These things take time

— Я влюблен! — заявил только что вошедший Курфейрак, — И кто-то украл мои вафли. Он настолько сильно хлопнул дверью, что подпрыгнул даже письменный стол, а Анжольрас вынужденно поднял глаза, продолжая что-то печатать правой рукой и держа кружку кофе в левой. Диван был разложен для одной единственной цели: умещать на себе пять открытых книг, около десяти вырванных откуда-то листочков, ведущих к другим листочкам, опять же ведущих к другим листочкам, до которых Анжольрас когда-нибудь доберется. Когда-нибудь. На нем была одна-единственная футболка, в которой Анжо и спал, и выходил на улицу, и учился. А квартира, как отметил Курф, явно нуждалась в уборке. Он скрестил руки на груди и стал выжидающе смотреть на Анжольраса, снова взявшегося что-то печатать. Анжо любит своих друзей больше всего на свете, но в тот день он и так проснулся с головной болью, а еще и половины нужной работы не сделал. Вечером будет собрание в Мюзене, которое ему ну никак не хочется отменять, но это жужжание в голове из-за избытка кофеина в крови отбивает любое желание. У него отвартительное настроение. — Иди отсюда, — наконец отвечает он. — Ити асюда, — передразнивает его Курф, — я перед ним душу наизнанку выворачиваю, а он мне: иди отсюда. — Прости, это так грубо с моей стороны, — сухо отвечает Анжольрас, — с тобой все в порядке? — У меня сперли вафли, и я влюблен! — Никто не трогал твои чертовы вафли, — вздыхает блондин, — ты скорее всего съел их, когда мы ушли. Или Баорель сжег их. Или Боссюэ покрошил их в то варево, что готовил у тебя на кухне. Курфейрак закатил глаза: — Ты же понимаешь, что я не об этом пришел поговорить? У Анжольраса раскалывается голова: — Я уже упоминал, что у меня ОЧЕНЬ много недоделанной работы из-за вашей импровизированной вечеринки прошлой ночью? Тебе что, совсем нечем заняться? — Ты вообще слышал, о чем я тебе говорил? Анжольрас пожал плечами. Уже какой день подряд Друзья отвлекают его от вылетишь-с-учебы-если-не-сдашь работы, например, внеплановыми попойками или шекспировскими чтениями Курфейрака, которые, как он говорит, заставляли его учителей литературы плакать. Прозвучал совершенно логичный вопрос: было ли это хорошим знаком? — Что ты разобрался с личной жизнью. На самом деле Анжольрас немного завидует всем своим друзьям, что могут наслаждаться парижской весной, неторопливым обедом, теплом собственной кровати и бесконечной возможностью выбора. — Я — птица, — многозначительно изрек парень, — и волен следовать куда захочу: к вершинам справедливости или в самую темную тьму моей души в поисках себя. Анжольрас вздыхает: — Иди ищи себя где-нибудь подальше от моего рабочего стола. Курфейрак притворно изображает возмущение: — Есть такие штуки, сочувствие и участие называются. Давай, загугли. Анжо уже готов накричать на друга, когда дверь в комнату открывается. В дверном проеме показывается невозмутимый Комбефер, а Курфейрак начинает издавать непонятные звуки. — Ты что здесь делаешь? Комбефер приподнимает бровь, не ожидая подобного рода вопроса. Анжольрас отвечает за него: — Он тут живет вообще-то. — Жеан сказал, что ты на собеседовании. — Его перенесли, — Ферр поправляет очки, — когда ты говорил с Жеаном? — Только что. — Это тогда ты понял, что влюбился? — засмеялся Анжо. Шутить — это явно не его. Курфейрак развернулся к нему настолько быстро, меча молнии глазами, что белокурый лидер даже