Когда идёт дождь

Это ощущение поселилось в душе, едва он сошёл с трапа самолёта, перелетевшего через пол Европы, чтобы напомнить ему о родине. Тяжёлом детстве, сложных отношениях с окружающими… И о роли, от которой здорово, как оказалось, успел отвыкнуть за минувший год. Болезненно потерев сухие после перелёта глаза и раздав пару-тройку автографов, Лука Модрич, прославленный хорватский футболист, снял болезненно сдавившую голову повязку, перевесил сумку на другое плечо, закурил и зашагал к такси. Такси вызвал тренер. Златко. Золото, а не тренер. Блин. Это было несколько дней назад. Почти сразу, а именно, после первой же тренировки всё вернулось на круги своя. Будто не было этого года вдали от друзей, врагов… Просто людей, говоря с которыми не нужно было напрягать мозг. Или нужно? Прошло больше года с тех пор, как они работали вместе. Ещё сидя в душном ввиду сломанного кондиционера такси, Лука невольно поёжился, вспомнив прощание со сборной в начале прошлого года. Тогда его всё устраивало. Тогда была какая-то совершенно другая жизнь. Только начали обживаться в Испании. Только кончилась длинная и утомительная история ни о чём, появилась потрясающая свобода. Хотелось обнять мир и с ним в обнимку прижаться к тому, кто будет ближе и более убедительно пообещает… даже не любить, просто быть рядом… Он возвращался тогда, надеясь сохранить это чувство, удержать свою свободу и сохранить хоть какую-то часть себя… А потом была зима. Затяжные дожди, затяжные простуды. Подальше от влажности и вирусов, размазанных тонким слоем любимым мужем по всему дому, увозит в Барселону детей жена. Волнения, оборванные линии, забастовки… И свобода в душе медленно, но верно превращается в голодную до ласки и заботы, ядовитую пустоту. Она глодает не только душу, но и тело. Врач нервно перебирает ногтями по результатам анализов. Настоятельно рекомендует питаться если не правильно, то хотя бы регулярно. Какое там? Зачем есть больше одной ложки хлопьев утром и пить меньше одной бутылки вина вечером, если тело не нужно уже, кажется, самому себе. И вот, когда дождь, кажется, не хочет заканчиваться, в пустынном после сиесты ресторане перегретой неродным климатом бледной от нехватки железа в крови кожи касаются холодные пальцы. Запах перемороженной вербены. Не мужской и не женский. И даже загадать как обычно, пол, возраст, цвет и длину волос, не удаётся. — Позволь узнать, что случилось? — сильный акцент и болезненное шипение пустоты в душе. Смутное понимание: обратно в свободу превратиться ей уже будет не дано… — А Котёночку сердечко разбили, — проинформировал, помахивая телефоном капитана, Дома, увидев, что в приоткрытую дверь раздевалки заглянул Марио. — Тебе не стыдно? — хрипло спросил, скинув футболку, Манджукич. — Дай сюда! Переписку даже не нужно искать. Достаточно сдвинуть тёмный с легкомысленно яркими бабочками экран блокировки, и вот она. «Вы: Я всё равно не понимаю. Эмиль: Нам просто нужен перерыв. Я и очень желаю тебе найти то, что тебе нужно за это время. Эмиль: Я заблокирую твой номер от греха подальше. Будешь звонить с других — поменяю номер. Эмиль: Прости. Ты тут ни при чём. Абонент заблокировал вас.» — Бедный Котёночек, — вернув телефон Виде, Марио зашвырнул свою футболку в шкафчик. — Не хочешь на место аппарат положить? — А я что, я ничего! — рассмеявшись Домагой крутанул телефон в руках. — У него шкафчик был открыт, телефон на краю полки лежал, я поправить хотел, а он зазвонил. Я случайно разблокировал! — И всё же, верни на место, — хихикая над таким наивным оправданием, настаивает Марио. И резко замирает, заметив в дверях миниатюрную тень. — Да, — пару раз медленно моргнув, Лука проходит в раздевалку, протягивает руку, раскрывая длинную тонкую ладонь. — Верни, пожалуйста, телефон. Длинная тонкая ладонь. Почти непропорционально длинные пальцы. Плоские короткие ногти, ярко высвечивающиеся на фоне схватившей всё же испанского загара кожи. На то, чтобы принять решение, примерно минута, которая понадобится остальным членам команды задать все вопросы тренеру и вернуться сюда, начать шуметь, переодеваться, обсуждать стратегию и планы на вечер. И на бледном лице главного бомбардира появляется такая улыбка, что главному защитнику кажется, что он видит в больших карих глазах начинают плясать черти. Быстро поднимается. Вкладывает в руку капитана телефон, зажимает длинные пальцы. Чинно наклоняется, полоща по груди визави белобрысым хвостом, сладострастно целует запястье. — Нахуй всяких там, — шепчет в висок подошедший сзади Мари. — Это мы любим тебя. Не они… Толпа мурашек, пробежавшая по телу от того места, где горячие тонкие губы касаются точки пульса, до места, где широкие ладони дотрагиваются до тонкой талии. Отказать. Вырваться. Запретить. Сказать, что изменился и теперь