Англичанка

Он не называет её по имени. Всегда, в его мыслях и снах, она — англичанка. С того самого момента встречи до последнего прощания, когда она уезжает с мужем на вокзал, он называет её так и только раз — по имени. Один чёртов раз. Больше им не было дано, но и этого хватило сполна. Это случилось поздней осенью, когда на поля в средней полосе России уже лёг первый снег и взошли озимые. В Петербурге было холодно, но, наверное, не холоднее, чем в её родной Англии, где стояло родовое поместье её мужа. Да, вот как раз о муже он и вспоминает отдельно, ведь и он сыграл свою роль в этой недолгой и болезненной истории. Рочестеры приехали в столицу к одному прославленному врачу, в надежде получить от него хоть какую-то помощь: у мистера Рочестера были сильные головные боли со рвотой и головокружением, и английские врачи опасались самого худшего. Его маленькая жена стойко выносила все тяготы, не покидая мужа ни на секунду и помогая ему во всём. Такая верность поражает Алексея до сих пор. Иногда он вспоминает свою историю, и размышляет, что было бы, будь Анна такой же преданной… Но не об Анне сейчас речь, думает он, тряхнув головой, и прячет на груди свёрнутый во много раз прямоугольник письма. Он помнит всё. Начинается эта история в полумраке, как и вся жизнь в доме Карениных. В полумраке театральной ложи, куда он приходит впервые за много лет просто чтобы отвлечься от забот на службе. Уже звучит второй звонок, когда вдруг дверь позади Алексея открывается негромко и без скрипа, и в ложу входят ещё двое зрителей. Первый, мужчина, одетый по иностранной моде, не то немецкой, не то английской, проходит внутрь, стуча тростью по полу и ощупывая себе путь. Под руку его держит вторая гостья, видимо, его жена, невысокая худенькая молодая женщина в шляпке. Они усаживаются на свободные кресла, и в неровном свете канделябра глаза Алексея встречаются с глазами женщины, снимающей шляпку. Она сразу же опускает взгляд, расшнуровывая ленты под подбородком, но глаза её светлые и умные, выдающие чистоту души и подлинное благородство характера. Алексей переводит взгляд на её спутника, и на мгновение прикусывает губу, чтобы не ахнуть от неожиданности. Лицо незнакомца изуродовано шрамами, по-видимому, от ожогов, и руки немного трясутся, но он по-своему хорош собой… и, наверное, кажется привлекательным своей жене, с грустью думает Алексей. Так они сидят безмолвно все втроём, пока не прозвонят все звонки, вокруг не стемнеет, а со стороны сцены не послышится музыка и разольётся сияние огней. Только тогда Алексей осознаёт, что понятия не имеет, что за опера идёт сегодня, и, волнуясь и не зная, правильно ли он поступает, он поворачивается к сидящей рядом даме и тихо спрашивает по-французски: — Вы не помните, что за опера сейчас на сцене? Незнакомка давит короткий смешок, но тут же затихает и степенно произносит: — Это балет, мсье. Разве вы не помните, на что брали билет? Она удивлена и она права в своём удивлении. И в эту минуту её муж поворачивается к ним и называет шёпотом название: — Мы не знали, что этот балет идёт и в России. Захотелось провести приятно наш первый вечер здесь, в Петербурге… Да, мы приезжие, сэр. — Не англичане ли? — наугад переходит на английский Алексей, и собеседник кивает, а жена его сдержанно улыбается новому знакомому. И вдруг в голове того рождается название для незнакомки — «англичанка». Оно звучит так точно и красиво, что он забывает обо всём на свете, и ему не сразу удаётся расслышать, что говорит её спутник. — У меня неважное зрение, сэр, — учтиво сообщает муж англичанки, и Алексей отмечает, как тот сказал это: не пожаловался, а просто признал факт. Это ему нравится. — Поэтому мы с Джейн часто ходим в оперу, чтобы я мог насладиться музыкой… ну, и цветными пятнами на сцене. Он улыбается, и Алексей замечает, что он крепко держится за маленькую руку жены, не выпуская её ни на минуту. — Мы не знакомы, — дружелюбно выговаривает снова полуслепой незнакомец, — мистер и миссис Рочестер к вашим услугам. Вы, я