отпрянул. Курф замер, прерывая свой предупредительный жест, и уставился в пол. Они бы так и находились в этом неподвижном состоянии, если бы Комбефер не нарушил тишину: — Ты что, влюбился? Курфейрак, вернул самообладание и повернулся к Ферру, поглаживая воображаемую бороду: — Oui. Все снова замолчали, но Курфейрак, видимо, уже пришел в себя: — Еще: один из нас, кажется, вор. Комбефер делает вдох-выдох и негромко спрашивает: — Ты только что это понял? — Ты про воровство или… Анжольрас выходит из себя: — Любовь, окей? Л-ю-б-о-в-мягкийзнак, — произносит он по буквам. — Это случилось, когда ты говорил с Жеаном? — не отставал Комбефер. Курф строит рожицу: — Да? — сначала это звучит как-то вопросительно, — Да, — наконец твердо произносит он, — я говорил с Жаном и понял, что влюблен. Анжольрас вообще не понимает, что происходит. И почему все такие напряженные. Но, в любом случае, все мысли, что он собирался записать, улетучились в неизвестном направлении, так что он просто продолжал сидеть за столом и пытался вникнуть в эту неведомую фигню. — Ты собираешься рассказывать подробности или будем играть в угадайку? — Чего ты такой нервный сегодня? — вздохнул Курф, — Ферр, скажи ему, чтобы он перестал быть нервным. — Перестань быть нервным, — Комбефер повернулся к Курфейраку, — ты сказал ему? — Ты сам только что сказал ему… — Жану. — Что сказал Жану? Комбефер снял очки и потер переносицу. Он выглядел так, будто не спал всю ночь. Анжольрасу знакомо это чувство. — Что ты влюблен в него, — наконец произносит Ферр. — А-а, — тянет Курфейрак, — ну, как бы, нет? А что, если я ему не нравлюсь? — Точно узнаешь, когда он сам скажет тебе это, — серьезно, Анжольрас, не пытайся поддерживать беседу. Второй раз за день Курфейрак был готов метать молнии. В следущее мгновение он отобрал кружку у Анжольраса. — И чего ты планировал этим добиться? — Избавить тебя от озверина, кхм-кхм, кофеина. — Думаешь, хоть кто-то в состоянии избавить меня от кофеина? Наивный. — Я другое думаю: вы почему-то отказываетесь войти в мое положение! — всплеснул руками Курф, — Ты вообще знаешь, каково это, Анжольрас? Посмотреть на своего друга и понять, что он — любовь всей твоей жизни. — Не думаю, что знаю. — О чем я вообще думал, когда пришел с этим к тебе, — Курфейрак отчетливо выделил последнее слово и отправился в странствие по гостиной, изредка бросая обиженные взгляды на Комбефера. Анжольрас снова пожал плечами, игнорируя неясно откуда взявшееся чувство вины. Он понимал, что Курфейрак шутит, но некоторые его действия заставляли в этом сомневаться. Это факт — Анжольрас не самый социально-способный/добровольно-коммуникабельный/нужное подчеркнуть человек. И иногда ему становится стыдно за свою несдержанность или холодность. Комбефер же, напротив, — тот, кого никогда не увидишь вышедшим из себя. Он рассудительный, вдумчивый. И в данный момент он рассуждал и думал о том, насколько же он плохой друг, раз не заметил душевных терзаний Курфа. Но уже в следующее мгновение его занимал следующий вопрос: действительно ли Курфейрак влюблен или они это уже проходили? — Ты вообще собираешься ему сказать? — выразительным жестом Ферр предупредил очередные «что и кому» друга. Курфейрак останавливается возле Комбефера и вздыхает: — Я не знаю. Я даже не знаю точно, что это за чувства. Просто это все настолько мне незнакомо. — Как ты можешь не знать, что влюблен в кого-то? — третий