не позволит пользоваться своим телом как им вздумается. Что они могут сколько угодно греть гладкую тонкую кожу, шептать в два уха пошлости. Царапать бритыми висками в одной стороны, щекотать кончиками длинных волос с другой… Но в душе вдруг что-то обрывается так гулко и резко. Будто разбивается от удара мячом зеркало в маленькой прихожей. Будто разбившееся вдребезги, предвещая поражения и страдания ближайшие много лет, отражение тощего бритого под ноль мальчишки с испуганными тёмными глазами, разлетается на куски душа. Больше она никому не нужна. Вам нужно тело? Нужны взгляды и вздохи? Нужно одобрение? Хорошо. Пусть будет так. — Сейчас парни придут, — Лука и сам не понимает, когда успел откинуть голову на грудь Марио и закрыть глаза. — Давайте потом… *** Бывают, вот, люди, сколько им не бегай, всё равно выглядят как 5 минут из раздевалки. И волосы чистые, пушистые, дыбом стоят, и глаза блестят, и хоть бы одна вена вздулась… А вот другие могут два раза в день мыть голову, прикладывать лёд ко всем местам и содержать всю индустрию глазных капель двух небольших европейских стран, и всё равно к концу первого тайма выглядеть как выжатый лимон-бомж. Лука Модрич относился ко вторым. Сейчас он лежал на разложенном диване, подмяв под себя подушку и смотрел, как на руке ритмично вспухает и опадает жилка. Больше всего ему хотелось прижать её пальцем и проверить, будет ли она колыхаться так же напряжённо после того, как отпустит. Но сил не было даже на это. День оказался слишком длинным, да ещё и с внезапным окончанием… Ближе всех к базе жил Дома. К нему и завалились. Покрытая пылью тёмная квартира ответила на столь внезапное вторжение отчаянным скрипом всех дверей, ярким режущим светом, пустым холодильником и сквозняком во все щели. Дома не извинился ни по одному пункту. Просто поднял на руки, отнёс в комнату. Легко, будто действительно речь шла о маленьком котёнке. Пока Мари целовал в лоб, скулы, длинный нос, тонкие губы, стянул одежду, проследил ладонями худое тело, отпихнул шутливо нападающего, завладел губами капитана… О том, что произошло потом, Лука старался не думать. Внутри до сих пор всё было горячо и больно. Мучительно больно. Мучительно хорошо. Привычно. Ведь прежде это случалось довольно часто. Никакой ответственности, никаких отношений. Только секс. Чистое, неприкрытое физическое удовольствие. Вот только сейчас почему-то ныло до смерти сердце. Будто предаёшь кого-то. Будто изменяешь тому, что так жёстко послал недавно и подтвердил своё решение сегодня утром. Или изменяешь себе. Ведь, как и чувствовало сердце там, в погребённом под зимними дождями Мадриде, обратного превращения пустоты в свободу не предусмотрено. И теперь всё будет только так… От невесёлых размышлений отвлек шум в прихожей. В принципе, если бы это были воры, они могли бы ходить по тёмной квартире, не обращая внимание на хозяина. В принципе, Лука был согласен даже на то, чтобы его убили. Очаровательная вышла бы смерть. Ожидающие на небесах родственники и друзья от души поржали бы над трагическими заголовками и утопающей в слезах страной… Но это были не воры. — Лука! — от громкого голоса товарища по сборной Ивана Ракитича у Модрича свело мозг и появились силы отвлечься от созерцания своих рук сесть на постели. — Ты дома? У тебя всё в порядке? — хавбэк прошёл в комнату прямо в уличной обуви и вымокшей под начинающимся дождём куртке. — Дверь открыта была… — Она плохо захлопывается, — теперь вспомнив, как закрывал дверь, Лука понял, что забыл, что он здесь, дома, где давно надо было поменять сломанный замок. — Я тебя не разбудил? Видел, как ты уходил с Марио после тренировки, а сейчас иду, смотрю, дверь открыта… Только в этот момент до вымотанного мозга дошли три странности, слившиеся в одном человеке: В начале второго ночи в его квартире стоит коллега, которого здесь быть не должно и капает с отросшей чёлки холодной дождевой водой на бывший до его прихода чистым пол. — Куда шёл? Откуда? И спасибо всем футбольным богам, что Ракитич с лёгкостью придумывал оправдания любым торможениям любого общения. Во всяком случае, он продолжал устало улыбаться, внимательно глядя на озадаченного капитана, неуютно переминаясь с ноги на ногу. — По магазинам шарился. Я же тоже только вчера ночью прилетел. Ляпнул домработнице, чтобы хлопьев купила каких-нибудь, вот она только их и купила. Жрать совсем нечего. Кстати! Эти олени тебя накормили хоть? В ответ на такую постановку вопроса неожиданно оживился пустой желудок. Пришлось обречённо помотать головой. Почувствовать, что лобная повязка болтается по-прежнему там, куда её стянул Вида — на шее. — Вот козлы! — возмутился уже на полпути в кухню Иван. Распахнул холодильник, обшарил взглядом его нутро, в остервенении захлопнул, полазил по полкам, вернулся в