жажду, но только чуть-чуть.
Ноги были ватные, Чарльзу было тяжело на них устоять, но он не мог позволить себе оступиться. Краем глаза, он заметил Аню, которая шла, опустив голову, и её плечи содрогались.
Они выстроились на плацу, все в вереницу. Чарльз видел здесь офицера, который в первый день произвёл неприятное на него впечатление. Он и не изменился — оставался всё таким же толстым. Чарльз критически оглядел его и мысленно сравнил со свиньёй, очень жирной, при этом, свиньёй. Это сравнение вызвало у него улыбку, и он поднял глаза, чтобы встретиться с глазами Эрика. Тот не сводил с него пристального взгляда, его взгляд мог показаться скучающим, но Чарльз был уверен, что это не тот человек, который будет так быстро терять интерес к своей зверюшке.
«Тем же лучше для вас», — всплыл у него в голове фрагмент их разговора, и Чарльз мог поклясться, что в этом есть смысл. Только…
Он не успел додумать свои мысли, как началась перекличка. Они начали называть цифры и каждый выходил вперёд. Чарльз всё время смотрел на Эрика, как и тот на него. Очевидно, его забавляла эта игра в гляделки, раз он преспокойно смотрел на Чарльза, практически не мигая. Это пугало. Было не по себе, неуютно и… Кто-то толкнул Чарльза в плечо, и он с возмущением посмотрел на человека, сделавшего это. У него были седые волосы и глаза, присыпанные пеплом. Он разлепил свои бледные губы и сипло сказал:
— Твой номер назвали, — Чарльз с дрожью в ногах сделал шаг вперёд.
Немецкая свинья, как охарактеризовал его Чарльз, что-то шепнул Эрику на ухо, и тот кивнул.
Он направлялся к нему: сердце Чарльза предсказуемо задрожало. Он не ожидал ничего хорошего, холодный пот заструился по позвоночнику: он думал, что его отведут сейчас к палачу, но Эрик лишь подошёл вплотную и… Со всей силы дал ему в челюсть. Чарльз жалобно застонал и инстинктивно прижал руки к собственной голове, ожидая ещё одного удара, но его не последовало. Эрик оглядел Чарльза ещё раз, а затем развернулся и отошёл.
Челюсть саднила, весь рот заполнила кровь, и Чарльз сглотнул. Злые слёзы дрожали на ресницах: его ещё никто не бил, и для него это было что-то из ряда вон выходящее. Он прекрасно осознавал, что эти люди — звери, что для них избить, причинить вред — это плёвое дело. Чарльз был наблюдателем со стороны, видел всю боль со стороны, но теперь он и сам оказался на месте невинных, и распухшая челюсть служила доказательством того, что нельзя расслабляться.
Когда закончилась перекличка, немецкий офицер, жирная свинья и глава лагеря, отдал приказ начать работы. Пленные направились за солдатами, которые вывели их к ямам, и Чарльз почувствовал холод. Он поёжился и пошёл дальше, стараясь не привлекать к себе внимание.
Солдат отдал приказ разгрузить повозки с гнилыми шпалами. Чарльз испытал настоящий ужас, когда его ноздри наполнились запахом смрада, разлагающихся трупов. Он опустил голову в эту самую яму и увидел людей; они сгорели.
Заживо.
Их плоть почернела, протянутые руки выглядели неестественно выгнутыми, и было видно, что их лица искажены в гримасе ужаса предсмертной агонии.
Чарльз отскочил от ямы, и его пальцы задрожали. Шпалы выпали из рук, а он продолжал смотреть на этих людей, не в силах что-то сделать с подступившим к горлу комком. Все пленники смотрели на эту картину со страхом, их губы побелели. Они старались избегать смотреть на трупы, но волнение брало вверх, и они опускали руки. Это было поистине страшное зрелище. Эти люди были ещё живыми, когда горели. Они хотели жить до последнего, тянулись, чтобы выбраться из этой ямы, но их попытки оказались тщетными.
