Странности Королевской семьи

      Рехей бегал каждый день. Бегал на том крутом берегу реки, до которого жители Намимори просто не доходили — то ли из лени, то ли из здравого смысла. Рехей бегал по самому краю, и это настолько опасно, что земля под его кроссовками осыпалась, очень часто не просто пылью, а целыми комками, которые скатывались по склону и с характерным плюханьем падали в реку, заставляя бежать быстрее, сильнее топать по краю, потому что сердце сбивалось с ритма только тогда, когда Рехей всерьез думал: «сорвусь».       Этого, впрочем, было откровенно маловато, потому что Рехей — к разочарованию своему — неплохо плавал, а правильнее будет даже сказать «не тонул», потому что никто и никогда его этому не учил. И еще потому, что Рехея не могла всерьез испугать опасность упасть с двух или трех метров и скатиться при этом в воду — было куда больше действительно интересных способов.       Рехей остановился только тогда, когда таймер на часах противно пискнул. Он вытер лицо о предплечье, с интересом оглянулся, отмечая про себя, что так далеко еще не забегал, и пару раз глубоко вздохнул, восстанавливая дыхание. Его футболка была мокрой от пота и неприятно липла к телу, а ноги сладко ныли от напряжения.       Рехей развернулся — бежать предстояло столько же, прямо в противоположном направлении и даже немного быстрее, чем обычно, что заставляло невольно надеяться: может быть, что-нибудь интересное, наконец, случится. Это была настолько привычная надежда, — вечная даже, — что не требовала каких-то особенных условий со стороны мира или действий со стороны самого Рехея. Она, в общем-то, и была тем самым «эй, стоит попробовать», которое двигало жизнь Рехея столько, сколько он себя помнил.       Рехей глянул на крутой склон, который становился тем круче, чем дальше был от города, довольно улыбнулся и взял быстрый старт, крикнув так, что птицы взлетели с деревьев:       — Экстрим!       На горизонте, за деревьями, разгорался рассвет.       В жизни Сасагавы Рехея было две страсти — сестра (и совсем не в том смысле, в котором можно было бы подумать) и спорт (в определенной степени). И если любовь к младшей сестре, ужасно милой девчонке с большими наивными глазами, ни в коем случае не способной себя защитить, еще можно было объяснить с точки зрения простых семейных отношений и — совсем немного — братского комплекса, то с готовностью ребенка с самых ранних лет бегать километровые спринты ради тренировок по самым неожиданным маршрутам явно было что-то не так. Рехей отмахивался от разговоров с родителями как мог и через слово твердил «экстрим».       Семья Сасагава была в одной из самых правильных и благонадежных в городе, но вести сына к психологу — значило бы признать наличие проблем, которых, по мнению главы семьи, у них не было. С этим мнением невольно приходилось считаться его жене, которая со временем научилась закрывать глаза на странную тягу сына ко всякого рода опасным для него и его здоровья предприятиям, и дочери, которая, будучи девочкой тихой и исключительно домашней, очень переживала за брата. Поначалу, конечна, семья практиковала разные способы влияния на сына — и уговоры, и слезы, и подкуп, и шантаж, но Рехей был твердолоб и непрошибаем настолько, насколько этого требовала ситуация, и с завидным упорством пропускал все мимо ушей и глаз.       Семья Сасагава, не видя никаких безболезненных выходов из ситуации, стала больше посещать храм, а их сын, по настоянию главы, был записан в секцию по боксу. Предполагалось, это позволит Рехею избавиться от лишней энергии, а пара неудачных — или нет — ударов противника вернут его мозги в правильное состояние.       Все случилось с точностью до наоборот. Дорвавшись наконец до того, чего ему, оказывается, не хватало, Рехей быстро вошел во вкус — младшая сестра Киоко никогда не видела, чтобы ее брат был настроен решительнее, чем во время лечения в больнице, где Рехей лежал с переломом. Это, можно сказать, во многом стало спусковым крючком, потому что, во-первых, Рехей действительно начинал понимать чего хочет, а во-вторых, это не вызывало никаких подозрений у семьи, потому что для такого опасного спорта риск — дело привычное. И Рехей, на самом деле, не столько понял, сколько почувствовал это.       И Рехей всерьез влюбился в этот спорт, потому что вариантов у него и не было. Примерно в то время, когда мысли более-менее четко сложились у него в голове, он уже вез домой первую медаль.       «Он просто очень целеустремленный мальчик», — вздохнули тогда с облегчением его родители.       Рехей даже сам мог бы с ними поспорить, но не стал. В конце концов, бокс ему и вправду нравился.       Рехей привычно восстанавливает дыхание, стоя в школьной форме — мятой и небрежной настолько, что даже непохожей на школьную — и задумчиво провожает взглядом новую «парочку», о которой Киоко прожужжала ему все уши еще неделю назад. Он смотрит долго и, видимо, достаточно пронзительно, потому что высокий светловолосый итальянец — Рехей и под пытками не вспомнит как его зовут — оборачивается и смотрит на него какими-то дикими глазами. Рехей поднимает руки, в одной из которых держит бутылку с водой, и улыбается изо всех сил. Парень со странной прической, отчего-то, становится только злее.       