1
6 августа 2018 г. в 12:24
Хаято комкает простынь и отбрасывает ее в сторону. Та слетает с кровати на пыльный пол и так и остается лежать белым пятном на грязном линолеуме. Раздражает одним своим видом неимоверно.
У Хаято голова идет кругом, потому что денек вчера выдался тот еще.
На столе, на каких-то старых листах плотной бумаги, лежат остатки травки, знакомой Хаято до боли и первых звезд в глазах, а под ним — шприцы, которые тоже трудно не узнать. Он поднимается с кровати и его голова кружится, ноги немного дрожат, и его поначалу ведет в сторону, пол кренится под ногами. Хаято хватается за край стола, но неудачно переворачивает его вместе с травкой — не такой уж и дешевой, кстати — и падает вместе с ним, ударяясь спиной об пол.
Он скатывается по полу еще ниже так, что под кроватью видны коробки с порохом и горючими веществами. В голове проскальзывает мысль о том, что было бы, наверное, интересно посмотреть, как все это взлетит на воздух, и будут ли искры.
Когда пол и потолок — в который раз — меняются местами, Хаято по голове бьют воспоминания о громкой музыке, о внушительной пачке денег, с которой он расстался, о ярких картинках перед глазами, о диком удовольствии и каком-то очень добром и правильном мире где-то у него в голове. Но больше всего — о том, как он выплевывал собственные кишки в каком-то загаженном туалете в местной забегаловке.
Желудок скручивает спазмом, и Хаято бы вывернуло еще раз, если бы было чем.
— Ебал я все это, — шипит Хаято и снова поднимается.
На этот раз осторожно, обдуманно, оценивая свое состояние и возможность вернуться в предыдущее положение.
Квартирка маленькая, грязная и не его, и Хаято знать не знает откуда здесь порох и горючее, и не спешит в это лезть. Больше всего ему хочется словить еще один приход, но денег нет от слова «слишком».
Когда его мозг наконец привыкает к правильному положению мира, Хаято принимается стаскивать с себя грязную одежду и, раскидывая ее по ходу движения, направляется в душ.
Думать еще немного больно, но где-то на задворках сознания скользит полу-мысль о несправедливости жизни и вообще смысле бытия, но быстро сменяется воспоминанием о возможном заказе. И об игле, что не странно.
Горячей воды в этой заднице мира, конечно же, нет.
В серой футболке с темной олимпийкой, скрывающей синяки, ссадины и следы от игл на руках, с кучей фенечек на запястьсях, в темных джинсах и красных кедах Хаято даже немного похож на человека. Ну, то есть, если без синяков под глазами, острых скул и диких глаз, и если бы волосы уложить чуть приличнее, но… Ладно…
Хаято опирается одной рукой об стену, чувствуя холодный острый край зеркала, а другой трет лицо с силой, которой обычно не бывает у таких как он. Снова поднимает глаза на отражение и, как и всегда, остается им недоволен.
Он отходит, толкает дверь плечом и дергает ручку не в ту сторону. Становится даже немного стыдно, но он исправляется. Выходит на улицу, щурясь от яркого солнца, и прячет дрожащие руки в карманы олимпийки.
«Хоть бы дождя каплю», — думает.
Хаято идет по улицам, едва разбирая дорогу перед собой, смотрит на прохожих с презрением и недоверием. Он проходит квартал за кварталом и улицы, серые, безликие и душные, словно давящие со всех сторон, сменяют друг друга бессмысленной и однообразной вереницей.
Он находит дверь в одном из тупиков, спускается по лестнице вниз и в первую секунду застывает в дверях, оглушенный шумом голосов, за которыми не слышно музыки. Он оглядывается, скорее по привычке, потому что не видит никого из сидящих за столиками, только едва понятные очертания.
У бара — спасибо, Господи — почти никого нет, а за стойкой - Тони. Тони высокий, худой, но мускулистый, у него темно-карие глаза и растрепанные волосы. А еще Тони спит с донной Луизой Картье и слывет лучшим информатором этой части Сицилии.