полагаю, русский? Алексей кивает, представившись и пожимая руку мистера Рочестера, внезапно ощущая, как затуманиваются его очки, когда он склоняется, чтобы поцеловать руку его юной жене. Он принимается протирать их, и в этот момент раздаётся звонок, возвещающий, что вот-вот начнётся второй акт. Алексей устраивается удобнее в кресле, и вдруг чувствует прикосновение тонкого пальца в перчатке. — Мистер Каренин, — тихонько начинает англичанка, глядя на него пронзительно и чуть-чуть умоляюще, — не могли бы вы принести мне бинокль? Я не могу оставить Эдварда, понимаете? Алексей бормочет какие-то слова согласия, и выходит из ложи на поиски бинокля, а когда возвращается, последний звонок звенит в ту самую секунду, когда он переступает порог. Отдавая бинокль англичанке, он ловит её улыбку, и впервые, наверное, за всю жизнь испытывает странное теплое чувство в груди, как будто там затеплился огонёк. Они встречаются все втроём с тех пор пару раз, в основном у знакомых, куда Алексей вводит их, как новеньких в высшем обществе Петербурга… впрочем, какое там высшее общество: в основном это его друзья-чиновники да их жёны и дочери. Но, судя по всему, Рочестеры рады и этому — за несколько разговоров с ними он успевает понять, что дома они ведут уединённую жизнь в своём поместье, Торнфилде, и в свет не выезжают. Рочестер редко сопровождает жену, и её спутником приходится быть ему, Алексею. Он не знает, что думает по этому поводу её муж, но отчего-то когда он приглашает их к себе домой, ответ с согласием приходит подписанный рукой миссис Рочестер, а не её мужа. Но так или иначе они приходят вместе. Алексей провожает их в комнату гостей (Рочестер задерживается в библиотеке), и уже собирается на минутку отлучиться, чтобы распорядиться об обеде, как в комнату вбегает его сын. Мальчик сильно изменился за прошедший год траура, но лицо его осталось юным и улыбчивым, и первой это замечает англичанка. На миг Алексей испытывает неловкость за то, что Серёжа не знает английского, но ситуация мгновенно налаживается, когда англичанка вдруг говорит: «Bonjour!» — и мальчик откликается на знакомый язык, успокоив этим своего отца. Он наблюдает, как она по-французски не спеша разговаривает с Серёжей, изредка поправляя его произношение, на что мальчик совсем не обижается. Алексей не понимает, что происходит в его душе. Анна была Серёже матерью, она любила его и сражалась за него — во всяком случае, ему хочется в это верить — но то, как с его сыном разговаривает англичанка, это нечто совсем иное. В её поведении столько искренней доброты, столько нежности и уважения к собеседнику, даже если ему всего девять лет, что это сводит Алексея с ума. Он слушает музыку её голоса и наблюдает за ней, ловя каждое движение. У неё совсем скромное платье, которое, скорее всего, подошло бы девушке из бедной семьи. У неё мягкое, доброе лицо. И глаза, только глаза такие строгие и умные, что сразу понимаешь, что под этой мягкостью скрывается металл. — Знаете, я ведь не леди, — вдруг тёплым весёлым голосом произносит она, — то, что я получила наследство и удачно вышла замуж, ещё ничего не значит. Я дочь викария… у вас этот чин, кажется, называется «священником», правильно? Я была гувернанткой, — заканчивает она, запрокинув голову и улыбаясь, — вот как мы с Эдвардом познакомились. Изумлённый, Алексей смотрит на неё во все глаза, и она глядит на него в ответ с лёгкой полуулыбкой в уголках тонких губ. Серёжа, видимо, оценив неловкость момента, скрывается в коридоре, в дверях столкнувшись с мистером Рочестером и испуганно припустив в противоположном от гостевой комнаты направлении. Рочестер входит торопливой походкой, и Алексей удивляется, как это они с его женой не заметили его приближения: ведь его трость стучит довольно громко по гладкому полу. Гость смотрит на них пристально, щурит глаза, и взгляд его так остёр и внимателен, что Алексею становится неуютно и на миг он забывает, что его знакомый видит лишь цветные пятна. — Думаю, нам с женой