Их кожа запузырилась и надулась, почернела… И этот запах… Чарльз не выдержал и упал на землю, согнулся пополам и закрыл уши. Эти трупы не кричали, но каждый их возможный предсмертный стон, каждый вымученный выдох звучали в его голове с новой силой, и он старался закрыть уши, чтобы не слышать. Невыносимо. Слёзы блеснули на глазах, когда он увидел, как клочок рукавички, которая находилась на ладошке маленькой девочки, догорел до конца. В этой яме были дети, а их специально заставили на это смотреть. Чтобы они, пленные, боялись этой участи, чтобы работали лучше и усерднее. Чтобы боялись даже мыслить по-иному, чтобы не отличались ничем от стада животных. Погибли, потому что оказались слабыми.
Ни в чём не повинные дети, женщины, мужчины, все они погибли, потому что не смогли вынести эту ношу, потому что падали, выполняя ужасную работу, потому что не могли идти из-за жажды воды.
Чарльз на грани сознания увидел, как к нему ринулся офицер, и провалился в беспамятство.
***
Очнулся он в какой-то комнате. Чарльз разлепил свои веки и выдохнул. Ему было очень больно. Каждая частичка тела болела, а это ужасное зрелище… У него всё ещё стояла перед глазами картина, как тлели трупы людей, как ещё не погасшее пламя поглотило их полностью.
— Признайтесь же, друг мой, что это было увлекательное зрелище, не так ли? — Чарльза чуть не вывернуло наизнанку от этой усмешки в голосе.
Он поднял глаза на Эрика, который вальяжно направился к нему, но так и остановился в паре шагов от пленника. Глаза его светились феерическим блеском, улыбка не сходила с лица.
— Вы, находите, что убийство детей, это увлекательное зрелище? — Чарльз с гневом посмотрел на него и продолжил: — Вы убийцы!
— Мой друг, — Чарльза заметно передёрнуло от отвращения, что не скрылось от любопытных глаз Эрика, — Вам претит, что я так вас называю? Разве это не так? Разве мы не друзья?
— Мы с вами враги! И, если я выйду отсюда…
— Вы не выйдете, Чарльз. Отсюда не выходят. Вас вынесут, как и остальных. Вы хотите умереть? Я могу вас пристрелить. Револьвер всегда при мне, хотите? Не хотите… Вы хотите жить, не так ли? Найти своего возлюбленного, если удастся? Работать на благо своего государства. Я могу предложить вам альтернативу. Вы же работали учителем?
— Я заменял учителя, — зло зашипел Чарльз.
Он прекрасно знал, к чему клонит Эрик, но сама мысль о предательстве Родины, вызывала в нём отвращение. В первую очередь к себе, уже из-за того, что он эту идею вообще допускает, пускай и про себя.
— Вы заменяли учителя, — примирительно произнёс Эрик и продолжил: — Нашему государству тоже нужны учителя, Чарльз. И если вы хотите выжить, то вам придётся стать им.
— Человеком, который будет воспитывать нацистов? Увольте, — с ехидством прошипел Чарльз; он не понимал, откуда в нём столько злости и желчи, но ему так хотелось выместить на этом человеке всю свою злость: за смерть людей, детей, за желание попить, поесть и поспать нормально. Просто, потому что, он нацист. Нацисты не могут быть хорошими.
— Я предлагаю вам жизнь.
— Вы предлагаете мне предательство. Я отказываю вам, — Чарльз опустил голову: смотреть на этого человека ему не хотелось, но и вид собственных подштанников, вызвал в нём тошноту, и он поднял голову, чтоб вперить свой взгляд в графин с водой.
— Помните наш прошлый разговор? Я тогда сказал вам, что…
— Притворяться идиотом — это моё спасение, — закончил Чарльз за него.
Чарльз не видел, но почему-то был уверен, что Эрик кивнул.