— Ты, блять, опять, — говорит Тони вместо приветствия и ставит перед Хаято пустой стакан. В его голосе тонны презрения.
— Я на мели, — говорит Хаято, оглядывая зал. И его больные — во всех смыслах — мозги начинают шевелиться. И это больно, как если бы в голове начинали работать после сотен лет простоя ржавые шестеренки. Хаято, впрочем не привыкать. Он потирает виски, пытаясь поймать то, что его беспокоит.
— А я Мать Тереза, — съязвил в ответ Тони, что-то наливая в бокал. Хаято не обратил внимания.
Он поднял голову, внимательно разглядывая зеркальную панель над барной стойкой. И потёр шею — то ли для вида, то ли от того, что голова была шальная.
Хаято не был гением, но и тупым идиотом тоже не был. Он просто заметил его — блеснувшее в полумраке кольцо с витиеватым золотым гербом. Герб, кстати, страшно резанул по глазам.
Тони за стойкой делал вид, что все как всегда.
— Что там с работой?
Хаято думает, что это не его дело. Вонгола может хоть на ушах прыгать, хоть вот в таких вот забегаловках сидеть, светя гербом Семьи, ему все равно. Думает, что его прогнившая душонка — не самый лакомый кусочек, а Вонголе только и подавай Аркаболено да Варийцев — долбанных психов, как на подбор.
— Есть кое-что на тебя. — Тони достает бумажку с именем и фотографию. И, конечно, конверт. — Времени дали до среды.
Хаято кивает, вливает в себя то, что было в стакане. «Херь», — думает, но благодарно кивает Тони и уходит.
И чувствует на себе эти колкие, как иглы, взгляды.
Хаято чувствует ее — подступающую ломку. Она всегда начинает с дикого сушняка и белых пятен перед глазами. Потом начнет давить на голову и легкие, как будто камни на него складывают. И Хаято начнет крупно трясти от жажды, и кости покажутся ему чужими, и его будет выворачивать наизнанку, начиная со скелета и нервных окончаний, а в голове будет одна-единственная, бесполезная и дикая мысль. Не его мысль.
Хаято знает эту дорогу до последнего камешка, потому что ходит по ней уже года три. Он знает как, когда, отчего и зачем, но продолжает упорно топтаться по ней. Снова и снова. На ослином упрямстве, не иначе.
Так вот, Хаято чувствует подступающую ломку, когда какой-то парень в кожаной косухе пытается толкнуть его плечом и говорит:
— Подвинься.
Хаято стоит на месте, сдерживая наглеца, и смотрит ему прямо в глаза. Хаято буквально с десяток часов назад отошел от жесткого прихода, а теперь его в спину подгоняет ломка, и он ненавидит весь этот мир и, если бы мог, уничтожил бы его не задумываясь.
— С хера ли?
За спиной у парня еще трое таких же — уверенных, наглых. Раздражающих Хаято до глубины души.
Лицо напротив перекашивается гневом.
Хаято знает, что за ним наблюдают. Знает — нужно пройти мимо, нужно свернуть в переулок в конце улицы и потеряться в толпе, нужно добыть денег, немного травки и, по возможности, еды. Не маленький уже, в общем.
— Это мой район, — рычит парень.
Хаято ломает губы в улыбке. И ударяет первым. В солнечное сплетение. Выбивает из противника воздух, а затем, не думая об этом особо, ломает ему нос об собственное колено и кидает лицом в асфальт.
— Тихий район, хороший, — кивает, пока трое парней, стоящих чуть в стороне, кидаются в его сторону.
Эффект неожиданности уже разыгран, а жаль. Хаято не слишком-то хорошо физически сложен для троих. Поэтому, разумеется, он первым делом использует другой козырь — кидает вперед динамит. Шашки взрываются не столько для того, чтобы взорваться, сколько для дыма. Так, в самом деле, легче. И, может быть, адреналин немного отгоняет на второй план подбирающуюся ломку. Самую малость.
