Когда идёт дождь

Конец Света случился в 4 часа утра, когда порыв ветра распахнул приоткрытое на ночь окно, хлопнув створкой с такой силой, что Иван проснулся. В новом доме почти всегда плохо спится, и он вскакивал уже третью ночь от каждого шороха, но легко засыпал раньше. Но не сейчас на улице хлестал ливень пополам со снегом. Маленькое деревце, привезённое из Испании, поджало пушистые листики и будто даже отклонилось от окна. Дома растительности было хоть отбавляй, Иван привык к этому и решил прихватить с собой эту акацию, и теперь, глядя на неё с кровати, закутавшись в одеяло, он усиленно об этом жалел. Тут ёлочке какой-нибудь хорошо было бы, берёзке… В крайнем случае — плющу. Наконец, проснувшись окончательно и сообразив, что, если дождь будет лить в комнату ещё хоть минуту, погибнет не только нежная испанская гостья, но и он сам, Иван сполз с кровати, прошлёпал босыми ногами до окна, закрыл его, прислушался к воцарившейся в доме тишине. В новых домах стены повсеместно делают всё более тонкие стены, выживая горожан в частные владения за границей разрастающихся индустриальных центров. Ивану казалось, что он слышит, как на чердаке прохаживаются туда-сюда голуби и завывает в трубах ветер. Как этажом ниже молодая пара так же, как и он, закрывает окна и отодвигает от щелей горшки с растениями. Как ещё на этаж ниже собака запрыгивает на диван хозяина, спасаясь от сквозняка. Что происходит ещё ниже, там, где по какой-то причине каждый раз вздрагивает сердце, он не слышал, но воображение живо рисовало ту небольшую, удивительно светлую квартиру, копию его собственной. Небольшой коридор, переходящий в комнату, где перед большим телевизором стоит красивый, с белой обивкой разложенный диван… По какой-то причине по телу прокатывается огненная волна, когда против воли Иван представляет мирно спящего на этом диване Луку. Растрепавшиеся светлые волосы, подрагивающие рыжие ресницы… Встряхнув с силой головой, стараясь не следить мысленным взглядом по острому плечу, тонким рукам, нежным запястьям, Иван вернулся в постель, уткнулся носом в подушку и постарался уснуть. Получилось с пятой, наверно, попытки и только разрешив себе видеть сны, навязанные разыгравшимся, должно быть, от дождя, воображением. — Доброе утро, извини, что пришлось дёрнуть, но до тебя Далич дозвониться не может, попросил зайти! — выдал на одном дыхании Ракитич, когда перед ним открылась дверь и только потом посмотрел на человека, эту дверь открывшего. Лука слушал его, медленно елозя зубной щёткой по зубам и так же медленно, сонно моргая. Волосы были мокрыми, на плечах лежало полотенце, а единственная одежда — светло-синие джинсы с расстёгнутым ещё ремнём — висели на честном слове и выпирающих тазовых косточках. Даже во снах, мучивших всю эту ночь, он не был таким домашним и доступным. — Который час? — неразборчиво спросил он, не вынимая щётку изо рта. С чрезвычайным трудом оторвав взгляд от крупной пряжки с гербом Реала, Иван попытался понять, о чём его спрашивают. Поняв заминку по-своему, Лука просто взял неожиданного гостя за руку, посмотрел на его часы, кивнул, прошаркал в ванную. — Проходи на кухню! — крикнул он оттуда. — Я сейчас! Минут через десять Лука вернулся уже чуть менее сонный, но всё ещё похожий на мокрого совёнка. Желтоватые в окружении почти чёрных синяков глаза лишь подчёркивали это неожиданное сходство. — Что сказал Далич? — Что на улице как раз Конец Света, поэтому тот, кому охота выходить из дома в +4 под дождь со снегом, пусть едут в тренажёрку, остальным — сидеть дома, смотреть футбол, выискивать и составлять описания своих ошибок в предыдущих чемпионатах и клубных играх. Ещё он сказал, что, если у тебя всё в порядке, можешь не перезванивать, потому что он сам собирается выспаться. — То есть, наш любимый тренер приказал нам сидеть дома и смотреть футбол? — поставив перед Иваном тарелку с хлопьями, Лука сел напротив, поболтал ложкой в своей. — Чёрт, моё любимое времяпровождения! Накануне, получив почти полдня в полное своё распоряжение, они вместе честно сходили в тренажёрный зал, потом прогулялись-таки по магазинам, обсудили множество текущих проблем и игровых моментов, и, кажется, окончательно отпустили все недомолвки и обиды на товарищей. — Да, именно