раз, когда Анжольрасу следовало бы заткнуться. Но он серьезно не понимает, как это работает. Даже не надеется когда-нибудь понять. Но если это вдруг произойдет — он обязательно заметит. Единственная информация о «любви», что у него есть, — не затыкающийся о Козетте Мариус да Боссюэ, Жоли и Мюзикетта, которых не отлепить друг от друга. А теперь вдруг Жеан и Курфейрак? Он понял, что Комбефер догадывался о подобном развитии событий. В такие моменты Анжольрасу кажется, что у его друзей есть секретный чат, куда его почему-то не пригласили. — Это удивительно легко спутать с чем-то еще, знаешь ли, — отзывается Курфейрак и уже в следующую секунду стонет, — мне нужна помооощь. — Лучше бы тебе просить о ней у людей, которые точно не проведут остаток жизни с кошками, — Ферр выразительно глянул на Анжольраса. И при чем тут это? Подумаешь, Анжольрас любит кошек. Очень. Курфейрак согласился, что еще рано ставить крест на своей личной жизни и тоже зачем-то посмотрел на Анжольраса. — Пожалуй, у меня есть парочка знающих друзей. Но знают ли они, что такое романтика? Жоли и Боссюэ ужасны, они с самого начала выглядели старой семейной парой. И только попробуйте заикнуться о Мариусе! Эти двое еще ужасней: любовь с первого взгляда и бла-бла-бла. А мне нужна романтика, черт возьми! — он задумался на мгновение, — Может, стоит просто поговорить с Эром. Анжольрас усмехнулся: — Почему именно с Грантером? Курфейрак посмотрел на него так, будто только что стал свидетелем того, что ребенка переехал грузовик: — Ты просто невозможен сегодня. — Почему это? — друзья вежливо проигнорировали этот вопрос. — В любом случае, вы сможете поговорить об этом на сегодняшнем собрании, — Комбефер уже просто закрыл лицо руками. Анжольрас взглянул на Курфейрака, который, кажется, собирался уйти, что не имело вообще никакого смысла: Курф же сам пришел к ним, почему он смотрит на друзей как на идиотов. — Отличная идея, так и сделаю, спасибо, Ферр, — он останавился в дверном проеме, — Анжольрас, с тобой всегда приятно иметь дело. Анжо вернулся к своей работе, а Ферр ушел на кухню, и лидер больше не видел его до самого вечера.

***

Анжольрас в ужасном настроении. Просто в чудовищном. «Не из-за этого должен учащаться мой пульс», — в очередной раз думает Грантер, видя, как навстречу шагает такой хмурый, сосредоточенный и молчаливый Анжольрас. И слова тут совсем не нужны. Настроение в Мюзене моментально меняется: смиренная тишина падает на Друзей, тошнотворное счастье разливается в груди Грантера. Конечно, молчание не длилось долго: все тут же стали здороваться друг с другом, Комбефер сразу утащил Жоли в сторону; Боссюэ, Фейи и Баорель уже за эту минуту успели сменить с десяток тем разговора; Мариус оживленно рассказывал что-то Эпонине, которая даже не скрывала, насколько ей наплевать; Жан и Курфейрак шептались в углу, но последний зачем-то постоянно оглядывался на Друзей. Анжольрас сидел на своем обычном месте, а Грантер просто смотрел на всех на них сразу. — Может, уже начнем? — наконец произносит лидер. Все-таки проходит немного времени, но в конечном итоге Друзья все же смотрят на Анжольраса. Начало их встреч — любимая часть Грантера. Голова уже немного гудит от пары шотов с Баорелем, но он все еще не пьян, и часть его, вопреки всему, надеется этим вечером получить от Анжольраса что-либо, кроме презрительного взгляда. — Мы можем начать с обсуждения того, кто