коридор, принёс оттуда йогурт. Судя по всему, из пакетов, брошенных при входе. — Завтракать ко мне придёшь, а после трени — по магазинам. И никаких возражений! До болельщиков такие вещи, слава Богу, не доходят, но мы-то в курсе, в каком состояние ты прошлый сезон доигрывал! Так что, без фокусов! Всё, пей йогурт и ложись спать! В 8 утра жду у себя! Только, когда парень подхватил свои пакеты и собрался выскочить прочь, Лука сообразил, что не представляет, куда именно его зазывают на завтрак. Поспешно вскочив с дивана, он бросился за Иваном. — Стой! А к тебе, это куда? — На два этажа над твоей головой! — уже с лестницы крикнул, наверняка перебудив остальных соседей, Ракитич. — Спокойной ночи! — Спокойной… — ответил в пустоту Модрич, захлопнул уже нормально непослушную дверь, стащил с шеи повязку, дошёл до постели и с мыслью, что вряд ли уснёт после этого визита и сладкого йогурта, отрубился, едва опустил голову на подушку. *** Странно, но Иван был во все времена именно тем человеком, который никогда не проявлял к капитану повышенного внимания. Однако именно он странным образом оказывался зачастую рядом. Вот, как вчера, например. Проявил бдительность, отругал за халатность, успокоил, накормил, на завтрак пригласил… Да ещё и отвёз на тренировку с ветерком и бесплатно. Отметив, что пора бы уже свою машину со стоянки забрать, Лука шагнул на мокрый газон, поднял голову и почувствовал, как внутри всё оборвалось и затрепетало. На поле, рядом с похожим на средневекового рыцаря в своём стилизованном под домашнюю форму своей сборной поло Даличем, стоял высокий ещё молодой мужчина с коротким тёмным ёжиком и пустым взглядом серых глаз. — Иви! Увлечённый разговором с тренером, Ивица Олич не заметил товарища и немало пошатнулся от неожиданности, когда миниатюрный капитан повис у него на шее. — Привет, Котёнок! — широкие ладони тепло скользнули по спине. Иви закрыл глаза и почувствовал, что, наконец, полностью дома. Будто размазавшаяся по всей Европе и большей части России душа вмиг сконденсировалась в той точке, где острый подбородок уткнулся в плечо, а длинные ноги обхватили талию. — Я так соскучился! — Эй, — Златко тихонько подул в свисток, висевший на шее. — Наобнимаетесь ещё: Ивица в тренерском штабе с сегодняшнего дня. Будет следить за вашим физическим состоянием. А теперь расплелись и марш разминаться! — Есть, кэп! Радостно козырнув, Лука довольно отправился на пробежку. При виде старого друга в душе вновь появился призрак былой лёгкости, уверенности, что теперь он справится со всем и со всеми. Ужасно хотелось поскорее нажаловаться новому помощнику главного тренера не только и не сколько на похабное отношение отдельных личностей, сколько на внутреннее состояние и людей вокруг. Люди вокруг, к слову, тоже весьма обрадовались, понадеявшись, что теперь у них есть «свой человек по ту сторону баррикад». Зря. Получив огромную как тренерскую, так и игровую практику во многих клубах, Иви с первого дня занял жёсткую позицию составления собственного мнения относительно любой ситуации, чем ещё больше возвеличил себя в глазах капитана и мигом превратился во врага что команды, что тренера… *** — Поехали, пока Ракитич не засёк? — только нырнув в машину Олича, Лука понял, что ждал именно этого момента весь день. — Я обещал ему пройти по магазинам, купить еды, но я не выдержу его трёпа, зная, что ты в городе. Иви хмыкнул, завёл мотор, закрыл глаза, прислушиваясь к своим ощущениям. Когда-то он был одним из немногих, кто не проявлял внимания к персоне капитана. По крайней мере, так, как другие. Особенно Марио. Они прекрасно общались, проводили много времени вместе, общались вне тренировок и игр, созванивались временами в сезоне. Но до того редко даже просто дотрагивались друг до друга, что в чисто дружеском характере их отношений никто не сомневался… На улице поливал дождь. Осень в этом году выдалась дёрганной и мокрой. Растянувшись в недрах большого как малогабаритная квартира автомобиля и глядя в серое небо, Лука думал о том, что, если под утро ударит мороз, придётся переквалифицироваться в хоккеистов. — Ты что-то тихий, — пропуская торопящегося куда-то мотоциклиста, отметил Иви. — И глаза как сто лет назад — как у затравленного волчонка. Что случилось? На то, чтобы затравленный волчонок из глубинки превратился в ласкового котёнка с обворожительной улыбкой ушло много лет. При первом знакомстве Олича поразило недоверие, с которым к нему отнёсся тогда Лука. Тем ценнее стала дружба и взаимопонимание, установившиеся сейчас. — Тебе кратко или с подробностями? Окно тихо жужжит, опускаясь, пуская внутрь холодный мокрый воздух и крупные капли дождя, шум улицы и разгула стихии. Выпуская наружу колечко дыма, сигарету, зажатую в тонких пальцах. Ледяная вода лупит по тонкой, едва тронутой