Сломанное солнце

Игорь проснулся среди ночи, перевернувшись на спину и выдохнув. Голова болела уже несколько дней подряд, а организм пытался приспособиться к переменившемуся климату и погоде. В Италии было очень тепло, днем становилось жарко, поэтому приходилось держаться поближе к тени и освежающей воде, бутылки с которой так и просились в руки. Игорь поначалу чувствовал себя не в своей тарелке, потому что он уже давно привык к серости Москвы, которая даже летом из окна собственного дома выглядела не очень радужно, да и в Санкт-Петербурге получилось насладиться разве что только осенью и ее постепенным угасанием под натиском приближающейся зимы. Но за несколько дней у Игоря получилось привыкнуть к новой обстановке и постараться подстроиться под нее, чтобы не чувствовать себя совсем некомфортно или каким-то лишним. Федя прекрасно этому способствовал вечерами, хоть и был чем-то занят, отвлекаясь днем на дела, из-за которых, собственно, и приехал. Они бродили по длинным и узким улочкам города; Федя что-то постоянно рассказывал, приукрашивая факты старых историй, показывал Игорю красивые места, на которые сам натыкался чисто случайно, и пытался накормить итальянской кухней в парочке дорогих ресторанов. Акинфеев сопротивляться не стал, потому что это было бесполезно, да и спорить с человеком, который может убить тебя в любой момент (утрированное высказывание, конечно же) не хотелось. Игорь местного языка не знал, поэтому одному ориентироваться в городе было довольно проблематично. Тратить время в номере тоже не хотелось, потому что парень ненавидел проводить его бесполезно, да и за дни, что он пролежал в больнице, Игорь в который раз убедился, что такая скучная жизнь определенно не для него. Федя приставил к нему переводчика, мужчину лет тридцати пяти, но его помощью Игорь старался пользоваться редко, потому что общего языка с этим человеком найти не удалось. Он ощущал себя неуютно рядом с ним и чувствовал каждый косой взгляд в свою сторону, словно вопрошающий: «Что ты вообще здесь забыл?». Акинфеев не был трусливым парнем, мог ответить, когда надо, но делал он это в большинстве случаев тем, кто хоть примерно был с ним одного возраста или с кем начинали складываться доверительные отношения. Здесь же ситуация обстояла совершенно иная, и за это можно поблагодарить дядю, который закрывал ему рот, заставляя держать язык за зубами почти каждый раз, как либо сам находился рядом, либо к нему приходили в гости другие люди. Акинфеев решил просто игнорировать незримое присутствие охраны и переводчика в своей жизни и постарался максимально от этого абстрагироваться, когда с утра ходил гулять и нарезал круги примерно вокруг одних и тех же домов поблизости, дабы не потеряться или не вляпаться в очередные неприятности. В такие моменты Игорь чувствовал себя и хорошо, и плохо. «Хорошее» заключалось в том, что он постепенно открывал для себя мир другой страны, другой нации, другой культуры. Вокруг него все было непривычным и необычным; постройки притягивали взгляд, в воздухе очень часто пахло чем-то сладким и теплым (у Игоря были предположения, что это все из-за солнца и милых маленьких кафе на разных сторонах улицы), на некоторых людей парень засматривался чисто из любопытства, изучая, а что-то могло и вовсе завораживать, заставляя замереть на месте. Игорь чувствовал себя маленьким ребенком, которому только-только открыли мир на что-то, что раньше было закрытым и неизвестным. Суть «плохого» состояла в понимании того, что Игорь здесь определенно лишний: не прошло и двух дней, как он начал скучать по краю, который пришлось покинуть. Он не стал тогда говорить ни Артему, ни Феде то, что у него есть работа, на которой его ждут, а просто молча собрал вещи и начал дожидаться вылета. Зенит сделал для него слишком многое, чтобы начать качать свои права и возмущаться по поводу