из вас, ублюдков, спер мои вафли. — Курф, — простонал Анжольрас и закрыл глаза. Грантер просто смотрит. Тоска виноградными лозами опутывает его изнутри, пуская шипы. Он делает большой глоток пива — пить-то он начал еще дома, а теперь смесь разных видов алкоголя в желудке причиняет небольшой дискомфорт. Его взгляд постепенно становится наглым и безразличным. До встречи с Анжольрасом он думал, что замирание сердца — просто выражение или выдумка. Анжольрас пытается успокоить повеселевших товарищей, но его заглушает громкий возглас Баореля: — Он пытается настроить нас друг против друга! — Не переводи стрелки! Где ты был в час тридцать ночи? — Я у плиты, — зевнул Боссюэ, — отопление как-то не впечатляет. — Вообще странно, что ты ничего не помнишь, — обратился Баорель к Курфу, — разве не вы пытались доказать, что водку можно смешивать с чем угодно, а вкус не изменится? — Эксперимент удался, — заверил Боссюэ, — Вроде бы. Не могу вспомнить точно. Эр? Все спорщики мгновенно уставились на него. — Вообще-то мы пришли к выводу, что водка — глупый напиток, и мы больше не будем тратить на него время, поскольку нам уже исполнилось двенадцать лет, — логика на уровне, — но, думаю, кража из тайника Курфа во имя науки заставляет вас подозревать одного единственного человека, — он улыбнулся Комбеферу. Охи и ахи послышались со всех сторон, а Грантер воспользовался этой суматохой, чтобы снова взглянуть на Анжольраса. Он вновь выглядит обеспокенным. Сколько бы Грантер был готов отдать, только чтобы разгладить морщинки на его лбе. Пока толпа отвлекает внимание остальных, он может оставатся незамеченным. — Мы можем остановиться на чем-то конкретном? — наконец повышает голос и Анжольрас. Грантер вдруг слышит свой голос: — Опаздываешь. Я уж боялся, не почтишь нас своим присутствием. — Сессия, — говорит Анжольрас сквозь зубы, — у меня много работы. У всех нас много работы. Он не говорит: «у всех, кроме тебя», но Грантер все равно слышит это. Часть его подсказывает, что Анжо просто ничего не знает о его жизни. — Я уже все закрыл, — довольно улыбается Курфейрак. — Я тоже, — поддакивает Мариус. — Я даже не знаю, какие пары должен посещать, — ржет Баорель. — Эр сдал последнюю работу сегодня, — собщает Фейи. — Серьезно? — спрашивает Эпонина, плюхаясь рядом с ним, — и что это было? — Дань уважения, — усмехается художник. А сам мечтает задушить Эпонину подушкой этой же ночью. — Ну, это все объясняет, — закатывает глаза девушка, — так все же. — Ничего особенного, — вздыхает Эр. Как ни странно, из этой неловкой ситуации его спасает именно Анжольрас: — Хорошо! — кричит он, — Раз инцидент с вафлями исчерпан, может, поговорим уже о чем-то важном? Я собирался обсудить митинг. Слово «митинг» для Анжольраса — синоним к отличному времяпрепровождению. К удивлению Грантера, его друзья, кажется, согласны с этим. Честно, он никогда не понимал, откуда вообще взялся этот их революционный клуб. Пусть, он был последним вступившим (вступившим — громко сказано. Притащенным Баорелем), он все равно должен был иметь хоть малейшее понятие того, зачем они собираются. Надо ли говорить, что он его не имел. Когда он увидел Друзей Азбуки впервые они уже были такой командой по спасению мира: организовывали митинги, доставали людей в фейсбуке и всучали свои листовки буквально каждому в кампусе. Он и не думал сомневаться в их взглядах, но после 15-минутной драки с Анжольрасом