испанским солнцем коже, и от её прикосновений во всём теле рождается чувство неминуемой катастрофы. — Так, чтобы я понял, чем могу помочь. Тяжкий вздох. В тишине салона слышно, как тлеет папиросная бумага. Кажется, даже слышно, как дым наполняет лёгкие и со свистом выходит через нос. — Я был в депрессии. Не знаю, кто сунул нос куда не просили, но некоторые оказались в курсе моего состояния здоровья. Я просто в шоке от этого. Потом встретил человека, который… — О, смотри, МакДак! Пойдём, отравимся? — хихикает парень, сидящий рядом. Смотреть на дорогу, а не на него и без этого практически невозможно, а, когда он открывает рот, чтобы что-то сказать, лучше просто сразу парковаться на ближайшей обочине. — Нельзя… — Почему? — наивность поражает до глубины души. Хочется прям протянуть руку, подёргать за цветастую косичку, чтобы проверить, живой ли он вообще, не стало ли это всё злой игрой воображения. — Во-первых, режим, — ну, ладно, это не во-первых, чай не один из тех, кто способен словить лишний килограмм даже от чашки чая с сахаром (зато не моют голову два раза в день, так и бегают с пушистым ёжиком 90 с гаком минут). — Во-вторых, люди. — Не понимаю, — огромные тёмные глаза, гладкая тёмная кожа… — Эм… — на улице опять занимается дождь, и припарковаться приходится просто потому что лобовое стекло быстро затягивает серой пеленой. — Если ты вдруг не в курсе, я довольно известный футболист. У меня есть поклонники и ненавистники. Особенно сейчас, на всей этой каталоно-испанской волне… Я не хочу ни расписываться и лыбиться в камеру весь вечер, ни отбиваться от вопросов о политических предпочтениях. — Я встретил человека, который футбол никогда в жизни не смотрел. О нём хотелось заботиться, тратить на него деньги. Я искал встреч, терял бдительность, приезжал даже к его университету несколько раз. Уму не постижимо… Капли дождя лупят по лицу. Небо серо-голубое, с широкими грязными разводами границ меж жирных уже почти что зимних туч. Одна капля попадает в глаз, выбивает холодной пощёчиной горячую слезинку осознания собственной глупости. Машина давно стоит на стоянке. Окно открыто до конца. Габариты машины позволяют практически лежать, откинув на подоконник голову и вытянув под ноги собеседника, сидящего за рулём, ноги. — Закрой окно, простудишься… — Не похуй? — Нет. Мало того, что ты мой друг, и я переживаю за тебя, так и Злат мне голову откусит, если узнает, что ты заболел, когда я был рядом. Приходится, недовольно ворча, вылезать из казавшейся удобной позы, встряхивать в отместку мокрыми волосами, сворачиваться под шум закрывающегося окна в клубок. — Он радовался тому, что я рядом. Проговорился про отношения со мной в группе, и они устроили вечеринку в честь нас… А потом… Преступление совершать всегда веселее вместе. Поэтому на пустынном в этот час стадионе местной футбольной школы, на самой верхотуре западной трибуны сидели двое. Лука курил. Серхио ел мороженое. Если бы мьсье тренер узнал об этом двойном преступлении, обоим было бы больно и очень обидно. Но мьсье тренера здесь не было. Была большая цикада, воткнувшаяся на своём пути в тонкую майку защитника и теперь упряма ползущая по ней вверх. Была луна и лёгкий ветерок откуда-то из центра города. — Ну что с тобой? ЗагадоШный такой… — мороженое тает, и Рамосу приходится переключиться на него на некоторое время, не видя, как собеседник пожимает плечами, сжавшись ещё больше, уставившись на поблёскивающий в лунном свете песок на ступеньке трибуны. — Как там твой студентик? Он вроде как к нам в пресс-центр на практику собирался? — Я не знаю. Мы уже неделю не разговаривали… — Серьёзно? — Он меня игнорит, — окурок медленно летит вниз, рассыпая быстро гаснущие искорки. Врезается в землю и, некоторое время ещё освещая мокрые травинки, затухает, вспугнув попутно какое-то насекомое. — Не берёт трубку, в вотсапе пишет, что нет времени… — А, может, действительно нет времени? — мороженое тоже кончается, и обсасывающий сладкие пальцы Серхио готов мурлыкать от счастья. — Сессия, все дела… — Да нет у них сейчас сессии… И не работает он нигде… — А ты что? Влюбился всерьёз? — А ты влюбился? После рассказа не осталось сил даже на то, чтобы стукнуть друга так же сильно, как то досталось Рамосу. — Нет, но мне было интересно общаться с человеком о чём угодно кроме футбола. Мне казалось, что во мне увидели человека… Он попросил о паузе в отношениях и пожелал найти счастье здесь, на родине… Почти не сомневаюсь, что, когда я вернусь, он уже будет с кем-то другим… Я приехал и в тот же день переспал с Марио и Домагоем. Жить не хочется от слова «совсем»… Дождь заканчивается. В машине становится так холодно, что от мокрых волос поднимается настоящий мороз, будто после зимнего матча где-нибудь в России… Холод быстро распространяется