так! — хохотнул Иван. Сам-то он, конечно, предпочёл бы побегать, но только при условии, что Лука будет рядом. И когда только это началось? Ведь знакомы целую пропасть лет. Но бывает так иногда. Вроде всю жизнь смотришь на что-то или кого-то, и вдруг понимаешь, что в принципе и дороже-то в жизни нет никого и ничего. Как никогда остро за эти дни Иван ощутил, что может действительно, физически и психологически потерять одного из самых важных в его жизни людей. Впрочем, он подозревал, когда и как сработал тот самый пусковой механизм. И произошло это так давно, что и вспомнить страшно — больше уже двух лет назад, по дороге на Чемпионат Европы, в большом автобусе, под чистым небом где-то в середине дороги. Кондиционер заело, и в салоне стоял практически мороз. В попытке уснуть измученный головной болью от холода и усталости Лука потыкался, наверно, ко всем. В конце концов, устав от этого брожения, Иван отловил капитана, натянул ему на голову свою шапку, крепко обнял, прижал к себе… На энергии тепла, возникшего в том момент между ними, Иван прожил два года, не придавая этому значения. Они виделись достаточно часто, проводили вместе время, бывали друг у друга в гостях, и, естественно, не замечали, как сблизились… Но сейчас, когда один потерял доверие к людям и самому себе, а другой неожиданно обнаружил себя на краю осознания чего-то глобального, то самое тепло возникло снова… — Можно я тогда с тобой останусь? — стараясь не отрывать взгляда от процесса окрашивания молока шоколадными хлопьями, тихо спросил Иван. — Конечно, — спокойно ответил Лука. — Что будем смотреть? Предлагаю нашу последнюю встречу в кубке Испании. У нас была смещённая схема, по ней лучше всего видны слабые места. — А у нас просто были проблемы, — деланно убитым голосом ответил Ракитич, вспоминая тот самый матч, поднял голову и замер: поев, Модрич отставил тарелку и, сняв с плеч полотенце, подсушивал сейчас им волосы. Острые плечи, глубокие провалы ключичных впадин, длинная шея и плоская грудь были испещрены царапинами и засосами. — Это Олич сделал? — Да, — со странным холодом ответил Модрич. — Как догадался? Иван пожал плечами. Просто догадался. Понял и точка. — Хочешь я его убью? — от горечи этого вопроса еда теряет вкус. — Сядешь, — Иван пропустил момент, когда капитан отложил полотенце, пересёк небольшую кухню, опустился на корточки рядом с ним, коснулся длинными пальцами его руки. — А мне нужен форвард в центре поля, способный заменить меня. — Только форвард? — от этого прикосновения горячих пальцев, бездумно поглаживающих костяшки пальцев, тело наполнилось странным чувством защищённости. Лука убрал руку, поднялся, отошёл к раковине. Его отношение к Ивану Ракитичу, отдельно стоящей яркой звёздочке в сомне сверхновых Барселоны, всегда было крайне неоднозначным. Ещё при первой встречи много лет назад тот достаточно чётко и распространённо обрисовал свою позицию по поводу близких отношений в команде. Человек свободных взглядов, красавчик и жигало, он никогда не выказывал симпатии к кому бы то ни было большую, нежели того требовал момент. Он мог, и Модрич знал об этом, провести ночь с понравившимся ему человеком любого пола и возраста, а на утро выкинуть его из своей жизни навсегда и при этом не нажить врагов. Он умел нравиться, и сердце неправильно, болезненно сжималось при мысли об этом. И когда только это началось?.. *** Мир сжимается до одной точки, в которой существуешь только ты в трёх случаях. Первый — когда ты задыхаешься от счастья в руках любимого человека. Не важно, мужчина это или женщина, даришь ты наслаждение или получаешь его по праву побеждённого. Важно, что, ослепнув и оглохнув от совместных стонов, от единения тел и душ, не видишь ничего в мире, поглотив этот мир своей любовью. Второй случай, и Златко знал его лучше многих, когда видишь смерть и не можешь вмешаться в её планы. Когда громом среди ясного неба, нет, взрывом всех мин, всеми выбитыми на улице разом окнами приходит на телефон маленькое сообщение: «Они сделали всё, что могли. Действительно всё»… Третий случай Далич наблюдал сейчас в окно. Мир вокруг небольшого дома на окраине города отрезало стеклянным куполом пронизывающего холода и тьмы. В это время года уже не гремят грозы. Дождь