Camp

Сегодня опять сценка. Да, первая группа, которую он сейчас ведёт, по знанию английского, конечно, не сравнится с восьмой - там уже все взрослые и здравомыслящие люди, да к тому же ещё и хорошо знающие язык. Джеймс нехотя поднимается со скамейки, направляясь в аудиторию для занятий, куда уже, скорее всего пришла его группа. Сам не зная почему, он надеется встретить кого-нибудь из преподавателей по пути, неважно кого, хотя... лучше Мэтта. Всегда лучше встретить именно его, ставить сценку именно с ним, болтать во время общего сбора ИМЕННО С НИМ. Обязательно. Непременно. Может, это просто из жалости? Может, от одного вида его лица с грустными глазами, смотрящими куда-то вдаль? От того, может, что с ним мало разговаривают дети, почти не липнут к нему, внимания часто не обращают? От того, что у него проблемы с жизнью в этой стране второго сорта и он не может ни в чем найти утешения? Может, Джеймсу просто хочется доминировать над ним, создавая иллюзию того, что он Мэтта защищает? Как много вопросов... Раньше, в прошлом году, помнится, они много времени проводили вместе. Постоянно разговаривали, смеялись, ходили куда-то даже когда их работа заканчивалась... Что-то случилось. Возможно, Мэтту стало просто не до развлечений в его жизненной ситуации. Возможно, он почувствовал в их отношениях что-то большее, чем дружба и испугался этого чего-то. В любом случае, сейчас все изменилось, и далеко не в лучшую сторону. ~ Снова общий сбор на обед, дети толпятся около столовой, ждут, пока их впустят туда. Мэтт стоит шагах в десяти от них, снова грустный и снова один. Последний раз он хоть как-то обратил на Джеймса внимание, когда он только приехал на эту смену. Тогда Мэтт, радостно выкрикивая его имя, неуклюже побежал к нему шагами в метр длиной, и обнял, наклонившись, чтобы достать до его плеча. Но сейчас он этого не сделает. Вряд ли сделает когда-нибудь ещё, даже спустя десять лет. Расстояние между ними все растет, и скоро станет просто невыносимым. Они живут в соседних комнатах, но не всегда даже здороваются по утрам, не желают друг другу спокойной ночи. Факт этой увеличивающейся дистанции угнетает, как ничто и никогда, делая время, проведенное здесь, каким-то подобием каторжных работ. Кажется, за эти несколько дней Джеймс не разу искренне не улыбнулся. ~ Крики вожатого, возвещающие о том, что девочкам уже можно входить, выбрасывают одиноко стоявшего в нескольких метрах от людей долговязого мужчину из пучины воспоминаний. Он встряхивает головой, за движениями которой следуют довольно длинные прямые волосы и отрешённо улыбается, вытягивая при этом шею. Сегодня Джеймс опять ни разу с ним не заговорил. Стоит хмурый и смотрит исподлобья, думает, что его взгляда не видно за толстыми стеклами очков. Между ними определенно что-то не так, какой-то негласный договор - не подходить друг к другу больше, чем на метр, не разговаривать по возможности. Хочется разъяснить ситуацию, понять, в конце концов, что случилось такого, но... Нет. Нет. И это конечно не из-за этой кучки маленьких шипперов, которые визжат от каждого их взаимодействия (догадались, спалили, сволочи). Просто он не маленький мальчик, чтобы изображать обиду и дуться без причины, а потом идти извиняться просто для того, чтобы возобновить общение "как раньше". Мэтт не будет этого делать никогда. Нет. Н Е Т. Кстати, эта самая "могучая" кучка Мэтта откровенно задолбала. Неужели они думают, что незаметно смотрят на него и Джеймса, скося глаза, оставшись в столовой специально, чтобы сталкерить и шептаться, противно повизгивая, как поросята? Неужели они думают, что ждать одного из них у выхода чуть позже и провожать потом до самого корпуса злорадным шепотом - абсолютно беспалевно? ~ Мэтт смотрит в окно поезда, когда возвращается с выходных обратно. В наушниках играет какая-то музыка, которую он толком не слышит, но ритм отдает где-то в голове, заставляя