того, что его хотят на время увезти из России. Игорь позвонил Саше и сказал, что его уже выписали, но поспешил сообщить, что на работе он не появится неизвестное количество времени. Головин ничего спрашивать не стал, только расстроился (это было слышно по голосу), и Игорь внезапно почувствовал себя виноватым и затосковал по другу раньше времени. Бросать все не хотелось, но и идти против чужого решения было невозможно. Игорь попросил предупредить Дениса, что не сможет появляться в баре, и если после этого Марио решит уволить его, спорить Акинфеев не станет. Он пообещал, что расскажет Саше все при первой же возможности, а пока просил не волноваться, если вдруг пропадет или будет недоступен. Головин еще некоторое время не хотел завершать звонок, а потом все-таки смирился и пожелал Игорю удачи, обещая, что постарается пережить эту разлуку. Еще Игорь почти не переставая думал об Артеме, о его словах и возможной реакции на переданный Федей ответ. Конечно, вся суть не заключалась в том, что ему не нравится это сравнение с женой Дзюбы — тогда это было лишь предлогом для того, чтобы тактично отказать Артему или дать ему понять, что у них вряд ли что-то получится. Дело состояло совершенно в другом, в том, что испортило Игоря как физически, так и психологически, отчего он просто не мог позволить себе быть рядом с человеком, которому хотелось давать только все самое лучшее, потому что он сам был на вершине. Игорь не один раз представлял себе то, как бы они смотрелись со стороны, и никогда не мог прийти к хотя бы какой-нибудь удовлетворяющей его картине, потому что постоянно что-то мешало. Он четко видел Артема, четко видел себя, но никак не мог подобрать нужную деталь, которая могла бы соединить их вместе; потом Игорь и вовсе понял, что их разделяет невидимая стена, выстроенная из-за жизненных обстоятельств и просто по причине того, что они друг другу не подходят. Осознание того, что они не смогут быть вместе, внезапно ударило именно во время признания Артема, и Игорю ничего не оставалось, кроме как разорвать все нити, которые могут их связывать. Так ведь действительно будет лучше, и даже если бы они попробовали, закончилось бы все не самым лучшим образом, ибо Артем определенно понял бы, что либо ошибся со своим выбором, либо поспешил с интерпретацией чувств, которые он начал испытывать к Игорю. Может, здесь действительно во всем виноват лишь цвет глаз, а не внезапное озарение и воспоминание о том, что Дзюба умеет любить. Игорь открыл глаза, глядя в потолок. Из открытой балконной двери в комнату проникал теплый воздух, который даже ночью несильно остывал, поэтому спал парень под легким одеялом, которым даже не укрывался. Он потер глаза, понимая, что вновь спал лишь несколько часов, и тяжело вздохнул, переходя в сидячее положение. Из-за того, что внутри присутствовало какое-то волнение из-за неразрешенных вопросов, Игорь вновь начинал спать очень чутко, словно возвращаясь во времена, когда он жил вместе с дядей. Его организм всегда первым реагировал на какие-либо эмоциональные изменения и всплески, поэтому не было ничего удивительного в том, что под глазами стали пролегать небольшие темные мешки от недосыпа или неспокойного сна. Проблема усугублялась еще и тем, что он с недавних пор начал чувствовать какую-то непонятную тревогу внутри, которая порой сжимала сердце так сильно, что становилось больно. Игорь мог списывать боли в грудной клетке на сломанные ребра, но дело тут обстояло определенно не в них, а в чем-то другом, что скрывалось где-то глубоко-глубоко и лежало на душе тяжелым мертвым грузом. Он поднялся с кровати, ступая босыми ногами по мягкому ковру, и двинулся в сторону балкона, чтобы полюбоваться на вид ночного города. Время было позднее, но кто-то определенно не спал, потому что до слуха доносилась приятная инструментальная мелодия, которая вряд ли бы вызвала