по маленькому телу, впитывается в кожаную обивку салона. Ивица долго молчал, думая, как ему лучше будет поступить, и, наконец, нашёл в себе силы оборвать этот душераздирающий монолог: — Куда тебя отвезти, Котёнок? — Куда-нибудь, где есть горизонтальная поверхность и хоть сколько-нибудь тёплая вода. На задворках сознания неожиданно всплывает мысль о том, как, должно быть, сейчас бесится Иван и, что стоило бы ему позвонить сейчас, извиниться… — Поехали ко мне? — голос Олича выключает свет во всём сознании, оставляя только слабую мерцающую лампочку над здесь и сейчас. Всё, что остаётся — только кивнуть и, отстегнув ремень безопасности, перебраться на заднее сидение, свернуться, уткнуться носом в сгиб локтя и попытаться не думать о том, как всё это выглядит со стороны. Квартиру Олич купил некоторое время назад, через агента. Девушка работала не так давно, но постаралась на славу. Она выбрала небольшую студию в бело-золотистых тонах с тёмной просторной ванной, душем без поддона, большим зеркалом и огромной плоской раковиной. Включая отдельную подсветку на зеркале, бреясь по утрам, Ивица думал, до чего одиноко здесь без друзей и семьи и считал дни до выхода на новую работу… И вот, этот день наступил. Он увидел в действии свою родную, обожаемую сборную и понял, что приехал не зря. Он знал, что будет защищать верные решения тренера и давать советы команде, понимал, что его могут не принять в роли помощника… Но в миг, когда на поле вышел его дорогой друг и лучший в мире капитан, он понял, что будет отстаивать своё право быть здесь в новой роли до конца. Отопление было включено, и в квартире было тепло, но зубы всё равно стучали от холода. В машине, со включенной печкой, даже волосы успели подсохнуть, но тяжёлые воспоминания и тяжёлый разговор выкачали из тела все силы, всё тепло, и теперь Лука не чувствовал ничего кроме усталости и холода. И всё же, вода — поразительная среда. Родная для всего живого на Земле, только она умеет убивать наверняка и воскрешать, имея разницей только температуру. И с той же силой, с которой лупил по лицу и волосам дождь, ласкает тело душ. За шумом воды как за шумом дождя не слышно, что происходит там, за стеной, в большой и необжитой квартире. В большом, более чем обжитом городе — за стеной дождя. Но, нет, не бывает у профессиональных спортсменов такого тела. Узкие плечи, выпирающий, будто шипы у игуаны, позвоночник. Вода облизывает крепкие сухие мышцы, заливает в провалены над ключицами, целует закрытые глаза, перебирает длинные волосы, делая их тёмными и прямыми… Разве это возможно — оставаться равнодушным, наблюдая, как под напором самой загадочной из стихий оживают тонкие венки на руках и ногах, перебирают от каких-то своих глубинных мыслей по тёмно-бордовой плитке пальцы… Пять шагов от двери до ниши, в которой располагается душевая, Ивица делает с закрытыми глазами. Только поток воды и моментально прилипшая к телу промокшая одежда приводит его в чувство. И то — только, чтобы увидеть, как распахнулись чуть испуганно большие глаза цвета тёмного, чуть зеленоватого янтаря. Как в расширенных зрачках мелькнула смесь разочарования и смирения. Услышать, как «Иви, не надо…» превращается под ласковой ладонью и напором почти злых губ в «Иви…» *** После секса с любимым человеком бывает такое, что тело, слишком бурно прореагировав на удовольствие, даёт сильный откат, и, если не удаётся уснуть в тот же миг, велика вероятно потери сил, чувствительности, а, порой, даже голоса. Но чувствовать при этом будет человек всё то же умиротворение и удовлетворение, что наступает в момент оргазма. Совсем другая история с человеком, к которому ты испытываешь всяческую приязнь, доверие, дружескую заботу, всё, что угодно, но только не любовь. Получив удовольствие, организм отключает все чувства, включая болевые ощущения, и за это Лука был глубоко благодарен хорошо выдрессированной физиологии сейчас. Но, поняв, что ничего не мешает, внутренние демоны с выдающимся упорством начинают глодать усталую психику. Медленно моргая, уставившись в темноту, он думал, как его угораздило оказаться здесь, на большом, просто огромном, по сравнению с его собственным, диване в большой и тёплой квартире-студии, рядом с близким другом, наставником, товарищем и защитником… Ресницы раз за разом задевали за выбившуюся вперёд прядь длинной чёлки. Отстранённо каждый раз пробегала мысль о том, как они с Ваней несколько лет назад в 4 руки пытались объяснить испанскому парикмахеру, как эту самую чёлку стричь. В итоге тогда Лука остался без шевелюры вовсе… Ну что ж, этого в конце концов стоило ожидать. Если человек без особых стеснений выставляет себя шлюхой, разве он может ждать, что на не будут смотреть как на продажную шкуру? Сам виноват… Сквозь психологическую завесу моральных