заливает родной город, медленно вымораживая землю, пронизывая, успокаивая, прибивая пыль лета и боль прошлого, готовя к снегопадам и холодам. Помешивая остывший кофе, Златко думает о странностях Балканского климата, где за один год можно повидать все, наверно, погодные явления. От палящего зноя на юге, у моря, в городах-призраках, на россыпях островков в мелком море до снежных заносов здесь, в столице и севернее. От тёплого ветра, перебирающего волосы до ледяных пощёчин града, сменяющих друг друга не за день — за матч. Удивительно, как вся эта непогода отражается на отношениях внутри команды. Как влияет на людей рядом с ним. Или они влияют на погоду. Этого он не понимал. Утром его разбудил не дождь и не будильник. Телефон исполнял узнаваемую мелодию из старого советского фильма, наверно, третий раз, когда Злат, наконец выудил его из-под диванной подушки и прижал к уху. — Ты догадался, что я натворил? — спросил без приветствия и вступления подозрительно ровный голос Ивицы Олича. — Догадался, — чтобы быть хорошим тренером нужно быть отчасти телепатом, отчасти психологом, отчасти детективом. — Водолазка под формой, синячища под глазами, да и ты сам врать не умеешь… — Это нормально, что я не чувствую никакого раскаяния? Отчасти? Нет… За остекленело пьяным голосом товарища, точно наяву — педантично вымытая посуда, идеально как в гостинице застеленная постель. Ключи в почтовом ящике, завёрнутые в записку мелким ровным почерком: «Спасибо за всё. Л.М.». Нет… Любой тренер — отчасти телепат. Хороший — телепат по долгу службы — всецело. — Не нормально сейчас только то, что ты, похоже, пил всю ночь, даже не придумав формального повода. Да, пытаться успокаивать, входить в положение, гладить всех и каждого по шёрстке — тоже часть работы хорошего тренера. А как иначе? Все ведь люди. А спортсмены ещё и ранимые люди. Как весь пиздец ранимые. Иначе не быть достижениям и победам. Толстокожесть и самодовольство в футболе, как тяжкие грехи, смываются потом и кровью в заштатных лигах. — Я пытался, — неожиданно грустно тянет Иви. — Но мне кажется, я всё сделал правильно. Он же… ну… — Он человек, — медленно, чтобы достучаться до разума собеседника, выговаривает Далич. — У него тоже есть свои проблемы, свой мир. И лезть в этот мир не позволено никому. Он сам пустит, если будет доверять. Поверь мне, я проверял. — И ты, Брут! — смех за кадром — злой и очень грустный одновременно. — Один раз целовались на спор, — честно отвечает Далич. Кот запрыгивает на спинку дивана, смотрит недовольно на пятно света телефона хозяина, слепящее его. Ивица, судя по звуку, пытается устроиться поудобнее в свое постели, роняет и разбивает что-то, матерится сквозь зубы по-русски и, наконец, догадывается сбросить вызов. — Спокойной ночи, Цезарь, — говорит погасшей трубке Златко. Через мгновение Загреб накрывает пеленой дождя… *** — Это было красиво, — заливисто смеясь, комментирует феерическую ошибку Ивана Лука. Иван смотрит исподлобья, обняв большую чашку, притащенную из дома, ладонями. Они отыскали в обширной библиотеке Модрича старинный матч, чуть ли не первое столкновение Реала и Барселоны при их участии. Это было что-то чудовищное с обеих сторон, и, отрываясь от красочного описания старых ошибок, они ржали вволю, подкалывая друг друга, задевая и тут же извиняясь похвалами и деланно восторженными аплодисментами. Вот только за последние 10 минут чистого времени Ракитич не услышал ни одной похвалы, и это начинало по-доброму, но злить. — О, не забудь записать в свои ошибки, что ты не воспринимаешь товарищей по сборной как соперников! Ну всё, то была последняя капля! Выждав, когда обескураженный своей ошибкой Ракитич из прошлого удалится из кадра, Ракитич из настоящего вырвал из-под локтя сидящего Модрича большую диванную подушку и сразмаху засветил ею капитану в живот. Вскрикнув от неожиданности, Лука схватил подушку со своей стороны и, вскочив на ноги, отвесил Ивану удар по голове. Матч был забыт. Два тридцатилетних мужика самозабвенно мутузили друг друга диванными подушками, вполне способными оставить синяки и ссадины толстыми отделочными шнурами по контуру. В конце концов победила физическая сила. Казалось бы. Нависнув над поверженным на диван Лукой, прижимая к его