у людей недовольство, потому что походила она на убаюкивающую колыбельную. Распознать направление источника звука было вполне реально, но делать этого было даже не нужно, Игорь просто облокотился о перила и поднял голову наверх, разглядывая небесное полотно над собой, на котором можно было увидеть россыпь мерцающих звезд. О созвездиях он мало что знал, поэтому не старался найти какой-то определенный рисунок, а просто любовался, покачиваясь в такт спокойной мелодии и стараясь совершенно ни о чем не думать, а насладиться пустотой в собственной голове и отсутствием волнения, тревог и каких-то забот на душе и сердце. Игорь проследил взглядом за одной из падающих звезд, но загадывать желание не стал, а просто наблюдал за тем, как она быстро-быстро движется, скрываясь за крышей одного из домов и наверняка почти сразу же угасая. В городе хоть и были фонари и большие здания, но это был определенно не привычный мегаполис с многоэтажками и вечным гудением машин и голосами людей. Здесь все засыпало практически сразу, в окнах нигде не горел свет, поэтому лишнего искусственного освещения было мало и появлялась возможность узреть небо таким, какое оно является на самом деле. Хорошо было бы оказаться где-нибудь в открытом поле, лечь на траву, подложив под голову руки, и просто смотреть, наслаждаясь стрекотанием сверчков в траве, но Игорю нравилось и просто расслабленно стоять, держась за перила. В какой-то момент он закрыл глаза, чувствуя дуновения теплого ветра, и улыбнулся. Игорь проводил ночь и встретил рассвет, практически не двигаясь с места и смотря на медленно просыпающийся город.

***

— И что это такое? Парень, к которому была обращена фраза, стушевался и стыдливо опустил взгляд в пол. Он понял, что знатно ошибся, но вернуться десять минут назад уже не мог. — Я задал вопрос. — Я не знаю, — робко раздалось в ответ. — Простите. Федя тяжело вздохнул и провел рукой по лицу. Ему и со своими людьми было достаточно проблем, а теперь появился еще и итальяшка, который перепутал заказ и принес совершенно не то. И ладно бы это был какой-нибудь крепкий кофе и круассан с шоколадом, но ему принесли блинчики с медом, на который у Феди была аллергия, и попади это блюдо в его желудок, он бы сам оказался в больнице или даже на кладбище. — Мы сейчас все исправим, — спохватился парень и взял тарелку в руки. — Да уж постарайтесь, — бросил Смолов и серьезно посмотрел на официанта. Федя был на взводе, а это приравнивалось к ужасному состоянию, потому что тогда он начинал раздражаться и злиться по любому поводу. Однажды он вспыхнул, как спичка, когда в него просто врезался какой-то парень и бросил что-то грубое в его адрес, зато потом тот ходил с разбитым носом, потому что Федя впечатал свой кулак в его лицо несколько раз. Смолов никогда не пытался контролировать это, потому что знал, что бесполезно, ибо пока причина его плохого состояния не исчезнет, успокоиться он не сможет. В такие моменты он не уступал по концентрации раздражения внутри Артему, которого вывести из себя было чуть легче. Смолов разблокировал свой телефон, который почти не выпускал из рук, просмотрел его на наличие новых сообщений и, убедившись, что их нет, набрал номер, который в журнале высвечивался в раз пятидесятый. Он поднес мобильный к уху, слушая полнейшую тишину, а затем и голос, оповещающий, что набранный номер вне зоны действия сети. Федя рыкнул, с хлопком опуская телефон на стол и пугая тем самым каких-то итальянских барышень, что сидели за соседним столиком, и угрюмо заиграл желваками. Причина его плохого настроения была совершенно проста — Саша. Но в этот раз все было чуть иначе, потому что Кокорин не раздражал своим поведением и едкими колкими фразами, а волновал тем, что молчит и не берет трубку вот уже вторые сутки. Тогда, когда Федя получил всего два сообщения, он не обратил внимание на номер