моя душа в твоей ладони

      Чимин восстанавливает Чонгука на работе, стоит только голосу более-менее выровняться; слёзы высыхают, потому что выплакал он до хрипоты, так что единственным напоминанием об истерике осталось влажное пятно на чоновской футболке и припухшие глаза. Он, конечно, замечает и покрасневшие глаза младшего, хоть тот и успевает стереть влажные дорожки с щёк прежде, чем их увидит Чимин.              Он тоже плакал, но почему? Из-за Чимина? Он не знает даже, что случилось, почему плакал хён, почему пытался, но не смог оттолкнуть его. Младший знает только то, что вместе они очень много смеются, и этого, очевидно, достаточно, чтобы заставить его вернуться и попросить прощения. Прощения, которое и не нужно ему было вовсе, потому что он просто пытался сделать всё правильно, а Чимин ощетинился и набросился на него.              Младший делал то, что велела ему душа, потому что, как и подозревал Чимин с самого первого дня их знакомства, Чон Чонгук его предназначенный, тот, на поиски кого он потратил тысячи своих жизней.              Чимин уверен, потому что помнит, как стоял перед вратами и просил о ещё одной жизни. Уверен, потому что, стоит только воспоминаниям души начать пробиваться, их уже невозможно остановить. Каждую жизнь после этой он будет обязательно помнить все свои предыдущие, без Чонгука, будет знать, что ждёт своего предназначенного, в то время как тот ни малейшего понятия не имеет, что где-то там есть Чимин, ищущий его до того дня, как им предназначено встретиться снова.              Истинное благословение и проклятие знать о существовании предназначенных. В тебе поселяется надежда, что однажды ты больше не будешь одинок, и в то же время любые другие романтические отношения становятся до невозможного проблематичными. Одна мысль о том, что человек рядом с тобой — не предназначенный, вызывает чувство лёгкой бессмысленности. Хотя Чимин как никто другой осведомлён о важности проживания своей жизни в полную силу, даже если предстоит влюбиться и остаться с разбитым сердцем прежде, чем встретится «тот самый».              Он так долго ждал этого момента, чтобы заглянуть глубоко в глаза человека, с которым ему судьбой определено провести вечность и всё, что за её пределами, и знать, что, какими бы жизнями они отныне ни жили, обязательно встретятся снова в следующей. И следующей, и следующей, и следующей.              Но так несправедливо, что первая жизнь Чонгука выпала именно на эту жизнь Чимина. Среди всех, что Чимин прожил, почему душе Чонгука нужно было родиться во вселенной именно во время этой?              Чёрт, как бы несправедливо это ни было по отношению и к Чимину — он сможет выдержать, он уже неоднократно переживал боль, невообразимую для большинства смертных, так что переживёт и эту, зная, что обязательно встретится со своим предназначенным в следующей, — но Чонгук так невинен, он ни о чём не подозревает даже. Понятия не имеет, откуда все эти невероятные по своей силе чувства к Чимину. Не знает, что, даже когда Чимин умрёт, надежда не потеряна, что любовь их всё ещё будет существовать где-то среди звёзд, пока они не переродятся снова.              Чонгук будет знать лишь то, что влюбился в свой первый раз, что нашёл кого-то настолько идеально подходящего, но отобранного у него так невообразимо рано. Он будет уверен лишь в жестокости Вселенной, не подозревая о её доброте. Он будет знать, что жизнь слишком легко лишает самого дорогого, но не то, что она всегда позволяет предназначенным найти друг друга снова.              Чимин понимает, что не должен рассказывать Чонгуку правду об их жизнях, но разве может быть что-то хуже? Чимин знает, и это знание не свело его с ума и не взрастило внутри комплекс бога, как считалось, и он верит, что душу Чонгука невозможно будет испортить этим, как и его собственную. Возможно, он и юн ещё совсем, только что рождённый космосом, но источает исключительную чистоту, исключительную доброжелательность.              Глупо чувствовать настолько сильное желание опекать младшего — а может и нет, если брать во внимание, что это его предназначенный, человек, который буквально создан вселенной для того, чтобы провести с ним вечность, — однако Чимин ощущает довольно сильную волну гнева от мысли, что Старейшины приравняли его Чонгука ко всем остальным душам, словно он действительно мог скрывать в себе те слабости, ту моральную развращённость, что сам Пак не раз видел в других людях.              С другой стороны, он словно бы и знает Чонгука, и нет. Ощущения, будто они уже знакомы целую вечность.              Именно это всё и усложняет. Чимин бессчётье лет потратил на поиски Чонгука и единственное, что хотел бы сделать с того самого момента, как всё осознал, — осыпать младшего поцелуями в жалкой попытке наверстать упущенное зря время из прошлых жизней, через которые они могли бы пройти вместе. Он желает лишь держать Чонгука крепко и также крепко его любить — любить всем своим существом и попытаться заполнить пустоту тысяч лет, проведённых в одиночестве.              Жаждет любить Чонгука, пока не станет невыносимо больно, пока прикосновений не станет так много, что память о всех прошлых, чужих, сотрётся с кожи Чимина навсегда и он сможет представить, что всегда для него был только Чонгук — так, как оно и должно было быть. Хочет целоваться до онемевших губ, прижиматься так крепко и тесно, что никто и никогда не сможет разделить. Он мечтает о том, чтобы любить Чонгука так, как соулмейты и должны любить друг друга, так, как он представлял себе каждый раз с момента своей первой жизни без предназначенного.              Но Чонгук не знает. Всё, что перед ним, — это лишь болезненный отшельник, владеющий антикварным магазином и слишком часто ревущий. Он знаком с Чимином лишь месяц, а сам Чимин, хотя и не встречался с Чонгуком прежде, знал о возможности его существования веками.              И вот они наконец вместе, и у Пака остаётся не так много времени. Чонгук в этой жизни, во всяком случае, не сможет по-настоящему узнать его, тем более, Чимин уже потратил впустую один из своих драгоценных месяцев, пытаясь отмахнуться от растущего между ними влечения.              Он просто думает, что будет нечестно позволить младшему влюбиться в себя, когда, очевидно, они оба обречены в этой жизни.