уже на первом собрании, у Грантера не осталось выбора. Ему нравится, что никому из Друзей не важно, насколько взгляды художника противоположны их собственным. До тех пор, конечно, пока Грантер не начнет им вредить. Но все знают, что он никогда не начнет. Еще Грантер очень любит видеть, как одно слово Анжольраса — и все тут же его слушают; как Курфейрак предлагает самые смелые идеи, а Комбефер воплощает их в жизнь; как Баорель, смеясь, придумывает план обхода охраны кампуса; как Эпонина ведет себя намного тише остальных, но огонь внутри нее такой же яркий. Конечно, это ложь. Грантер любит своих друзей, но на собраниях засматривается только на Анжольраса. Не на огонь — на пламя, бушующее у него внутри. На то, как он морщится, когда обдумывает слова друзей. В эти моменты Грантер думает, почему он, черт возьми, не может так же. Став настоящим экспертом по Анжольрасу и его повадкам, Эр может с уверенностью сказать: тот сидит напряженно, значит, предложит сегодня какую-нибудь новую идею и сможет защититься от любых контраргументов. Эру льстило, что единственная оппозиция Анжольрасу в Мюзене — это он сам, и Анжольрас готов разрушить любые его доводы. На самом деле, Грантер думал, что ему должно быть стыдно мечтать о таком жалком кусочке внимания со стороны лидера, но если у Эра и была когда-то гордость, она исчезла в день встречи с Анжольрасом. — Через три месяца, — заговорил блондин, — будет ровно год со смерти Мабефа. Все мгновенно умолкли. Мабеф был студентом, убитым на несогласованном митинге в прошлом году. Анжольрас тогда рвал и метал, он был уверен, что хоть это заставит народ Франции подняться, но это так и не случилось. Грантер вспоминает это время с любовью. Пусть у них был худший из всех когда-либо существовавших планов по свержению правительства, Анжольрас был полон решимости, а Грантер был рядом. По убийству Мабефа даже не открыли дело. — Думаю, нужно вынести это на повестку дня, — он вскинул голову, — напомнить людям, что за это убийство так никого и не осудили. Показать, что его борьба неокончена. Последняя реплика была обращена к Грантеру. — Я ничего не сказал. — Ты всего лишь фыркнул уже на середине фразы. Копившееся с утра раздражение Анжольраса переросло в беспомощную ярость. Он ждет, что Грантер вновь скажет что-нибудь провокационное. Глаза его блестят. Лидер сжимает край стола рукой, будто остро нуждается в поддержке. Он потрясающий. Грантер бы упал на колени, просил прощения за что угодно: нет ничего, чего бы он не сделал, если бы Анжольрас сказал ему хоть слово. Это правда — его гордость пропала от одного взгляда на этого человека. Он уже делал это раньше. Пусть он не может заставить Анжольраса с улыбкой говорить о надежде, он может перевести его ярость в настоящую страсть и любоваться ею. Жалко, да, но Грантер давно уже смирился. — Мне просто интересно, — медленно говорит он, наклоняясь над столом, — почему ты думаешь, что кому-то не все равно? Никто за пределами этой комнаты даже не помнит его имени. Да и мы его помним только потому, что ты не затыкаешься на этот счет. — Именно поэтому это и нужно сделать, — четко выговаривая слова, ответил Анжольрас, — потому что такие люди, как он, не должны быть забыты. Если мы напомним людям… — Тогда такие люди останутся в истории и в наших сердцах? — усмехается Грантер и делает еще глоток, — Ты что, собираешься каждый год устраивать что-то такое? — Может, и