Рехей пьет воду, не чувствуя, как капли падают на белую рубашку и брюки.       Он стоит у самых дверей, нужно только шаг сделать, чтобы зайти в школу — уроки сегодня такие же скучные, как и всегда, но он стоит.       — Опять этот двинутый Сасагава нарывается, — шепчет кто-то прямо над ухом. И это было бы даже обидно — оно и должно быть обидным — если бы на него не косились с такими забавными выражениями на лицах.       Когда прозвенел звонок, те немногие, кто еще не зашел в класс, кинулись разбегаться по коридорам.       Рехей продолжал стоять. Он задумчиво закручивал бутылку, глядя куда-то в сторону. Когда услышал знакомые шаги. Сердце забилось быстрее, разливая по телу то самое чувство.       Улыбка появилась на его лице сама собой.       Хибари, сверкая глазами, выхватил тонфа. И первым же ударом оставил на запястье приличный синяк.       Это уже было интересно.       Рехей пустых разговоров не любил никогда. Ну, и не пустых, в общем, тоже. Правильно говорить, понимать намеки, смеяться над несмешными шутками — все это было не для него. Он много жестикулировал, если был на взводе, повышал голос, говорил без пауз и не особо следил за интонациями, потому что не видел во всем этом необходимости, а уж когда кровь кипела, то вообще было трудно что-то контролировать (а, на секундочку, кипение крови — то, к чем Рехей стремился едва ли не с пеленок). Когда же все было спокойно, Рехей просто не разговаривал. Или, по крайней мере, не заходил дальше общих, безликих фраз.       Рехей всему предпочитал действия. Во-первых, потому что это было по-мужски — пойти и сделать то, что сделать нужно и важно. А во-вторых, потому что, так или иначе, все, что требовало каких-то действий, интриговало.       Поэтому, когда Рехей услышал о таинственных нападениях на учеников Намимори, он готов был тут же кинуться на поиски нападавших. Только вот за Рехеем было незнание кого и где бить (что было не настолько уж и важно) и обещание сестре (которое иногда сильно мешало жить, но соблюдалось). Рехей тогда от осознания беспомощности, но, более того, понимания, что мимо проходит реальная возможность пощекотать нервы, разбил руки в кровь о грушу. Это не сильно ему помогло.       Рехей долго метался, чувствуя себя загнанным в клетку.       А потом случилось то, чего было трудно ожидать — на него самого напали.       Вечер был обычный настолько, что он даже не вспомнил бы, как дошел до дома: привычные дорога и воздух уже не задерживались в его памяти надолго.       Рехей очнулся только тогда, когда понял, что кто-то стоит прямо напротив и если он не остановится, то врежется в этого незадачливого парня. Парней, кстати, было двое, и оба странные, как будто их специально выбирали. Смотрели дико и зло, словно Рехей успел испортить им жизнь, хотя, честное слово, он и видел-то их всех впервые.       Рехей только подумал «А вдруг?..», как в горле тут же пересохло. Что могло быть лучше?       Рехей улыбался так, что сводило скулы. И один из парней — самый странный на вид — зарычал на него, и Рехей сомневался, что люди способны так рычать.       Нападение было не столь неожиданным, сколько ожидаемым, но все равно каким-то… (Рехей всерьез занимался тем, что подбирал подходящее слово для описания, отмахиваясь от незадачливых оппонентов) не захватывающим. Рехей мало бил в ответ, потому что, ну, он ждал чего-то стоящего, но ни странно-сильные удары первого, ни игрушки йо-йо второго не производили особенного впечатления на человека, который каждое утро подставлялся под удары самого страшного человека этого города.       Рехей случайно разбил нос блондину. Он, честное слово, не собирался это делать, его удар был предназначен солнечному сплетению, но парень с чего-то решил, что сможет уклониться, если уйдет вниз и, видимо, немного не рассчитал скорость.       Парень в очках — Рехей был рад, что не попал по нему, потому что, серьезно, очки — это вам не игрушки — попытался ударить его в спину, но достаточно было сделать пару шагов в сторону, чтобы уклониться.       Рехей был разочарован, но вместе с тем чувствовал себя виноватым.       — Черт, прости, — сказал он блондину, удерживая парня в очках за запястье. Тот зашипел, и Рехей ослабил хватку, и, ладно, может быть он и ждал от него чего-то, давая немного шансов для маневра. Парень оставался к этому на удивление равнодушным. — Серьезно, я не хотел.       Блондин зарычал снова, и Рехей едва не засмеялся.       И тут же нахмурился, потому что всего на мгновение ему показалось, что голова идет кругом (у не кружилась голова даже тогда, когда он заработал сотрясение на соревнованиях).       Рехей сильнее сжал запястье парня-в-очках, и тот вскрикнул от боли.       — Ку-фу-фу, а вот это уже наглость. — Услышал Рехей, прежде чем земля и небо поменялись местами.       