advienne que pourra

— Остановись! Артур срывает голос — сбивается с шага, едва не падая на землю, и все-таки не успевает. Он видит, как удивленно распахиваются глаза Мелеганта, как губы шепчут что-то — быть может, его имя, — но клинок глубоко уходит под ребра, по рукоятку вонзаясь в плоть. Чужие пальцы слабеют и разжимаются, колени подгибаются, а на лице — боль мешается с отчаянием. Артур переходит на бег, в последний момент подхватывает обмякшее тело; бережно прижимая его к себе, опускается на холодный каменный пол замка. Его руки дрожат, и ком в горле мешает дышать. Он не знает, что делать — не может вытащить кинжал, не может перевязать рану, не может спасти. — Артур, — губы Мелеганта дрожат, пытаясь сложиться в усмешку; он сглатывает, рвано кашляет и шепчет хрипло: — Зачем пришел? Артур не помнит слов, не может оторвать взгляда от бескровно бледного лица, от затуманенных болью светлых глаз и спутанных волос, падающих на лоб. Он хочет отвести их в сторону, но не смеет пошевелиться — сделать только хуже, приблизить… Он зажмуривается, пытаясь сдержать беспомощные слезы, но они все равно катятся по щекам. — Ты знаешь, зачем, — выталкивает он ответ. Мелегант хрипло смеется, собирает языком окрасившую губы кровь. — Гвиневры здесь нет, — говорит он. — Она спасена твоим первым рыцарем, я… я не оставил ему победы, он и так получил слишком много. Больше, чем заслужил. В его глазах — почти гордость, почти ликование. — Молчи, — шепчет Артур. — Ради бога, молчи. Разве он — не Ланселот, он — заслужил это? Где оступился, что сделал не так, что судьба наказывает его столь жестоко? Быть может, он расплачивается за грехи отца, но, может, — за собственную слепоту. За то, что не видел любви, зарождающейся между его супругой и первым рыцарем, за то, что закрывал глаза на собственные чувства — те, что были с ним куда дольше, годы, проведенные в отрицании. За то, что не понимал, как далеко может завести отчаяние. До самого конца. — Что толку? Я… — Мелегант вновь тяжело сглатывает и закрывает глаза; выдыхает сквозь зубы: — Мне больно, Артур. — Я не хотел, — едва проговаривает Артур, но, выпустив слова наружу, неспособен их остановить. — Я не знал. Клянусь, я не знал. В тот день — та рана, которую ты мне нанес… я не почувствовал, не заметил. Я думал, может быть… Он думал — прикосновение Гвиневры пробудило метку на его коже, держался за эту иллюзию слишком долго, пока не увидел распускающийся цветок беллиса на ее лопатке. Символ чужих чувств — верности и преданности, что оказались сильнее брачных клятв. Острые листья амаранта, его темные цветы — обещали совсем иную участь. Ту, что он вкусит сполна. Безнадежность. — Пожалуйста, поверь мне… — Артур наконец заставляет себя поднять руку, проводит дрожащими пальцами по щеке Мелеганта — его кожа влажная и холодная, и он почти не реагирует на прикосновение, только приоткрывает глаза, мутным взглядом прослеживает его движение. — Если бы я только знал… — Не лги, — едва слышно говорит он. — Я знаю свою судьбу, я… Он сцепляет зубы, собирая последние силы — тянется к ремням одежд, обнажая грудь — метку на том самом месте, где носит ее Артур. Узкие, серебристые листья ивы. Отвергнутая любовь. Артур закрывает глаза, пытаясь сдержать неожиданно яркую вспышку гнева — ярости на судьбу, что решила все за них. Его чувства, его ошибки, их разделенную участь. Он не отверг бы предложенных чувств — не отказал бы Мелеганту ни в чем, сделай тот шаг навстречу, протяни ему руку вместо направленного в сердце острия меча. И все же… разве он поступил иначе, позабыв о влечении, что ощущал когда-то, совсем мальчишкой, завороженный чужой слишком яркой красотой и слишком сложным характером? — Я любил бы тебя всем сердцем, — говорит Артур; наклоняясь, касается губами холодного лба, затем, в отчаянной смелости — губ. Ловит поверхностное, чуть теплое дыхание. Не получает ничего взамен — ни взгляда, ни ответного касания. И все же он молится, чтобы Мелегант услышал его. В последние мгновения получил то утешение, что отняла у него жизнь. — Если бы только у нас был шанс…