мук пробивается тупая, тянущая боль во всех мышцах. Когда-то давно, с трудом тренируя выносливость, заставляя себя работать даже тогда, когда отказывает даже сердце, Лука чувствовал эту боль 24 часа в сутки и настолько привык к ней, что не испытывать её казалось странным. Сейчас она вернулась. Вернулась в тот миг, когда тяжёлое тело притиснуло к стене, поднимая под бёдра, раздвигая ноги. Боль — лучший друг спортсменов. Все спортсмены — знатные мазохисты. Даром что ли у подавляющего большинства из них тела испещрены татуировками? Пока чувствуешь боль, чувствуешь, по сути, что жив… А, раз жив, то какой смысл продолжать валяться здесь и ждать, давая надежду, что отныне принадлежишь кому-то, кто… — Ты куда? Иви вскидывает голову, сонно моргает. Он старался не думать о том, что сейчас натворил. Даже о том, что залил водой с мокрой одежды весь пол. Закрывая глаза, он видел безумно прекрасные в своей астиничности изгибы тела. Открывая, натыкался на комок сваленных и почти уже высохших волос перед собой. И вот, шевельнулись пружины дивана. Тревожно скрипнуло, просело, отпустило… Заторможенность проходит, когда в сторону отъезжает лёгкая сёдза, отгораживающая спальную зону от гостиной и кухни. — Домой, — хрипло проговорил, наливая в стакан воды, Лука. — Обойдёшься, — Ивица подошёл сзади, пугая до потери пульса. И точно вспарывая кокон, сжимавший сердце то незаметно, то с силой весь этот год. — Завтра после тренировки отвезу тебя домой, если захочешь. Давай, иди спать! Но, шагнув в сторону, собираясь вернуться в постель, он едва успел подхватить сползшего на пол от резко накатившей слабости форварда. Кокон, воспалённый фурункул, изгнивший труп той самой свободы, невыносимой лёгкости бытия, тонкая кожа треснула, заливая сознание чёрной слизью боли и неприятия самого себя. — Я не хотел так… — едва чувствуя прикосновения чудовищно сильных пальцев к своим плечам, Лука дрожал всем телом. Из глаз медленно, но верно начинали течь слёзы. — Я не хотел снова… Всё стало только хуже… Я чувствовал раньше сердцем… шёл за людьми по собственной воли, потому что хотел… А теперь… Я не чувствую… ничего… Уткнувшись носом в широкую грудь друга, Лука плакал, царапая его плечи не в силах сказать ещё что бы то ни было, не в силах сформулировать больше ни одной мысли. *** Голова болела так, будто весь вечер и ночь накануне пил, пытаясь как минимум доказать теорему Ферма. Дотронувшись до пылающего лба, Иви подумал, что по уровню напряжения нервов именно этим он и занимался. На то, чтобы успокоить Модрича, ушло минут пятнадцать. Пришлось влить в форварда стакан водки и долго ещё обнимать, пытаясь не уснуть, контролируя дыхание, следя за понемногу стихающими всхлипываниями, слушая молотящее об выступающие рёбра сердце. Вывернув руль и, наконец, спустившись на стоянку тренировочной базы, Олич заглушил двигатель, потянулся, пытаясь понять, чувствует ли он хоть какое-то раскаяние… И необычайно порадовался, что не вышел из машины сразу. Неподалёку, отгороженные от него машиной Вида и чьим-то мотоциклом, стояли четверо. Сам Домагой стоял спиной к своему новёхонькому Пежо и в полумраке стоянки его можно было узнать только по почти светящемуся в темноте белобрысому хвостику, да турецкому флагу на спине куртки. По левую руку от него в напряжённо-агрессивной позе замер Манджукич. Вид у Марио при этом был словно виноватый, но, судя по всему, оправдываться он не намеревался. Дорогу к выходу со стоянки им перегородил кажущийся в такой компании хрупким Иван. За спиной Ракитича маячил, должно быть, в качестве силовой поддержки Субашич. В герметичной коробке кондиционированного комфорта Ивица не слышал, о чём на весьма повышенных тонах говорят его подопечные. Было явно лишь, что на каждый вопрос Ивана Дома пытается не то отбрехаться не то нахамить, Марио усиленно делает вид, что не понимает, что происходит, а Даниэль всё активнее ищет пути к отступлению. Понаблюдав за этой сценой пару минут, Олич решил всё же вмешаться. Тем более, что время начинало поджимать, а парни всё ещё были в уличной одежде. Попутно отметив, что на вратаре весьма характерная короткая куртка, кожаные брюки, а под мышкой он, привычно, как футбольный мяч, зажимает мотоциклетный шлем, стараясь не вслушиваться в суть спора, Иви выбрался из-за руля и быстро подошёл к компании. — Эй, кто бы что ни не поделил, разберётесь на поле! — с максимально дружелюбной улыбкой выдал он первое правило дружеских отношений в команде. И тут же почувствовал, как весь гнев полузащитника до того рассредоточенный между двумя провинившимися неизвестно в чём товарищами, обрушился, сконденсировавшись, на него. Только большая разница в весе не позволила Ивану опрокинуть Иви на капот машины Виды. Рубашка затрещала в крепких пальцах, ласковые голубые глаза