пора, — резковато уведомляет хозяина Рочестер, протягивая руку в сторону жены, и та неторопливо подходит к нему. Алексей, не понимая до конца поведение гостя, пытается остановить её, но тут Рочестер подходит почти бегом к нему и, сощурившись снова, произносит: — Вы считаете меня слепцом, правда? Слепцом и уродом! Но знаете, что я скажу — я вижу вас. Отлично вижу, как блестят ваши очки и ваши лживые глаза за ними… — жена одёргивает его, но Рочестер ничего не слушает, подойдя вплотную к хозяину дома и вполголоса говоря: — Вы, русские, все такие: заритесь на чужое. Но я вам этого не позволю. Со мной такие шутки не пройдут! Алексей видит, что англичанка вот-вот расплачется, но старается сохранять стойкость, стискивая руки в кулаки и вся дрожа. Рочестер выходит из комнаты, хлопая дверью, и его тяжёлые шаги и перестук трости гулко отдаются эхом от стен коридора. Его жена направляется следом, и Алексей понимает: сейчас или никогда. — Постойте, миссис Рочестер! — отчаянно окликает он её, и она замирает, шепнув мужу, чтобы он шёл вперёд, в экипаж, а она его догонит. Англичанка смотрит на него широко раскрытыми глазами, и он вмиг забывает все слова на свете, словно теряя дар речи и становясь немым. Не зная, что сказать, он бросается следом и ловит её руку, лежащую на ручке двери. — Вы не поняли, — выговаривает он, пожимая эту крошечную тёплую ладонь своими ледяными пальцами, — я не хотел делать никаких намёков, я… — она вопросительно приподнимает бровь, — я всего лишь хотел побыть с вами чуть дольше. Вот и всё. У англичанки тёмные ресницы, и она взмахивает ими, в упор глядя на него, а Алексей, сам того не замечая, подходит ближе, ещё ближе, пока не оказывается с ней лицом к лицу. — Ничего не произойдёт, если мы останемся рядом дольше на несколько секунд. Поверьте, миссис Рочестер. Ничего. И, сам изумляясь собственным действиям, он осторожно кладёт руку ей на талию и притягивает к себе, словно в танце, и не знает, что и сказать, ведь англичанка от неожиданности даже не сопротивляется. Он проводит её по пустой комнате, как по бальному залу, кружит её и откидывает назад, и всё это без музыки, просто и тихо, почти бесшумно. «Всё хорошо, — по-русски шепчет он, — всё будет хорошо», — и она повторяет следом за ним эти слова на чужом языке, неумело и забавно. Он уже готов к ещё одному па, но она внезапно останавливает его. — Мистер Каренин, постойте, — она вновь переходит на английский, и её голос звенит, как упавшая и разлетевшаяся вдребезги сосулька о плиточный тротуар, — мистер Каренин, вы хороший человек. Я это вижу и знаю. Но у меня есть муж, который бесконечно мне дорог и с которым мы через многое прошли. Я останусь верна ему, покуда он жив. В её голосе звенят слёзы, но это не обида, это слёзы уязвлённой гордости. Она выдергивает руку и тихо уходит из комнаты, оставляя Алексея в грохочущей тишине дома, где так пусто без хозяйки… он понимает это только сейчас. Вечерами, размышляя над произошедшим, он однажды вдруг понимает с ужасом, как низко пал. Он, осуждавший покойную жену, сам влюбился — Алексей с трудом произносит в мыслях это слово — в замужнюю женщину. Он сидит, обхватив голову руками, поздно вечером в своём кабинете, и волна стыда накрывает его с головой, и он неумело молится — как может, как умеет — прося неизвестно чего, не то взаимности от возлюбленной, не то забытья, что скроет все эти страсти. Но Бог не откликается, и ничего не происходит, и англичанка всё ещё замужем, всё ещё на другом конце города и уж точно он сам всё ещё безразличен ей. И Алексей плачет, так горько, как не плакал со времён гибели жены, хоть и скрывал это ото всех. Вечно ему приходится скрывать чувства. Он ненавидит себя больше, чем когда-либо, не решаясь и страшась назвать то, во что он превратился сейчас. Уподобился Вронскому. Решил соблазнить даму из высшего общества, наплевав на её мужа — человека несомненно достойного, умного и… Господи, прости, прости! В своём горе он начинает хвалить самого себя, и это поражает Алексея до