собираюсь, — сердито сказал Анжольрас. — Нет, не собираешься, — усмехается Эр, — потому что всем плевать. И, серьезно? Будешь каждый день собирать митинг для кого-то несправедливо убитого? Чтобы на твоих митингах погибали еще люди, если что-то пойдет не так? — А ты думаешь, нам стоит все забыть? Просто пропустить слайд с убийством студента парижской полицией? — У вас даже нет доказательств, — говорит Грантер, а глаза Анжольраса загораются еще ярче. Это старый аргумент. Грантер, конечно, знает, что бедного парня забили досмерти прямо на демонстрации, но он может этим знанием пренебречь, чтобы увидеть, как последние остатки самоконтроля ускользают от Анжольраса. — Я не собираюсь продолжать этот спор. Мне надоело приводить одни и те же аргументы, — резко говорит Анжольрас, — это вряд ли новость: Грантер со смехом относится к нам и ко всему, что мы делаем. Ничто для него не является хорошей причиной или поводом, потому что он просто считает, что нельзя ничего изменить. — Но ты ведь никогда и не доказывал мне, что я не прав. Анжольрас, кажется, отчаялся: — Меньше, чем за три года наши ряды возрасли от нескольких десятков человек до почти что десяти тысяч. Люди собираются вместе, понимая, что у них есть голос, а ты все еще думаешь, что это ничего не значит? — Это все, конечно, хорошо, — отозвался Грантер, — но чего на самом деле вы добились вашими митингами? Да, десять тысяч человек маршируют против гомофобии, фантастика! Скажи, а насколько упала статистика убийств? Как эти десять тысяч марширующих изменили хоть что-то в реальной жизни? — По-твоему, лучше сидеть, сложа руки, и отрицать наличие проблемы? Потому что это поможет, о, правильно — никак! Анжольрас четко проговаривает слова, сам он напряжен как струна. А Грантер — музыкант, на этой струне играющий. Но почему-то из того, что может стать настоящей музыкой, у них получается лишь надломленный скрип. — Зачем мне чего-то добиваться? — спрашивает он, — Рано или поздно все все равно вернется туда, откуда начиналось. Так всегда происходит. Грантер хочет объяснить Друзьям, что жизнь — не прямая линия. Это чертов зигзаг. Но в то же время он не хочет рушить их надежды. Он просто ненавидит моменты, когда Анжольрас терпит неудачу, когда все не соответствует его ожиданиям, и он выглядит так ужасно расстроенным, а потом просто начинает все сначала. Анжольрас негромко произносит: — Избавь меня от своего цинизма, Грантер. «Но я не могу», — думает Грантер, — «пожалуйста, Аполлон, не забирай у меня хоть это». Аполлон — он никогда не произносит это имя вслух. Не произносит с тех пор, как почти год назад пьяный разговорился с Эпониной и Баорелем, предателями. Он умудрился сказать, что в первый раз, когда увидел Анжольраса на митинге, он вообще не запомнил, о чем тот говорил, но зато отметил, что тот выглядел как гребаная статуя, гребаный Бельведер, Грантер клялся, что это было чертовски красиво. Друзья смеялись. Эр так и не узнал, каким образом, но об этом стало известно и остальным Друзьям. Некоторое время спустя Курфейрак добавил себе номер Анжольраса уже под новым «именем». Друзья часто дразнили Грантера по этому поводу. Но он никогда не задумывался о том, почему они вдруг прекратили. Эпонина успокаивающе поглаживает его по плечу, Жеан рядом грызет ногти. Серьезно? — Все для тебя, — хриплым голосом нарушает тишину Грантер и поднимает бокал. Анжольрас отворачивается.

