Влюблённые идиоты и никаких роз

Сумерки, полные теней и подозрительных шорохов, сгущались над оленьей тропой. Лэнс опустился на колени, внимательно всматриваясь в следы, оставленные стадом совсем недавно. Впрочем, всё стадо его не интересовало — вот уже третий день он преследовал молодую олениху, хромую на одну ногу. Охотник надеялся, что раненое животное само придёт к нему прямо в руки, но оно продолжало двигаться вместе со стадом, заводя парня всё дальше и дальше в лес. Запасы еды кончались, а места вокруг были уже совсем незнакомые. Лэнс устал, азарт погони давно погас, оставив лишь горьковатую дымку упрямства. Стоял ранний сентябрь, деревья даже не успели позолотить кроны, но по ночам осенний холод уже морозил руки и пробирался за шиворот. Поёжившись, Лэнс двинулся вперёд по тропе, считая шаги, чтобы отвлечься, но это занятие быстро навеяло на него скуку. Он не привык долго бродить в одиночестве, дома постоянно кто-то был рядом: родители, братья и сёстры, племянник и племянница. Сначала оказалось приятно вырваться из приевшейся суеты, но теперь звуки леса, лишённые всего человеческого, давили парню на плечи. Безумно хотелось поговорить с кем-нибудь, хотя бы с самим собой, но стадо находилось совсем близко, и риск спугнуть его был слишком велик. Эту добычу Лэнс ни за что не хотел упустить. Он с мечтательной ухмылкой представлял, как притащит мясо домой, как восторженно завизжат сёстры и как невольно вытянется напыщенное лицо Михаэля. Перед охотой он заявил, будто Лэнс не сможет поймать даже ручную белку, но теперь-то возьмёт свои слова назад. Где-то вдалеке закричала и тут же примолкла невидимая ночная птица. Лэнс вздохнул. Он любил всех своих братьев, даже немного заносчивого Михаэля, но иногда они так раздражали его! Лес неумолимо сгущался, деревья нависали над парнем, и их чёрные ветви сплетались над его головой, закрывая тропу от лунного света. Плотный, тяжёлый туман расползался под ногами, пробираться дальше приходилось почти на ощупь. Однако Лэнс был упрям и уверен в себе (иногда даже слишком), поэтому продолжал идти, то и дело припадая к земле, чтобы не сбиться со следа. В июле ему исполнилось семнадцать, и это была его первая одиночная охота в статусе взрослого мужчины. Да, в прошлом сезоне Лэнс показал себя не таким прекрасным охотником, как старшие, да и позапрошлом тоже, из-за чего братья неустанно подшучивали над ним, а отец разочарованно качал головой. Но, в конце концов, Лэнс тогда был ещё ребёнком, и ему страшно не везло: то следы потеряются, то ветер полёт стрелы собьёт, то ветка под ногами хрустнет и вспугнёт добычу. Теперь всё совсем по-другому. Лэнс доберётся до этой оленихи — стадо уже должно было устроиться где-то поблизости на ночлег — и докажет всем, даже Михаэлю с отцом, что он ничуть не хуже других. Может, даже лучше. Темнота опускалась ниже и ниже, превращаясь в почти непроглядную черноту. Руки начали коченеть, и, попытавшись согреть их дыханием, парень с удивлением увидел, как изо рта идёт пар, будто зимой. Разве в сентябре может быть так холодно? Поразмыслить об этом не получилось — чернота впереди начала стремительно сереть, и меж деревьев Лэнс разглядел крохотную лощину, укрытую серебристым туманом. Луна скрылась за тучами, но, на удивление, видно всё было прекрасно. Олени, около десятка, дремали, свернувшись на траве. «Свою» олениху парень увидел сразу: она лежала чуть в стороне ото всех, бережно вытянув повреждённую ногу. Охотнику даже не нужно было спускаться ко дну лощины, чтобы наконец-то завершить затянувшуюся охоту. Стараясь действовать как можно тише, Лэнс вытащил из наплечного чехла лук и одну стрелу из колчана. Сердце забилось быстрее, предвкушение смешалось с необъяснимым страхом, который с самого детства прятался у Лэнса в груди. Страхом убийства. Сотни раз он видел, как отец и старшие братья делают это. Иногда, пока Лэнс только учился, они заставляли и его; часто он добивал уже смертельно раненных. Отец говорил, что так животных избавляют от лишних мучений, но их стеклянные от смерти глаза виделись маленькому Лэнсу в кошмарах. Птицы, олени, да даже пресловутые белки — все они жили, как люди, и, как и люди, не хотели умирать. Парень заставил себя встряхнуться. Было совсем не время думать об этом. Его семья нуждалась в сытных обедах, и Лэнс, как истинный мужчина, должен был её кормить. Он прицелился. От холода и усталости руки немного дрожали, и охотник выжидал, стараясь сосредоточиться. Олени мирно спали. Спешить ему было некуда. Но ставшую уже почти привычной тишину внезапно прорезал звериный рёв — жуткий горловой звук, похожий одновременно на вой и озлобленный рык, такой отчаянный и мощный, что Лэнса пробрало до костей. Он дёрнулся, земля будто сама выскользнула из-под ног, и, успев только испуганно вскрикнуть, охотник кувырком покатился вниз по склону лощины. Мир вокруг завращался с поразительной скоростью, перед глазами всё смешалось. Послышался странный хруст, и падение закончилось так же быстро, как началось: парень вытянулся на дне лощины, напоследок неслабо приложившись обо что-то твёрдое головой. Всё тело гудело, морозный воздух обжигал горло. Перепуганное стадо бежало прочь, исчезая в тумане.  — Нет-нет-нет, стойте! — в панике закричал Лэнс. Хромая олениха скакала позади всех, и, не совсем придя в себя, охотник кинулся за ней следом, но не смог сделать и двух шагов. Затылок пронзило резкой болью, земля опасно накренилась в сторону, колени парня подогнулись, и он еле устоял на ногах, сдерживая подступившую тошноту. Некоторое время Лэнс просто пытался заставить себя стоять ровно, вслушиваясь в удаляющийся стук копыт. Только когда головокружение стало терпимым, он смог осмысленно оглядеться. Обломки лука нашлись неподалёку; тетива уцелела, но деревянную дугу было уже не спасти. У самодельной заплечной сумки порвалась лямка, зато хлеб и бурдюки с водой внутри неё только слегка помялись. Повсюду на земле лежали выпавшие из колчана стрелы, и, опустившись на колени, охотник начал судорожно собирать их обратно. По шее что-то скользнуло, пробравшись за шиворот. Лэнс опасливо провёл по ней рукой и ощутил, как по спине пробежали мурашки, когда пальцы наткнулись на жидкое тепло. Кровь. Вот же его угораздило! Бросив оставшиеся стрелы, он поднялся, всё ещё немного пошатываясь. В таком состоянии погоня за стадом не имела смысла. Наоборот, пора было поскорее убираться из этой проклятой лощины, пока Лэнс сам не стал чьей-то добычей. Если вначале у него имелся хотя бы мизерный шанс уйти по-хорошему, то теперь каждый хищник мог почуять кровь и прийти на запах. Парень никогда не считал себя пессимистом, но надеяться, что зверюга, чей рык он слышал, питается исключительно травкой, было глупо. Во имя всего святого, Лэнсу даже не хотелось знать, что это был за зверь! Всё, о чём он мечтал, — это оказаться подальше, никогда не встречаясь ни с ним, ни с любым другим хищником. Но с какой стороны охотник пришёл? Куда ему идти, чтобы по оленьей тропе выйти на знакомые места? Лэнс нахмурился. Он ничего не понимал. На склоне, с которого скатился целый человек, обязаны были остаться следы — примятая трава, сломанные ветки, хоть что-нибудь! Ничего подобного увидеть не получалось. Голова кружилась, туман, почти молочно-белый, сгущался вокруг, холодя кожу своим влажным дыханием. Лэнс в замешательстве смотрел на правый склон, потом на левый, но они были абсолютно, до рези в глазах одинаковыми. Откуда-то сзади послышался глухой, обманчиво мягкий рык. Парень оцепенел, не в силах даже обернуться. Он почувствовал себя зайцем, попавшимся в отцовскую ловушку: ещё даже не раненный толком, но уже обречённый на смерть. И только в этот момент до Лэнса дошло, куда он забрёл по собственной глупости. В Проклятую Чащу. Из поколения в поколение матери и бабушки в его деревне пугали этим местом детей, Лэнс и сам подобных страшилок услышал немало: «Если не прекратишь пакостничать, отведу тебя к Проклятой Чаще, и там чудовище тебя съест!» Говорили, будто здесь жила колдунья, прятавшая величайшее сокровище, а чтобы до этого богатства никто не добрался после её смерти, она создала чудовище, самое сильное и кровожадное из всех. Само собой, никто никакого чудовища не видел, но Чащу всё равно каждый охотник обходил стороной — слишком многие из неё не вернулись. Что ж. Кажется, этот список не вернувшихся парень сейчас и пополнит. От этой мысли его накрыло почти истеричным отчаянием. Птицы, олени, дурацкие белки — никто из них не хотел умирать, и Лэнс тоже, чёрт возьми, не хотел. Рык приближался, постепенно становился всё громче, воздух вокруг дрожал. Охотник не слышал шагов, и это пугало его до дрожи. Он знал, что, если побежит, его легко догонят и разорвут на части. Также он знал, что, если продолжит стоять, его разорвут тоже. На поясе у него висел охотничий нож, подаренный на совершеннолетие, но пока Лэнс научился только хвастаться им перед деревенскими девушками. Да и что зверюге этот ножичек? Если по силе она так же впечатляет, как её рёв, коротенькое лезвие покажется ей зубочисткой.  — Даже не думай об этом, — прошипели прямо за спиной, когда охотник в слепой надежде всё-таки потянулся к ножнам. Не простой страх, а уже почти животный ужас толкнул Лэнса в спину, и парень дёрнулся вперёд, желая одного — убежать подальше от этой лощины и оставить жуткое шипение позади. Но хватка на горле, появившаяся молниеносно, не позволила парню сделать и шагу. Инстинктивно он попытался освободиться, но снова замер, когда понял, что держат его не звериные лапы и зубы. По ощущениям скорее было похоже на обычную человеческую руку, если сделать скидку на шерсть, ощутимые когти и невероятную силу. Рука не отпускала, но и не сжималась, перекрывая кислород; просто держала, не давая сбежать. За спиной фыркнули. Лэнс подавил крик. Нечто за его спиной играло с ним, как кошка с мышкой. Это и есть чудовище, которое его съест? Страшилки мамы воплотились в реальность?  — Охотишься на моих оленей? — спросило нечто всё тем же угрожающе шипящим шёпотом. Лэнс зажмурился. Он не думал, что вообще способен сказать хоть что-то связное, даже не знал точно, ждёт чудовище ответа или просто издевается. Но страха было так много, что он не умещался под кожей, и тогда он сжался в слова, протолкнулся сквозь горло и вырвался из тела самой глупой речью, которую только мог сказать Лэнс чудовищу, собирающемуся его убить:  — Твоих оленей? Вообще-то, на них не написано! Хочешь, чтобы люди не приближались к твоей жратве, ставь на ней метки какие-то, что ли. Да хоть крестиком на ней вышивай, лишь бы видно было! Как я мог понять, что они твои? Я просто охотник. У меня в семье тринадцать человек. Им нужно мясо. Всем тринадцати! Ты представляешь, сколько всего мы съедаем на один только ужин? Мне жизненно необходимо было поймать эту олениху. Отец и так считает меня никудышным, но я…  — Закрой рот сейчас же! — послышался сзади озлобленный рык. Рука на горле всё-таки сжалась, заставляя Лэнса наконец замолчать. Он даже удивился, что ему позволили сказать так много. Похоже, сначала чудовище просто было шокировано человеческой наглостью. Клыки щёлкнули у охотника прямо над ухом. К резкой боли в затылке добавилась тупая — в висках. От недостатка воздуха, не смертельного, но ощутимого, перед глазами заплясали разноцветные пятна.  — Говоришь, для семьи… — прорычало чудовище, и от новой, непонятной интонации в его голосе Лэнса пробрал озноб. — Что ж, тебе придётся сходить и попрощаться с ней. С каждым человеком из тринадцати. А потом ты вернёшься сюда и сполна заплатишь за то, что испортил мне охоту. Иначе уже твоя семья попрощается с тобой. Навсегда. Я о них позабочусь. Помните, Лэнс желал просто убраться из этой лощины? Забудьте. Теперь он мечтал, чтобы всё произошедшее оказалось сном, ужасным кошмаром, от которого он очнулся бы в своей кровати, а после отправился бы мешать всем на кухне, вместе с младшими воруя кусочки еды со стола. Но чудовище, словно прощаясь, провело когтями по шее — не до крови, но наверняка оставляя следы — и отпустило, с силой толкая вперёд. Парень закашлялся и, лишённый поддержки, безвольно упал на землю, жадно глотая ртом воздух. И только открыв глаза, Лэнс понял, что сидит на самой окраине леса, там, где меж зелёных от листвы гор расположилась его родная долина с деревней почти в самом центре. Его дом, большой, но крепкий, немного неказистый с виду из-за множества разных пристроек, стоял на отшибе, вдали от других. Над крыльцом горела целая россыпь рукодельных фонариков — это были свечи на подставках, чей огонь прятался от ветра цветной тканью, натянутой между палочками. Сёстры всегда делали их, когда кто-то из братьев уходил на охоту. Знак мужчинам: их ждут домой. Лэнсу было страшно, и он всё ещё отчаянно не хотел умирать. Но уже тогда, увидев эти фонарики, он принял решение. Чудовище предоставило ему выбор? Что ж, охотник сделал его, и даже смерть не заставит его передумать. Само чудовище тем временем пробиралось сквозь Чащу, раздражённо ворча. Себя оно предпочитало называть Зверем — это избавляло всех от ненужной путаницы с его полом. Так вот, Зверь пробирался сквозь Чащу; тёмная магия этого места действовала ему на нервы. Он был зол, но скорее на себя, чем на глупого человека. Зачем он наговорил всю эту ерунду про возвращение и семью? Хотел ведь просто напугать! Но человек мало того, что появился в самый неподходящий момент, так ещё и чушь какую-то нести начал, что Зверю надо было делать? Вот он и понёс чушь в ответ. Само собой как-то вышло. Луна всё ещё скрывалась за облаками, но Зверь, взглянув на небо, на всякий случай ускорился. А вдруг человек решит, что он серьёзно, и вернётся? Что тогда ему делать? Зверю вспомнился всепоглощающий, горько-сладкий запах чужого страха. Он усмехнулся, показав клыки. Нет, человек возвращаться не станет — он же дрожал, как осиновый лист. Разве раньше люди были настолько пугливыми? Зверь фыркнул. Этот звук заменял ему смех, поскольку он давно забыл, что такое веселье. Он ещё не знал, с каким человеком ему не повезло столкнуться. Или всё-таки повезло?