загорелись ядовито-серой ненавистью. — Где Лука?! — сквозь зубы прорычал он, встряхнув помощника тренера как грушевое дерево. Отдача от соударения челюстей прошла болезненной дугой по всему телу. Краем глаза Ивица видел, как Даниэль сделал было шаг, чтобы разнять их, но, взглянув на благоразумно отступившего Виду и буквально парализованного накалом страстей Манджукича, тоже подался на место. Трус. Интересно, а мячи он так мастерски ловит тоже потому, что боится, что его всей командой отпинают? — Спокойнее, — неуверенно проворчал Олич, попытавшись вырваться. Не тут-то было! Под рукой Ракитича, крепко держащего его за грудки, хрустнула пуговица и предательски затрещала ткань рубашки. — Он у меня! Тише, тигр, всё с твоим Котёнком хорошо! — почувствовав, что угадал и со словами и с интонацией, Иви осторожно оттолкнулся от несчастной машины, шагнул чуть вперёд. — Мы вчера под дождь попали, промокли сильно. Я уговорил его остаться дома, чтобы не простудиться. Отоспится — позвонит. Он обещал. Говоря короткими, понятными разъярённому сознанию фразами в самых примитивных выражениях, Иви, наконец, смог сбросить с себя руки Ивана и отстранить его со своего пути. Конечно, он врал. И почти не сомневался, что форвард в курсе, но, откровенно говоря, ему было плевать. Было бы плевать даже, если бы, обладая способностями из фантастических фильмов, Ракитич вдруг увидел, как утром его капитан с обречённым выражением лица, чуть заметно прихрамывая, готовил помощнику тренера завтрак, периодически невольно потирая то шишку на затылке, набитую о стену ванной, то ноющие после ночной истерики виски, то многострадальный крестец. — Не уходи, пожалуйста, — сухо сказал Иви, допивая кофе. — Я вижу, что тебе плохо и не хочу, чтобы ты попал в беду. — Если бы ты не хотел, чтобы я попал в беду ты бы не поступил так, — неменее сухо ответил Лука, деланно увлечённо распутывая колтун. Закатив глаза, Ивица застегнул рукава рубашки, поправил воротник, посмотрел было на галстук, но решил, что не престало выглядеть на поле более официально, чем Далич. Если бы в тот момент он знал, что это решение спасёт ему жизнь, наверняка сжёг бы все свои галстуки разом. — Я оставлю тебе ключи, — проговорил он, отсоединяя от брелока ключ от почтового ящика. — Но всё же настоятельно не рекомендую ими пользоваться. — Иди нахуй, — холодно отозвался Лука, захлопнул дверь и сполз по ней на пол, запрокинув голову и закрыв глаза. *** Глаза самоубийцы. Тот, кто видел это, никогда не забудет остановившийся, опустевший взгляд, подёрнутых желтоватой пеленой невидящих глаз. И, наверно, самое ужасное то, что абсолютное большинство не в силах заметить этот взгляд в собственных глазах в отражении зеркал, в глазах шарахающихся, точно боящихся заразиться безумием, прохожих. И этот страх образует вокруг тебя зону отчуждения. Лишь взглянув на смутно знакомую из спортивных новостей и трансляций фигуру, замершую у перил высокого моста, стараются моментально отвести глаза и идти дальше… Загреб — крошечный по меркам Европы город. И река через него течёт крошечная по сравнению с той, в которую впадает. И мост через неё невысокий, старый с отличным видом на исторический центр. Мирная тёмная река, топиться в которой нет никакого смысла. Но что может остановить, в сущности, человека, который пришёл уже к определённым выводам и теперь переваривает полученную от своего запутавшегося разума информацию. — Шлюха, — проговорил на пробу Лука, надвинув на глаза бейсболку, найденную у Иви в шкафу. — Грязная шлюха без чувств и желаний. Шкура. Шкура должна гореть в аду. Думает ли человек с глазами самоубийцы о близких и родных? О друзьях, разъехавшихся сейчас по родным сборным и врагах, оттачивающих приёмы и финты на повторах его игр? О вдавившей в пол тормоз от неожиданно окутавшего сердце холода жене, о маленькой дочке, с которой провёл не больше месяца всего? Нет. Для человека в этот момент существует только узенькая дорога, ведущая, как ему кажется, к счастью и покою для его израненной души, освобождению для родных. И самое важное — вовремя его с этой дороги столкнуть. Пусть во тьму. Но и во тьме можно увидеть свет, если остановиться и хорошенько присмотреться… Лука почти физически почувствовал такой толчок в бок, когда в кармане неожиданно ожил телефон. Удивительна наша привязанность к гаджетам всё же. Сколько действий с ними мы совершаем на полном автомате, не осознавая этого. На полном автомате вечером Ивица поставил выпавший из кармана джинсов гостя телефон на зарядку. На полном автомате, покидая негостеприимный дом, Лука схватил его и сунул в тот же карман… — Привет! Как себя чувствуешь? — зачастил в трубку Ракитич, как всегда вызывая желание уменьшить громкость разговора минимум в два раза. — Олич сказал, ты простудился вчера, я