Хаято знает о болевых точках больше, чем положено обычному человеку. Он вырубает двоих тремя точными ударам — и да, может быть, он немного промахнулся в первый раз — но получает от третьего неплохой такой удар с разворота по животу. И думает Хаято при этом слишком нецензурно, чтобы говорить вслух даже в подворотне. И пока Хаято приходит в себя, парень успевает еще пару раз ударить его. Отвлекается на секунду, чтобы достать из кобуры пистолет, и этого достаточно. Как будто он такой первый, в самом деле.
Хаято выворачивает противнику руку, выхватывает пистолет и стреляет первым. Разумеется, не промахивается.
Смеяться хочется до слез, но ребра ноют, а новые синяки уже дают о себе знать.
Потом, как и планировал, сворачивает в конце улицы и теряется в толпе. Преследователи из Вонголы — если они еще не потеряли его — не волнуют Хаято ни капли.
За руку Хаято хватает сам Койот Ньюгет, и этим невольно поднимает ему самооценку на пару пунктов. У Хаято в руке только травка, но это, отчего-то, не обнадеживает. Койот бросает грозный взгляд на дрожащего в страхе недо-наркодиллера, и тот испаряется так быстро, как будто имеет супер-способности. А потом посмотрел таким же взглядом на Хаято, и тот бы рад испариться, да только пальцы на запястье сжимались со страшной силой, заставляя шипеть сквозь зубы.
— Ты совсем дурак? — риторически спрашивает Ньюгет и тянет его куда-то в сторону улицы. У Хаято все еще трава в руках.
— Прикидываюсь. — Рычит сквозь зубы. Ему тут же прилетает подзатыльник.
— Поязви мне еще тут.
Машина дорогая, это ясно без слов. Мерседес, который явно делали на заказ. Страшно было даже представить, сколько знаков было в цифре, которую потребовали к оплате.
Садиться в эту машину Хаято не хотел и вырывался изо всех сил. У него уже имелся подобный опыт.
— Какого х… — начал было он, но его тут же заткнули, и затолкали в машину парой точных движений. Хранители у Дона Вонголы были такими же страшными, как и сам Дон.
— И почему именно ты? — возвел глаза к потолку Койот. Ему, кажется, было противно даже сидеть рядом.
У Хаято зубы сводило от желания ответить. Но он промолчал.
— Вы хоть представляете, сколько потомков этих ваших Первых по земле бродит, а? — Хаято изо всех сил удерживает на лице доброжелательность. — Если есть я, то найдется и еще пара десятков точно. Выбирайте на здоровье. — В руке он все еще сжимает пакет с травкой. Это его успокаивает. — А у меня, простите, дела.
«Тот долбоеб так и не отдал мне шприц», — внутри разливается глухая злость.
Хаято поднимается, думая, что худшего розыгрыша он в жизни не видел. А потом чувствует, как сильные руки давят ему на плечи, и садится обратно. Койот сидит напротив, и взгляд его все такой же тяжелый.
Не то, чтобы Хаято не верил всем этим бумажкам на низком журнальном столике перед ним, кривым линиям родства, экспертизам, процентам и вероятностям. Верил, и еще как. Только еще Хаято скрывал за темными рукавами олимпийки следы от уколов, зарабатывал на жизнь (и наркоту) мелкими убийствами и жил и ел где придется и как придется. Не образец, в общем. Глядя на Койота Ньюгета в идеально выглаженном костюме, накрахмаленной рубашке, уверенного в себе, сильного и бесконечно преданного Дону Вонголы, он очень сильно сомневался, что когда-нибудь ему позволят занять его место и встать во главе сильнейшей семьи Альянса. Это было даже не смешно.
Койот морщится и потирает переносицу.
— Так уж вышло, что только в тебе пробудилась кровь. — Говорит он. — А если бы это было не так, я бы тебя уже застрелил.
Вот это больше похоже на правду. Но все равно как-то по-детски наивно.
Хаято хотел бы сказать: «Я продам всю вашу Вонголу за дозу». Из вредности. Но вовремя почувствовал, как дуло пистолета упирается в затылок.