***

У Мариуса свидание, у Фейи ночная смена на одной из двух его работ, а у Комбефера все еще незакрытая сессия. Все снова вылилось в оживленный разговор с обсуждением данных каждому Анжольрасом поручений. Эпонина, Баорель и Жеан какое-то время зачем-то сидели возли Грантера, но потом и они его оставили. Анжольрас снова был в центре внимания, ему нужно было обсудить что-то очень важное с Курфейраком, а такое, как вы понимаете, сразу вызывает интерес Друзей. Настроение Курфа удивительным образом заразно. Иногда Грантер забывает, насколько сильно ценит этого парня. — Значит, будем действовать так? Анжольрас кивает. Он смертельно устал: — Да, обсудим детали на следующем собрании, хорошо? — Хорошо, — отзывается Курфейрак, — Эр, стой! Мне надо с тобой поговорить. Анжольрас собирает вещи, поэтому только слышит реплику Грантера: — Отвали. Курфейрак смеется: — Но у меня к тебе правда очень серьезный разговор. Я даже подброшу тебя до дома… Черт, где Жеан? — Только что спустился вниз. — Подожди здесь, — говорит ему Курф и, хлопая Анжольраса по плечу, бежит вниз. Анжольрас замирает на мгновение, а потом медленно разворачивается к Грантеру. — О, нет-нет-нет, — говорит Грантер, — теперь нет никакой необходимости в этом взгляде. Я слишком пьян чтобы спорить. Он уже не смотрит на Анжольраса, а отклеивает этикетку со своей бутылки пива. Это, по неизвестным причинам, раздражает блондина еще сильнее: — Но ты ведь только что говорил с Курфейраком. — Это был диалог, это проще. Мы оба можем его поддерживать. — Но ты ведь даже не знаешь, вдруг у нас тоже получится диалог? — Анжольрас вообще не понимает, почему пытается выйти на этот разговор, но это вроде кажется нетрудным, да? — Когда никого нет, ты говоришь со мной по-другому. Несмотря на то, что Грантер всегда пытался вывести Анжольраса из себя на собраниях, ему всегда нечего было сказать, если они оставались наедине. Не то, чтобы у них часто получалось остаться наедине. Но все их взаимоотношения так или иначе осуществлялись при посредсвии общих друзей. Он вспомнил несколько случаев: холодные слова на холодном балконе в день вечеринки; раннее утро дома у Курфейрака — Грантер с похмелья просто лежит, а Анжольрас ждет друга — и их слова действительно резкие, после них осталось мерзкое кислое послевкусие, какого не остается после их жарких и немного бессмысленных споров. Анжольрас все еще не видит лица Грантера, потому что тот излишне увлечен пивной бутылкой, но слышит его хриплый и немного резкий голос: — Не думал, что ты заметил. В нем появилась робость, которой никогда не появлялась, пока комната была полна людей. «Отнимите у нас друзей», — подумал Анжольрас, — «и мы так и продолжим молчать и заниматься своими делами порознь». — Я не такой невнимательный, как ты думаешь. Кажется, Грантер заговорил еще тише: — Ты прав. — Я не говорю, что тебе следует, — Грантер не мог не заметить, как смущался в этот момент Анжольрас, — просто чего я не понимаю — так это того, почему тебя всегда так веселит то, что я говорю? Почему тебе так нравится выводить меня из себя? Пожалуйста, если тебе нужен зритель, можешь… Грантер немного нервно смеется: — Серьезно? Вот, что ты обо всем этом думаешь? Анжольрас замялся. Он ненавидит делать предположения и строить прогнозы. Особенно, если дело касается Грантера. С ним нелегко. Люди обычно или любят Анжольраса, или не хотят иметь с ним ничего общего — но с Грантером этот номер не пройдет. Анжольрас просто не знает, как ему действовать, потому что Грантер враждебно настроен, насмехается над всеми его словами, презирает убеждения всех подряд, но Грантер все еще здесь. — Ты никогда не пытался стать мне другом, — говорит лидер. Эмоции мелькают на лице художника с такой скоростью, что Анжольрас даже не пытается уловить их. Наконец, Грантер просто уставился в пустой угол Мюзена: — Полагаю, это не так. В комнате повисла тишина. — Ты прав, — нарушает ее Анжольрас. Он не разочарован, тут