Последним, что он успел подумать, было: «да ладно?».       Родители, может и думали, что никто ничего не знает, но это было не так. Был тренер, который едва успевал оттаскивать Рехея в сторону, когда ситуация начинала выходить из-под контроля, был школьный доктор, который не раз и не два замечал за Рехеем излишнюю нервозность и неусидчивость, граничащую с легким безумием в своей дикости. Были, в общем, люди, и не все они были слепы, но предпочитали не вмешиваться в дела семьи Сасагава.       Это было хорошо, наверное.       Но были еще сверстники. Те, с кем Рехей играл, дружил, общался — его поколение, которое должно было понимать его, как это бывает с обычными, нормальными детьми, но так не было. Предложение забраться на верхушку дерева еще воспринималось как вызов для мальчишек, но драки до сбитых костяшек пальцев и гонки по крышам домов и шатким заборам уже вызывали легкое недоумение и — вот уж неожиданность-то — отвращение. Рехей долго не мог понять, почему у соседских мальчишек предложения «сгонять на речку поплескаться на берегу» и «переплыть речку туда и обратно на скорость» вызывают столь противоречивые выражения лица. Понял, когда подрос, но — толку-то от этого?       Где-то между всеми этими проказами разной степени тяжести и случилось знакомство Рехея с Хибари Кеей.       Историческое, что не скажи.       Комендантский час в Намимори начинался с десяти вечера. В это время, как правило, заботливые мамочки уже растаскивали своих ненаглядных отпрысков по домам, чтобы хорошенько отмыть, накормить и уложить спать. У матери семьи Сасагава с поимкой старшего «отпрыска» были определенные проблемы, потому что иногда — а вернее очень часто — Рехей и сам не знал где и как оказывался.       В тот раз Рехей, наученный многими годами своей детской жизни, быстро отыскал ориентиры, — это же Намимори, а не Токио, — но путь до дома все равно был не близкий. Тогда-то он и слышит это странное:       — Камикарос, — и останавливается. Оглядывается, видит мальчишку примерно своего возраста и расплывается в широкой улыбке — неужели не он один такой?       — Привет! — Рехей протягивает руку для приветствия.       Мальчик напротив — брюнет с очень уж страшным выражением лица — этот жест игнорирует:       — Камикарос, травоядное, — повторяет он. — По городу нельзя бродить в это время.       Рехей чешет затылок, обдумывая, что же значит этот странный «камикарос», и насколько он интересен.       Сказать по правде, Рехей никогда не сталкивался на улицах ни с кем, кроме патрульных, а те никогда ему не угрожали — отводили домой и велели быть внимательнее, не теряться в городе, не гулять допоздна и слушаться родителей. Некоторые даже угощали конфетами. Что делать с враждебно настроены мальчиком Рехей не знал.       — Да я, вроде, мясо тоже люблю, — наконец ответил Рехей. — И сладкое тоже. А вообще я потерялся, но уже нашелся и иду домой. А что такое «камикарос»?       Последнего, вероятно, говорить не стоило, потому что Кея кинулся на него с кулаками и бил так сильно, словно искренне ненавидел. Но что уж Рехей действительно умел, так это бить в ответ.       То, что мальчика зовут Кея, Рехей узнает только на следующий день. Его отец, Хибари-сан, полицейский, будет долго и нудно рассказывать им двоим как это нехорошо — драться, а тем более пытаться выбить из противника последние мозги. И мама Рехея будет жалобно причитать, а отец хмуриться.       Пока у родителей разгорается спор, Рехей толкает замершего Кею в плечо. Тот вскидывается, словно готовый в любой момент отразить удар, а Рехей делает страшные глаза, прикладывает палец к губам и кивает в сторону увлеченных спором родителей. Кея хмурится буквально секунду, а в следующую они уже покидают полицейский участок, чтобы снова подраться где-то в подворотне и разойтись.       — Еще увидимся! — радостно кричит уходящему Кее Рехей, сверкая подбитым глазом, и яростно машет покрытой синяками рукой. Кея оборачивается, снова хмурится, но кивает.       Рехей думает, что это самый счастливый день в его жизни.       В бинтах неудобно — вот что. А еще все эти синяки и ссадины зудят, будто им за это доплачивают, но Рехей мужественно терпит.       Идет в школу в окружении этих странных мальчишек — новых друзей его сестры — разговаривает, улыбается. Гокудера ужасно вспыльчив, и это на самом деле весело — выводить его из себя. А Тсуна ужасно неуклюж, но есть в нем что-то, что Рехею кажется занятным.       Рядом с Савадой всегда ходят неприятности, и будь Рехей проклят, если упустит этот шанс.       Когда они доходят до ворот, Рехей останавливается. И Гокудера с Савадой останавливаются тоже, хотя все остальные — целый поток школьников — идут вперед и будто не замечают. Рехей вскидывает брови в немом вопросе.       Гокудера скалится, и Рехей невольно замечает, что глаза у него дикие, а взгляд нисколько не соответствует понятию благоразумия. Тсунаеши пожимает плечами и выглядит больше смирившимся.       Есть в этом что-то… очень важное. Когда-нибудь Рехей — правда — поймет что.