И поднял руки, зная, что эти ребята его так просто не отпустят.
— Ладно-ладно, — у него из ладони вырвали пакет с травкой, и Хаято дернулся следом, но кто-то за его спиной снял пистолет с предохранителя. Он выдохнул сквозь стиснутые зубы: — Ладно. — Койот сидел и смеялся над ним. Хаято думал, что ему будет сниться это в кошмарах. И совсем сдался: — Ладно.
— Кто, блять, так вены ищет, тупая ты дура?! — взвился Хаято, когда медсестра промахнулась. Снова.
Хаято схватился за стойку капельницы и кинул ею в убегающую девушку. Та успела закрыть за собой дверь, и раздался грохот.
Это была дорогая частная клиника в Риме. Здесь были удобные мягкие кровати, персиковые стены и всегда улыбающийся персонал. Хаято бывал в таких еще до своего побега. Но все равно ненавидел их, потому что все эти врачи почему-то считали, что лучше знают, как ему, Хаято, жить, что есть и чем травиться. Хотя, конечно, медсестер, не попадающих в вену даже с третьей попытки, он видел впервые.
Хаято схватился за учебник по экономике, который ему принесли еще на прошлой неделе, и который он перечитывал уже в третий раз.
В клинику его привезли под конвоем, и медперсонал скакал вокруг, потому что сам Дон Вонгола желал его скорейшего «выздоровления». И, разумеется, хорошо за это платил. Хаято не вылезал с различных процедур, его пытались лечить даже гипнозом, но своего добились — ломок не было уже месяц. Были подозрения, что на нем пробовали даже что-то не совсем законное, — или совсем не законное, — но, в конце концов, Хаято действительно почти избавили от вечной белой пелены перед глазами.
Хаято твердо знает, что это ненадолго. Ему только нужно выйти из этой клиники - и его накроет. Несмотря на зависимость, Хаято хочет жить. В идеале — далеко от Дона Вонголы и всех, кто с ним связан. Хаято спотыкается на этой мысли, потому что раздается стук в дверь.
— Не заперто, — насмешливо откликается он, потому что наркоманам не предусмотрены замки на дверях.
Койот заходит, едва не снося дверь. Он кидает Хаято большую дорожную сумку, набитую чем-то мягким — вероятно, одеждой.
— Какого хрена? — Хаято уже не боится его колкого взгляда. Койот всем своим видом показывает, как рад быть здесь.
— Собирайся.
— Куда? — «И что собирать?». Хаято, на самом деле, знает куда.
— А ты думал, ты тут на курорте?
Хаято косится на валяющуюся возле двери капельницу. Он вообще не думал об этом.
— Реборн начал подготовку Наследника. Ты будешь первым Хранителем. — Койот кривится и чуть откидывает голову. — И если что-то пойдет не так, то смертью ты не отделаешься.
Койот выходит, и Хаято выходит следом. И думает о том, как же сильно ему хочется уколоться чем-нибудь по-убойнее.
В Японии ему выделяют маленькую, но чистую и аккуратную квартиру: заталкивают его внутрь, кидают в лицо ключи и уходят. Хаято скрипит зубами в бессильной ярости.
— Ублюдки, — бурчит себе под нос.
Хаято хочет дозу так сильно, как не хотел во время самых жестких ломок. Он чувствует, как начинают трястись руки. И поэтому первым делом хватает деньги, которые ему оставили люди Вонголы и спускается вниз. Находит самый затюканный магазин в какой-то подворотне, возле которого стоят несколько малолеток с бутылками алкоголя в руках, и покупает сигареты. У него чуйка на подобные места.
Хаято знает японский, хотя ненавидит его теперь так же сильно, как и Вонголу.
— Уроды, — шепчет он, вдыхая никотин в легкие.