глубины души, ранит и уязвляет его. Как он дошёл до такого? Ответа нет, и тёмная деревянная с позолотой икона в углу сурово молчит. Он не помнит, как оказался на улице. Как в метели, завьюжившей всё вокруг, он сел в пролётку и та понесла его по указанному извозчику адресу, по вечернему Петербургу, вперёд, без остановки, к ней. К англичанке с каштановыми волосами, аккуратно уложенными на две стороны и сплетёнными на затылке, с острыми, почти детскими ключицами в вороте платья под бледной кожей, с тонкой, как тростинка, фигурой и лёгкой, тихой походкой. К англичанке с трогательным упрямым взглядом серых глаз, в которых он тонет всякий раз, когда смотрит в них. К англичанке, утолившей его печаль после смерти жены. К англичанке, в которую он влюблён, влюблён и не страшится больше этого слова. Он напоминает сам себе безумца, потерявшего рассудок в одно мгновение — в тот момент, когда она вошла в театральную ложу одновременно с ним самим. Тогда и свершилось. Он взлетает по обледеневшим ступенькам, чуть не падая и не разбивая голову, спешит к дверям, к самому верху лестницы, и там, забыв отдышаться, стучит, колотит кулаком, стучит железным кольцом над дверью и не может утерпеть, дождаться, когда она наконец откроется. Старый швейцар не узнаёт его, да и откуда ему знать его, Алексея Каренина, одного из чиновников на службе у Его Величества. Он не был здесь раньше, и швейцар смеривает его сначала подозрительным взглядом… но стоит ему, Алексею, представиться, как тот отходит в сторону, пропуская его внутрь прихожей. Алексей торопливо шепчет, объясняя, что ему нужно видеть хозяйку, и швейцар, на удивление, соглашается. Он лишь успевает шепнуть, что хозяину говорить не надо, но старик понимает его и без слов. И вот уже она спускается ему навстречу, в простом синем платье, закутавшись в узорную шаль, он уже видит снизу, как вспыхивает её лицо и загораются глаза каким-то странным светом. Англичанка сейчас хороша как никогда, хороша, мила и скромна, какой никогда не была ни Анна, ни одна другая женщина в числе тех, кого Алексею довелось видеть за всю жизнь. И он стоит, весь заснеженный и замёрзший, стоит, очарованный, не живой и не мёртвый, не знающий, что делать дальше. Англичанка говорит удивлённое приветствие, но он не слышит его, не разбирает слов и лишь смотрит, смотрит, смотрит на неё… а когда она оказывается рядом, он вдруг делает это. Он падает на колени, грязными сапогами и брюками на гладком начищенном полу, и англичанка, испугавшись, протягивает к нему руки, а он обнимает её колени, пряча лицо в складках подола, и плечи его сотрясаются от рыданий. — Простите меня, миссис Рочестер, Бога ради, простите, — повторяет Алексей, и она берёт его руки в свои, отстраняясь в надежде помочь ему встать. Но он не трогается с места. — Вы удивительная женщина, миссис Рочестер. Удивительная и нежная. И в то же время сильная. Поймите меня правильно, это не просто слова и досужие комплименты… — Прошу вас, мистер Каренин, не надо, — слабо просит англичанка, но не отпускает его руки и тихо поглаживает его голову, успокаивая его, как мать в детстве, как он сам порой делает это с сыном. — Я не могу вас прогнать, поднимется шум, люди узнают, я так не хочу людей… они злые, они всё испортят. Всё, что у нас есть, всё будет испорчено. Эдвард… мой бедный Эдвард, он не переживёт. Я-то вынесу, но он… Умоляю вас, идите домой. Слуги будут шептаться, но я боюсь не их. Я за вас боюсь. Мистер Каренин, вы столько перенесли… я не посмею навредить вам и вашей семье. Навредить? Господи, да о чём она?! Алексей чувствует, как жгучее что-то, какая-то отрава, какое-то безумие заползает в мозг, обжигая и надеясь погубить — и он слишком слаб сейчас, чтобы этому противостоять. Он поднимается с колен, медленно-медленно, опираясь на дверную ручку, и смотрит исподлобья на неё, англичанку: дрожащую и взволнованную, и вдруг делает шаг к ней, почти вплотную — и целует её. Она не отшатывается, видимо, от удивления, но Алексей знает, что причина не в этом, и