***
Если Аню спросят, страшно ли ей или нет, она ответит: конечно! Конечно же страшно. Ей всего пятнадцать, а она уже, пленённая немцами, направляется в лагерь и не знает, что ждёт её. Сарафан у неё весь грязный, как и её лицо. Собранные некогда в хвост волосы растрепались и стали гнездом из сальных прядей. Девочка уже подумывала над тем, чтобы сунуть руку в карман своего сарафана, и достать гребешок, подаренный на свое двенадцатилетие. Но быстро передумала. Немцы заберут. А это единственное, что теперь связывало её с погибшей семьёй. Единственное, что теперь осталось у неё. За плечами, — захваченный городок, убитая семья. А дальше… Нюта не строит никаких иллюзий, знает прекрасно, что ждёт её смерть, и как бы она не боялась этого, это был единственный выход из сложившейся ситуации. Семьи у неё нет, кругом война, а город разрушен и теперь во власти оккупантов. Прятаться ей негде. Нюте внезапно вспомнился первомайский день, когда они с Томкой спускались к речке и беседовали на тему: «Куда поступать». Томка собиралась на медсестру идти, а вот Нютка на актрису хотела. Не срослось. Началась война. Город разрушили и теперь её везут в лагерь. Ей всего пятнадцать. Мама говорила, что она ещё ребёнок, и скрепя сердце отпускала гулять с девочками, но потом свыклась с этой мыслью. Тем более, Нюту окружали хорошие ребята, все они были весёлые и совсем не злые. И, где они теперь? Мальчики ушли на фронт, как только услышали о приближении войны. Томка и Нютка ждали окончания учебного года, предчувствуя что-то неладное и вот… Как ни странно, Нютка никого так и не смогла полюбить. За ней ухаживали мальчики, они были добрыми, ей было приятно с ними общаться, но на этом всё. Был среди них самый отчаянный, Ванька, он за ней ухаживал, говорил, что любит. Наверное, это действительно было так, а может быть и нет. Но, когда Ванька ушёл на фронт, она узнала это не от него самого, а от его друга, Лёньки. Любила ли она его? Нюта сказать не может. Они просто дружили, она поощряла его ухаживания, но дальше обычных встреч дело не заходило. А теперь… Теперь она чуть ли не плачет, потому что ноги у неё затекли, не видно ни зги, а повозка подворачивается на галышах, да так сильно, что Нюта подлетает на месте и больно ударяется локтём, тихонько шипит. Бежать ей некуда и она не ожидает ничего хорошего. Пускай ей и страшно, но Нюта прекрасно знает, что она — живая покойница.***
— Новых пленных привезли! — тихо кто-то зашипел в камере, когда комендант приказал пленникам идти за собой. Чарльз подошёл к решётке и пригляделся: в основном пленные были ещё совсем детьми. Чарльзу так показалось, когда он встретился глазами с одной девочки, у которой сарафан весь был грязный и порванный в нескольких местах. Девочка ему улыбнулась и даже хотела помахать ручкой, но вовремя одумалась и прошла мимо. Перед тем, как закрыть пленных в камере, комендант выдал заключённым одежду, на которой был написан номер и специальный треугольник, который давал понять, что за заключённый здесь находится. У Чарльза тоже был треугольник на форме. Был он розовым, что сразу определяло его для нацистов одним словом: гомосексуал. Иногда он задумывался о Джеймсе, о его судьбе, и в его душе поднималась такая тоска, что ему даже становилось больно дышать. Как он там? Попал ли на фронт? Если да, то в каких сражениях участвует и жив ли вообще? «Конечно жив! Определённо!» — кричало сердце Чарльза, но что-то всё равно не давало ему покоя, и он убеждал себя, что почувствовал бы неладное, если бы это было так. Джеймс говорил ему, что у него хорошее чутье, и Чарльз гордился своей интуицией. Он воспользовался шумом в камере и немного вытянул шею, чтобы поглазеть на новоприбывших. Та девочка, с которой он успел переглянуться, стояла, тесно прижимаясь к стенке, руки её испуганно теребили нашивку, где красовался красный треугольник, который выдавался только политическим заключённым. Девочка подняла взгляд от пола, стала хаотично осматривать всё вокруг, и её взгляд упал на Чарльза, прижавшегося к решётке. Он улыбнулся ей, словно извиняясь за этот шум. Он ожидал, что она отвернётся от него, но она улыбнулась в ответ. А когда шум стал стихать, Чарльз заметил, что девочка уже и не смотрит на него, а сидит прижавшись к стенке и бережно поглаживает свой гребешок. «Подарок от родных», — догадался Чарльз. И ему стало даже как-то больно, что от семьи у него не осталось ничего, кроме Джеймса, но Чарльз даже не знал, где он. Чарльзу нравилось думать, что Джеймс сражается за Родину, так было легче засыпать в камере, где было мокро и сыро. Где не было ничего, кроме холода. Холод стал какой-то неотъемлемой частью его существования, как и ощущение приближающейся смерти. Но он старался не думать об этом, переворачиваясь на спину и засыпая неспокойным сном.