Хаято, может, и рад бы быть Хранителем, да только он не дурак. Его выдернули с улицы и закинули к Наследнику как какую-то диковинную зверушку. Вонголу восемь поколений не интересовала преемственность крови. Второго Вонголу, Рикардо, даже не приняли Кольца, которыми так гордится Семья, а он все равно стоял в ее главе до самой смерти и правил железной рукой, и никто ни разу не усомнился в его праве на трон Вонголы. Было бы до смешного глупым предполагать, что Хаято, бунтарю и наркоману, который предпочел жизнь на дне общества вместо шоколадной жизни в золотом замке отца, доверят хоть сколь-нибудь важные дела сильнейшей семьи Альянса.
Хаято бы рассмеялся в голос, если бы за ним не наблюдали. Он затылком чувствовал снайперский прицел.
Он скурил четыре сигареты, прежде чем подумал «Хер с ним со всем». Хаято, в принципе, был бы не против умереть, если это значило бы свободу. Сам Бог не знал, как он к ней стремился.
Савада Тсунаеши, нынешний Наследник Вонголы, оказался именно таким, каким был на фотографии — щуплым, наивным, с большими оленьими глазами и растрепанными волосами. И хотя все взгляды были устремлены на Хаято, этот взгляд стоил тысячи — Наследник то ли уже испугался его, то ли уже разочаровался. Хаято едва сдержал рвущийся из горла рык.
— Это Гокудера Хаято, переведенный ученик из Италии. — Представил его учитель. — Хочешь сказать что-нибудь?
В Японии было принято говорить «позаботьтесь обо мне» и низко кланяться. Хаято просто обрубил:
— Нет.
Учитель немного растерялся.
— Хорошо, ты можешь сесть. Твое место последнее во втором ряду. Прямо за Савадой.
Хаято оскалился и, проходя мимо, опрокинул Наследнику парту. Ему же говорили, что стоит поближе познакомиться с Наследником и устроить ему бой. Он - вот - «налаживает связи».
Хаято слышал громкие перешептывания вокруг, слышал что-то про «неудачника Тсуну» и «новый фан-клуб», но не придал этому особенного значения. Он рисовал в тетради зигзаги и периодически поглядывал на затылок Савады — тот всякий раз вздрагивал, чем очень веселил.
Уроки были скучными, вопросы учителей — легкими.
А после уроков, стоя напротив мнущегося Савады, Хаято чувствовал себя недоделанной примадонной в дешевом спектакле. Но говорил с запалом и сам себя заставлял верить в сказанное. Где-то на «уничтожу тебя» он уже почти расхохотался, но взгляд у Реборна, наблюдавшего за представлением, был цепким.
Вообще-то, не было гарантии, что Тсунаеши кинется его спасать. Когда ему озвучивали план, Хаято хотел спросить, а не дебилы ли они все и как вообще в весь этот фарс можно поверить. Он тогда как раз отходил после очередной ломки и не мог связать вслух и пары слов — только поэтому промолчал.
Но, вот, посмотрите-ка, можно. И Наследник даже кинулся его спасать, тоже идиот, в общем.
Когда Реборн ушел, оставляя Тсуну разбираться с «верным псом», которого Хаято изображал, — и чувствовал себя при этом полным кретином, — Савада внезапно споткнулся на ровном месте и разбил нос об пол.
Хаято не смог сдержать смеха - хохотал от души.
Они стояли на заднем дворе школы, в небольшом промежутке между зданием и площадкой для бейсбола, под густыми листьями деревьев, и, раз уж где-то в пределах школы ходил Реборн, то это здание предпочитали обходить стороной. Слава Аркобалено явно обгоняет их заслуги.
Савада поднимается и смотрит обиженно.
— Лучше бы ты меня не спасал. — Говорит Хаято. Перед глазами у него скачут белые пятна, и легкие давит, и тело сводит судорогой, и руки трясет — кроет его не по-детски, впервые за несколько месяцев.
Взгляд Савады сменяется на пронзительный и — странно это — обреченный.
— Прости, — и в голосе у Наследника действительно раскаяние.
Хаято, покачиваясь, встает.
Больше всего на свете он хочет дозу и пистолет.