проводит ладонью по её волосам, тихо-тихо, и она постепенно успокаивается, переставая трепетать, как птичка, в его объятиях. Она кладёт голову ему на плечо, и он обнимает её снова, ещё нежнее, чем в первый раз. Когда англичанка наконец вырывается, он остаётся стоять напротив, посреди прихожей, виновато опуская протянутые к ней руки. — Забудьте меня, мистер Каренин, — устало шепчет англичанка, глядя на него полными слёз глазами. — Мы уедем завтра, но, молю, заклинаю вас Богом, не преследуйте меня… и всё же знайте, что у нас в Торнфилде будут всегда вам рады. Да простит вас Бог, как и я прощаю. Простите и вы меня. И она уходит, и её хрупкая фигурка в скромном платье скрывается где-то высоко на лестнице, так что Алексею не хватает взгляда, чтобы разглядеть её в темноте. Позёмка вьётся над самой землёй, и ледяной ветер кружит её у парадного входа дома, где останавливались на несколько ночей мистер и миссис Рочестер, а он, Алексей, стоит за колонной у входа, ожидая, когда же они наконец выйдут. Ветер бьёт ему в лицо, оставляя иней на бороде и усах, но он как будто ничего не замечает, приковав взгляд к дверям… и вот они отворяются. Алексей делает шаг назад, отступая ещё дальше за колонну, чтобы не дай Бог не быть увиденным, но проходящей мимо паре не до него вовсе. У англичанки маленькие ладони, да и вообще руки такие тонкие, что Алексей сам поражается, как ей хватает сил вести под руку своего огромного медведя-мужа. Он смотрит им вслед, и что-то внутри него дрожит и умирает, медленно и болезненно, так что это становится просто невыносимым. И Алексей срывается с места, и догоняет пару уже у самого низа ступенек, когда они уже садятся в карету. Веет откуда-то промозглым ветром, как и всегда в этот час в Петербурге, но Алексей этого не замечает, слетая по лестнице и замирая, как мальчишка, перед стоящей у экипажа англичанкой. — Миссис Рочестер, я… Позвольте мне… Она мягко улыбается, но в её разом потеплевшем взоре он не видит для себя надежды. — Всё хорошо, — говорит она по-русски те слова, что выучила от него, — всё будет хорошо. И, слушая её сильный акцент, кажущийся ему божественной музыкой, он вдруг осознаёт всю жалкость и ничтожность своего положения. Ему становится так страшно, так неловко оттого, что в эту минуту происходит, что что-то начинает жечь глаза, и колени подкашиваются, и Алексей, не оглядываясь на прохожих, хватает её за руку и прижимается к ней губами. — Джейн, — вдруг тихо произносит он, беспомощно глядя на англичанку снизу вверх, и она грустно улыбается, но он видит, как блестят её глаза, и слёзы застывают на холодных щеках, — прошу вас. — Я напишу вам, — наконец выговаривает она по-английски, не отнимая руки, и вдруг касается пальцами его заиндевевшей бороды, поглаживая её и проводя ладонью по щеке. Алексей хватается за её пальцы, прижимает их к своим холодным губам, но кучер уже оглядывается на них, и пора ехать, и англичанка не может больше ждать. — Я верю вам, — совершенно беззвучно отвечает Алексей, когда она отходит от него и садится в экипаж, выжидая зачем-то минутку, прежде чем захлопнуть дверцу. Спустя ещё минуту экипаж трогается с места и медленно отъезжает от дома. Алексей смотрит ему вслед, а на губах у него горят те слова, которые остались несказанными, но прекрасно понятными для них обоих. «Я вас люблю», — думает он, забыв, что англичанка его уже не слышит. Но это не так. В экипаже по дороге к дому, склонив голову на плечо мужу, она повторяет мысленно те же слова. Только Алексей её не слышит тоже.

* * *

Они всё же обменялись письмами. Первое пришло спустя год, из Англии, от неё. Она писала, что зимой боли её дорогого Эдварда стали невыносимыми, и под Рождество он мирно скончался, но теперь траур её был завершён и она наконец отважилась написать. Второе письмо пришло спустя неделю или даже меньше с тех пор, как прибыло первое; письмо было из России, от него. Он был краток. В письме не было ни рассказов о новостях, ни признаний в любви. Одно лишь слово. «Приезжайте».