решил узнать, как ты? Когда будешь? Тут тренировка без тебя ну никак не клеится! Злат, конечно, всё делает, что в его силах, но без тебя это просто другая команда! Так что ты там… — голос в трубке резко падает, и вместе с ним падает пелена решимости с глаз. Пронизывающий ветер напоминает, что джинсы так и не просохли до конца после стирки, что куртка велика на размер или два, и здорово парусится, открывая холоду доступ к телу. Что сейчас едва перевалило за полдень, и, если кого-то отпустили с разминки позвонить, плохо дело… А ведь это, мать вашу, футбол. Смысл жизни, сосредоточение и источник сил. — Прости, что не предупредил вчера, — Лука чувствует внезапное раскаяние перед единственным, кто додумался позвонить. — Мне лучше. Спасибо за заботу… Уже в такси, подоспевшим в разгар рабочего дня как нельзя вовремя, Модрич читает смс от Вани, и понимает, что что-то в жизни нужно менять именно сейчас, раз и навсегда. Жена (исп.): «Надеюсь продолжать не верить в особую связь любящих сердец. Напиши, что у тебя всё в порядке! А то я так испугалась, что напугала Софийку, она до сих пор ревёт!» Когда-то Златко Далич думал, что 22 клинических неудачника, наковыренных бездарными селекционерами по всей необъятной родине, это единственное лестное, что можно сказать о сборной Хорватии по футболу. Вчера ему начало казаться, что он ошибся, что эти люди способны если не выиграть Чемпионат Мира, то как минимум как следует побороться и, возможно, выйти в плей-офф… Сегодня, не смотря на более-менее разгулявшуюся погоду, команда отдалённо напоминала перессорившуюся стаю гусей, не желающую слушать ни погонщика, ни собственные инстинкты. Злат не мог винить в этом одного конкретного человека. Но и верить в то, что человек, который с температурой 40 забивал англичанам, а с гемоглобином беременной анорексички гонял по полю «Арсенал», не пришёл из-за лёгкой простуды, не мог. Где-то в глубине подсознания медленно, но уверенно укоренялась уверенность, что что-то случилось. С участием Олича, или без, вопрос десятый. Всё это было не с проста… Правда, когда Злат начал волноваться по-настоящему и уже твёрдо решил в перерыве пойти самому дозваниваться до Луки, в плечо чуть сзади воткнулась пушистая чёлка. — Привет, Котёнок, — Злату пришлось потрудиться, чтобы выдать вздох облегчения за кашель. — Мур, блядь, — хмыкнул Лука. — Это что за зарядка на лежбище морских котиков? — Они пришли такие, — пожал плечами Далич. — И, если честно, что делать, я просто не знаю. Ивица сказал, Ракитич разругался с Видой, они чуть не подрались, а такое напряжение всегда ведёт за собой серьёзные последствия. — Ну, значит, я не зря прихватил это, — отлепившись от тренера, на которого опирался всё это время, пользуясь огромной разницей в росте и весе, Лука продемонстрировал связку маркировочных нарукавных повязок. — Свистни им? Поиграем! По закону подлости, ли по воле высших сил, но Иван и Домагой оказались в одной команде, а Лука, Марио и Даниэль — в другой. Забавно было понаблюдать за своими ощущениями по этому поводу. Ведь в обычной жизни так и было. Мало того, что все они играли за разные клубы, так ещё и личные противостояния с Модричем случались столь же часто, сколько встречались на поле Барселона и Реал-Мадрид. Но сейчас игра почти всерьёз, с целью оголить свои слабые стороны, понять, где и как ошибаешься, всё было иначе. Обиды и недопонимание быстро стирались взаимодействием, необходимостью работать как единый слаженный организм… Иван не услышал свисток пока взмыленный Дома не схватил его за плечи. Его помощь и поддержка на поле оказались просто неоценимыми. Никогда прежде Иван не задумывался о том, сколько работы проделывает белобрысый защитник. Сейчас он смотрел на него как на героя, под руководством которого он заколотил в ворота Субашича гол. 45 минут буквально стёрли память о последних событиях. Недоразумения и недопонимания случаются между всеми людьми на свете. Но, когда делаешь общее дело, они исчезают, выходят с потом, обдираются с кожей. Пройдя вместе огонь, воду и медные трубы, невозможно держать зло на того, кто остаётся рядом в любой ситуации, нападает ли на тебя Перешич, или несётся штормовой фронт… — Перерыв! — объявил Злат, вытер со лба пот. Не смотря на прекрасную физическую подготовку, ему давненько не приходилось бегать по полю в качестве арбитра собственной сборной. Капитан в очередной раз переиграл его. В очередной раз показал игру под другим углом, продемонстрировал нюансы, которые перестаёшь видеть с бровки. Ему было, о чём подумать теперь. Он знал, как изменить ход игры теперь. И это стоило обсудить со странно притихшим при виде сияющего капитана помощником. — А, впрочем, проваливайте! Если завтра не случится Конца Света, жду к 9ти. Будем новую стратегию разрабатывать. Брысь!