отправителя, потому что в тот момент был занят, а затем, освободившись через некоторое время, решил перечитать их и очень удивился, когда понял, что это был Саша. Он долго вглядывался в последнее сообщение, перечитывая его несколько тысяч раз, а затем нахмурился и решил выяснить все напрямую. Но номер был недоступен, телефон выключен, и вот тогда Федя стал понимать, что вряд ли все это какая-то глупая шутка, потому что после такого Кокорин бы точно не стал его избегать; в том, что Саша именно это и делал, сомнений не было. Думать об их отношениях в подобном ключе было очень странно, но Федя не мог отрицать то, что что-то, возможно, между ними и есть. Смолов никогда не волновался за людей, которые были безразличны ему, он никогда не пытался выяснить, все ли с ними нормально, и уж тем более никогда не стоял над душой и не требовал ответа на вопрос: «Что происходит?» или «Все нормально?». Саша занимал определенное место в его жизни, вот только периодически то опускался на самое дно, то поднимался еще выше, чем был до этого. Федя и сам не понимал, что между ними, но ясно было то, что в одном помещении они находиться подолгу не могли, потому что начинали ругаться, хотя при должном желании и спокойной обстановке могли спать на одной кровати, как было пару лет назад. Может быть, грызня между ними — это странный элемент флирта, выходящего за грани разумного понимания. Может быть, отношения между ними — это странный элемент крепких отношений, не завязанных на взаимной ненависти. Может быть, то, что происходит сейчас — это странный элемент зарождающей если не любви, то хотя бы симпатии. Может быть. Официант вернулся, принеся на этот раз верный заказ. Он еще раз извинился и постарался побыстрее уйти, потому что клиент пугал его своей угрюмостью и какой-то напряженностью, читающейся во всем теле. Федя посмотрел на принесенную ему выпечку и понял, что завтракать уже перехотелось. Он чувствовал себя напряженным, как натянутая струна, и даже не знал, что можно было сделать, дабы хоть немного расслабиться и не срываться на каждого подчиненного буквально за малейший проступок. Партия оружия пересекла границу в целости и сохранности, но он был готов поклясться, что не будет отвечать за себя, если покупатель начнет втирать ему что-то совершенно невнятное и не относящееся к делу. Ему хотелось быстрее покинуть Италию, закончив здесь все дела и вмешивая в местные разборки как можно меньше зенитовцев, и вернуться либо в Россию к Артему, мысли к которому прибегали буквально каждый час, либо в Мексику или США к Саше, которому хотелось надрать зад за то, что он не подает никаких признаков жизни и прячется под одеялом, как маленький ребенок. Радовало только то, что за Игорем он мог следить без особых проблем и не волноваться по тому поводу, что кто-то может напасть на него или выкрасть, потому что о причастности Акинфеева к Зениту не знал никто из местных мафиозных группировок. Феде порой хотелось разорваться и оказаться в трех местах одновременно, прикрыв спину Артему, врезав Саше и поболтав с Игорем, но он только и мог, что сидеть на месте и силой мысли торопить время, которое шло невыносимо медленно, и людей, у которых, казалось, появилось неимоверное желание досконально проверить всю партию, разобрав каждое оружие до винтиков и собрав его обратно. Они торчат здесь с Игорем уже полторы недели, и хоть парень и говорит, что ему все нравится, по его порой кислому лицу понятно, что он тоже хочет домой, отчасти боясь этого. Федя уж не знал, что такого произошло между ним и Артемом (допытываться он не стал), но он отчетливо запомнил то хмурое выражение лица, когда передал боссу слова Игоря. Стало понятно, что ничего непонятно, зато проблем определенно прибавилось. Смолов сделал глоток кофе и выплюнул его обратно в кружку. Он поднялся с места, бросив на стол несколько купюр, и покинул