— Так, вот… Вы не хотите этого делать, поэтому умрёте здесь, — он проследил взглядом за Чарльзом, который смотрел на проклятый графин с водой, улыбнулся. — Вы хотите пить, мой друг, да?
— Я вам не друг, — выдал Чарльз и посмотрел на этого человека с огромным презрением.
— И вам всего хорошего, Чарльз, — он обернулся к двери и приказал выпроводить пленника за дверь.
***
Ему было больно. Чарльз задыхался в собственном крике. Солдаты держали его и на каждый очередной всхлип отвечали ударом в лицо. Кровь обильно стекала на грязную рубаху, волосы клочками свисали на лоб, прилипая к нему из-за испарины. Ему вкалывали специальную штуку, чтобы сделать его таким, как все, чтобы решить его собственной принадлежности.
Эрик тоже был здесь.
Он сидел, закинув ногу на ногу, попивая яблочный шнапс, и наблюдал за этой картиной так спокойно, что Чарльз мысленно задался вопросом: неужели в этом человеке нет ничего святого?
Слёзы тяжёлыми каплями свисали вниз, по подбородку, но это было последним, о чём думал сейчас Чарльз.
Он безвольно повис в руках своих мучителей, как муха, которая угодила в сеть, а паук уже приближается, уже высасывает кровь… Рот застыл в беззвучной просьбе и мольбе, пальцы на ногах перестали поджиматься. Он прикрыл глаза и вспомнил Джеймса, который где-то там убивает нацистов, служит на благо стране и просто живёт. Без Чарльза, который сейчас в руках нацистов, которые мучают его и ломают. Ему сломали крылья, и теперь он больше никогда не полетит навстречу солнцу. Никогда.
Такое страшное слово, но почему-то именно оно и даёт ему странное умиротворение.
Они закончили с ним быстро. Сбросили на пол, как псину. Ботинком не пнули, зато посмотрели, как на последнюю падаль.
— Как вы себя чувствуете, мой друг? — так противно. Так до одури противно, что Чарльз скукоживается, чтобы спрятаться от этого человека, но он уже под коркой. Сидит под кожей, растекается сукровицей по венам.
— Я ваш друг, вы понимаете?
Друг. Друг. Друг. Чарльз хочет этому верить, даже верит, иначе бы не убрал сейчас руки от лица, не вытянул шею, не смотрел бы так умоляюще.
Эрик улыбается. Поглаживает по волосам, почти что ласковым движением. Только это не так. Но Чарльз устал уже думать над этим.
— Вы же докажите нам, что вы стали
нормальным? — Чарльз не успевает даже что-то сказать, как дверь открывается, и в комнату вваливается Аня.
У неё всё лицо почернело, заплыло гноем. Она едва покачивается, по ногам её струится кровь. Её уже… Уже. Чарльза тошнит, и он опускает голову.
— Чего же вы, мой друг? Не хотите? — он бережно поглаживает его по волосам, и Чарльз инстинктивно подаётся вперёд, слегка неловко впечатывается губами в его руку. Эрик улыбается.
Анюта падает на пол и задыхается. У неё струятся капли крови по щиколоткам. Чарльз хочет её обнять, но прижимается к Эрику только сильнее.
— Вы будете работать на третий рейх, мой друг?
— Да, — смиренно произносит Чарльз и смотрит на Анюту, которая сжимается в позу эмбриона, когда солдатский сапог придавливает её голову к полу.
— Вы будете воспитывать детей?
— Да.
— Вы…
— Да-да, всё да!!! — у Чарльза голос срывается. Он заходится в рыданиях, когда Эрик приказывает пустить пулю в лоб Анюте.
— Вот видите, мой друг…— Эрик наклоняется к нему, чтобы слегка ощутимо прижаться своими губами ко лбу пленника, и холод пробирает Чарльза до костей. Всё кончено.
Кончено.