не из-за чего разочаровываться. Они просто проясняют для себя вопрос, на который и так знали ответ, — ты дружишь с остальными, но это вовсе не значит, что мы с тобой тоже должны быть друзьями. Ты все еще часть нашего клуба. Все в порядке. — А ты будто хочешь быть друзьями, — фыркает Грантер, и Анжольрас останавливается в дверях, — Я… Забудь все, что я наговорил. Анжольрас задается вопросом, как вообще начался этот разговор, и почему он его поддерживает. — Неужели это так ужасно — быть моим другом? Знаешь, у меня вообще-то есть друзья. И я им нравлюсь. — Конечно, нравишься, — соглашается Грантер, — но с каких пор они стали воплощением здравого смысла? У Анжольраса есть ответ, но он почему-то не хочет его произносить. Спокойно, это несложно. Это — то, что они всегда делают. Ссорятся, спорят. — Ты не ответил на мой вопрос, — вместо этого сказал он. Странно видеть Грантера таким спокойным. Грантера, который постоянно веселится, шумит, может быть умным, когда захочет, и жестоким и прагматичным, когда не хочет. Он смотрит на Анжольраса осторожным, изучающим взглядом, будто ожидает подвох. — Ладно, — выдыхает Анжольрас, когда ответа не последовало. Он ощутил какую-то непонятную тоску, — рад, что мы все прояснили, — и Анжольрас собирался выйти. — Нет, — больше выдыхает нежели говорит Грантер, — я имею в виду, нет, это не было бы ужасно, — он запускает руку в черные кудри, — черт, никогда не думал, что ты… «Это в десять раз более неловкая сцена, чем все те разы, когда они орали друг на друга с пеной у рта», — думает Анжольрас. — О, — смущенно говорит он, — на самом деле? Что бы ни собирался ответить на это Грантер, это ему не дал сделать громкий возглас Курфейрака: — Я вернулся! Хорошо, что ты еще здесь, Анжо. Умираю, как хочу услышать твое представление о романтике еще раз. — Ты и со мной хотел поговорить о романтике? — у Грантера подгибались коленки, — Ты поэтому держал меня здесь? — Да, мне нужна помощь безнадежного романтика, — бодро говорит Курф, Грантер бормочет что-то себе под нос, а Анжольрас удивляется, как за советом в любовных делах Вселенная привела Курфейрака именно к Грантеру. — Я серьезно. Анжольрас совсем не помогает. Грантер фыркнул, но понадеялся, что не задел лидера этим: — Думаешь, я лучше? — как-то горько поинтересовался он, — В любом случае, зачем тебе совет? — Курфейрак влюбился в Жеана, — отвечает за него Анжольрас. Грантер удивленно смотрит: — Ты? Серьезно? — Черт, я не знаю, скорее всего, — бормочет Курф, пока Грантер уже катится со смеху. Анжольрас вдруг почувствовал острое желание сбежать. Он придумал какую-то нелепую отговорку и быстро удалился. Прежде, чем выйти, он посмотрел на Грантера, но Грантер не смотрел на него.

***

— И что это было? — спрашивает Курфейрак. — Ничего, — говорит Грантер и меняет тему, — так что, черт возьми, у тебя с Жеаном? — Каким Жеаном? — начинает Курфейрак, — Ой, — до него все доходит, когда он получает пинок от Грантера. — Ты слышал Анжольраса? Эти истеричные нотки в его голосе? Я влюблен. В Жеана. — Хорошо, как ты это понял? — Я эксперт, — говорит он, — черт, Эр, я знаю, это ужасная идея. Повисла пауза. — Эр, это даже еще не идея! — Курфейрак сложил руки в молитвенной позе, — Это просто случилось, я просто это понял и ничего не сказал. — И почему не сказал? — Я запаниковал? — Господи, — шепчет Грантер, тихонько смеясь. — И я не знаю, стоит ли мне продолжать, — вновь завел Курфейрак, — просто, если я продолжу… — И что будет, если ты продолжишь? — Я понятия не имею. Мне нужны гарантии. — Какие гарантии? У тебя все на лице написано. Просто скажи ему. — Нет, сначала я должен убедиться, — где-то мы это слышали, — а, хотя, ты прав. Это должно быть несложно. — Конечно, — Грантер пытается вселить в него некоторую уверенность. — Верно, — у Курфа какой-то очень странный взгляд, будто он далеко от этого места. Так выглядят влюбленные люди? «Надеюсь, я исключение», — думает Грантер.