кафе, вцепившись в свой телефон так, будто он стоил неимоверную кучу денег. На улице его чуть не сбил проезжающий мимо велосипедист, и Федя злостно рыкнул еще раз, пытаясь хотя бы заглушить вырывающийся наружу гнев. Он напугал проходящую мимо старушку своим выражением лица и перестал сжимать руку в кулак только тогда, когда хихикающая и пробегающая мимо девочка остановилась и подарила ему леденец в виде солнышка. — Не грустите, синьор! — произнесла она и, не дожидаясь ответа, побежала дальше. — Хорошего дня! Федя вдруг сразу как-то сдулся и выдохнул, понимая, что тонуть в злости — это тоже не выход. Он покрутил в руках леденец, который не ест, и решил, что отдаст его Игорю, ибо выбрасывать жалко, а затем в последний раз стал набирать номер Саши и решил, что если он не ответит — пытаться Смолов больше не будет. В трубке неожиданно раздались гудки, и Федя выдохнул, чувствуя нарастающее волнение и какое-то предвкушение. Это чувство сравнимо разве что с первым прыжком в воду со скалы, когда ты не знаешь, что ждет тебя на глубине, но нырнуть очень хочется. — Ну, бери же ты трубку, петух чертов. — И тебе привет, губошлеп, — раздался хриплый голос по ту сторону. — Что нужно? Федя замер на месте, не веря, что слышит голос Кокорина. Он на всякий случай потыкал палочкой от леденца себе в живот и убедился, что действительно не спит. — Саша? — глупо спросил он. — А кого ты еще ожидал услышать, набирая мой номер в сорок седьмой раз? — устало выдохнули в ответ. — Блядь, Саша. Ты почему трубку не брал? — Тебе есть до этого дело? — хмыкнув, спросил Кокорин. — Есть, — ответил Смолов, начиная играть желваками. — С каких пор ты стал интересоваться моей жизнью? — Перестань язвить и ответь мне на вопрос. Чем ты был занят? — Болел, — раздалось в ответ. — Если это все, что ты хотел узнать, то, думаю, пора прощаться, потому что у меня есть дела. — Ты сейчас серьезно? — Смолов выдохнул, ощущая внутри клокочущее возмущение. — Да. — Прекрати играть на моих нервах. Ты ничего рассказать мне не хочешь? — А есть, что рассказывать? — Кокорин, если ты забыл, то ты признался мне в любви, и я требую хоть каких-то объяснений. Саша замолчал, ничего не произнося. Он тяжело выдохнул, словно совершенно не хотел продолжать этот разговор, и провел рукой по своему лицу, качая головой. Хотелось бы ему удалить все то, что он написал Феде, или сделать так, чтобы тот забыл о сообщениях. — Я просто неудачно пошутил, — ответил Саша, замявшись. — Слушай, давай… давай просто забудем. — Ты действительно думаешь, что я поверю в твои слова? Не забывай, мозги у меня варят все-таки получше. — Ну а что ты хочешь услышать? — повысив голос, спросил Саша в ответ. — Что? — Правду, — выдохнув, произнес Федя. Он сел на скамейку и запустил руку в волосы, взъерошивая их. — Правду, — повторил Кокорин. — Правду тебе, да? А с первого раза ты не понял? Господи, Смолов, нужно быть невероятно тупым, чтобы не увидеть очевидное. — Так скажи мне, раз я не догоняю. — Федь… — он вздохнул, замолкая. Кокорин действительно видел большую разницу между «написать» и «сказать» — второе всегда давалось труднее. — Да что говорить, если и так все ясно. Просто пошли меня, и давай больше никогда не будем поднимать эту тему. — Прежде, чем послать, мне нужно знать, за что. Говори. Саша вновь замолчал, прикусывая губу. Федя слышал его дыхание, несколько попыток начать разговор, но дальше ничего не следовало. Прошло несколько затяжных минут, прежде чем Кокорин, наконец-то, ответил: — Слушай… я не знаю, зачем ты пытаешься вытянуть… — он прервался, решая не затягивать этот разговор. — Я люблю тебя, — на выдохе прозвучал ответ. Федя стиснул зубы, сильнее взъерошивая волосы. Он прикусил губу, чуть зажмуриваясь, а потом поднялся со скамьи и посмотрел наверх, подставляя лицо солнцу. — Заканчивай со всеми делами быстрее. Нам нужно поговорить. Лично.