ее болеть ещё больше. Ему, пожалуй, в моральном плане, никогда не было так плохо. От несопоставимой с плохими рельсами скорости "Ласточки", которая мчит из Питера, так сказать, на всех парусах, капли дождя ползут по окну наискосок, как слёзы на ветру, когда бежишь куда-то и одновременно плачешь. Господи, как похоже на дешёвую мелодраму, фу, думает Мэтт, выдергивая наушники. Он же мужчина, твою мать, он не должен страдать таким. Ну и что, что в жизни все ещё ухудшается от этого вредителя, черт возьми, такого обалденного, с таким сладким, до неприличия низким голосом, с таким невъебенным телом, практически идеальным по пропорциям и с улыбкой, которая заставляет каждого буквально растаять и превратиться в голубую лужицу... Т А К. С этим надо точно что-то делать, ибо нельзя так просто оставить и смириться с тем, что Мэтт втрескался по уши, как подросток, да ещё и в своего коллегу. ~ Это было бы очень интересно - подойти и узнать у этих маленьких испорченных детей, почему они шипперят его именно с Мэттом, думает Джеймс, оглядываясь на перешептывающихся сзади девочек - всем им лет по 13-14, не больше... Что с ними делать? Подойти и прямо спросить, почему они так отстало себя ведут и даже ни минуты не скрывают того, что делают, или игнорировать их дальше? По отдельности, вон, вроде и Маргарита, и Джулия, нормальные, смышлёные, да и другие, которые с ними, но вместе... Какая-то орда сумасшедших шипперов, серьезно. ~ Мэтт решил, пожалуй, первый раз в свей жизни что-то сделать первым. Надо когда-нибудь брать все в свои руки, хоть однажды, поэтому он хотел проявить малейшую инициативу, стараясь не быть тряпкой 24/7. Начинать заново испорченные ситуацией отношения нужно как новые. С "Good morning", когда твой потенциальный бойфренд вываливается из своей комнаты в еле найденных съехавших на бок очках и с милой сонной улыбкой, с попыток, пока что не очень удачных, начать разговор... Со стороны Джеймса чаще всего к нему прилетает игнор - как тапком по лицу, и Мэтт чувствует, что сейчас сдастся, перестанет предпринимать эти попытки, которые, между прочим, дорого ему обходятся. Но он пытается. Пытается вылезти из депрессии, хватаясь за последний волосок - того, кого он действительно любит, с кем, кажется, хотелось бы провести эту жизнь... Поганую, сломанную обстоятельствами жизнь, скучную, как и люди, встречавшиеся ему на пути. Скучную, как само его существование. Так было всегда? Как давно эта всепоглощающая темнота сгустилась над головой Мэтта? И как давно в ней он стал видеть один маленький огонек, который разгорался в сгущающейся тьме и заставлял умирающую от непонятной тоски душу держаться за него всем, чем можно? ~ Мэтт морщится, вяло ковыряя ложкой резиновую кашу, подпирает рукой подбородок и как всегда отрешённо смотрит на уплетающего за обе щеки вторую тарелку этой самой каши Джеймса, который, кажется, не замечает, что его постоянно пристально разглядывают, или же специально игнорирует. В конце концов первый не выдерживает: - Как ты можешь это есть? Вопрос звучит громко в тишине, которая повисла в воздухе после того, как дети и вожатые ушли с завтрака.. Джеймс отрывается от последней ложки буквально сразу, смотрит на Мэтта примерно с полсекунды. Резко встаёт, перегибается через стол. И так же резко, неожиданно и крышесносно целует, сжимая руками плечи другого, жадно, будто пьет колодезную воду в пустыне после нескольких дней жажды. Мир как будто останавливается, не слышно звона посуды на кухне, теряется осознание того, где они в принципе находятся, существует только нескончаемое состояние эйфории, только чужие горячие губы и руки, до боли сжимающие плечи Мэтта в страхе потерять, упустить его... Дыхание предательски заканчивается, заставляет возвратиться в реальность, но обоим этого не совсем не хочется. - А ты как долго ещё можешь меня мучить? - Я могу задать тебе тот же вопрос.