груди подушку и тяжело дыша, Иван чувствовал не только абсолютное превосходство, но и неподдельное, почти детское счастье. — Я победил, — мстительным тоном произнёс он, глядя извечному сопернику в глаза. — Что ты на это скажешь, остряк-самоучка? — Скажу, — хмыкнув и как-то лениво высвободив руку, ответил Лука, — что учусь у каждого, кто встречается мне на пути. Будь то Зинедин Зидан… — сильнейший удар другой подушкой, постельной, по голове выбил Ивана из колеи, а аккуратная, но ловкая подсечка отправила праздновать победу на пол. — Или боснийская шантрапа… — в ознаменовании смены приоритетов тонкое жилистое тело уселось побеждённому на грудь. — Кто теперь победитель? Иван смотрел на смеющегося, забывшего обо всех своих проблемах, лохматого капитана, упирающегося острыми коленками ему в подмышки, и думал о том, как бы ему хотелось, чтобы таких моментов было побольше. Сейчас он как никогда понимал, чем его чувства отличаются от чувств всех этих… других, помимо… — Ты победитель, — раскинув руки, полностью сдаваясь на волю победителя, сообщил он. — Не слышу! — Лука упёрся ладонями на грудь Ивана, заглянул в глаза. — Скажи это! — Нет! Мне корпоративная этика не позволит! — о какой корпоративной этике может идти речь, когда длинные узкие ладони скользят вверх по груди, а сильные бёдра — по телу вниз. — Не заставляй, Лука! — Скажи! — янтарные глаза так близко. Улыбка такая искренняя и нежная. Острый подбородок подпирает кулак, локоть больно впивается в грудную клетку. — Господи, во имя всего святого… — локоть убирается прочь, ладони упираются в плечи, лица касается лёгкое дыхание. Что происходит внизу, лучше не думать. Если он пошевелится, произойдёт катастрофа. — Реал — чемпион. — Громче! — шевельнулся. Сдвинулся ещё чуть ниже, и зрачки дёрнулись, сузившись на мгновение и снова расширились. То ли азарт заставить собеседника унижаться, то ли что-то большее, во что даже верить не хотелось… — Реал Мадрид — чемпион! — запрокинув голову и искренне стараясь продолжать радостно улыбаться. Лишь бы не выдать свои чувства. Хотя бы не сейчас. — Нет, солнышко, — пальцы, длинные, костистые, сильные, сжимают подбородок, заставляя посмотреть прямо в глаза снова. А там — янтарная вселенная, сгорающая на солнце Испания и блики луны на волнах Адриатики. Бесконечность времени и постоянство жизни. Вера в Бога и Футбол. — Хорватия — чемпион! Иван не успевает ничего ответить. Тяжесть убирается с тела так же быстро и легко, как появилась. Тело холодит лёгким сквозняком в тех местах, где кожи ещё мгновение назад касалась кожа. Вместо вселенной солнечной улыбки — усеянный светодиодными лампочками потолок. Вместо ласковых прикосновений горячих ладоней — лёгкий удар подушки, которой в него бросил, удаляясь на кухню, чёртов капитан. *** Раскинувшись на просторной кровати, Домагой Вида с интересом наблюдал за сидящим на краешке этой же кровати коллегой по сборной и своим довольно близким другом Марио Манджукичем. Всклокоченный после тренажёрного зала и пробежки под ледяным дождём, с торчащими в решительно все стороны мокрыми из душа волосами, он сосредоточенно играл в преданную анафеме тренерами, но столь любимую игроками FIFA2012. А ещё он игнорировал хозяина квартиры явно выраженным образом. — За кого играешь? — молчание. — Еду заказать? — ноль эмоций. — Отсоси мне? — Марио остаётся недвижим, но мяч на экране летит явно не в ту сторону, куда он хотел его переправить. — Ага! Ты, значит, всё-таки меня слышишь! Отвлекись ты уже от этого ящика! У тебя дома такой же! Получив в ответ очередную порцию презрительного молчания, Дома, преодолевая дикую лень, наполнявшую его тело до самых краёв сейчас, дотянулся ногой до бока друга и от души его пнул. Марио дёрнулся, в очередной раз промазал и отсел от длинных ног Дома ещё дальше, разумно полагая, что тот не станет сползать с уютной подушки и менять удобную позу ради того, чтобы пнуть товарища снова. — Я с тобой не разговариваю, — буркнул, снимая игру с паузы, сообщил Мари. — С каких пор?! — от возмущения Вида забыл о плодотворной тренировке, усталости, лени и приятной ломоте в теле. Скатившись с кровати, он обошёл её и встал ровно между Манджукичем и телевизором. — Из-за тебя я посрался с Даниэлем, — холодно отозвался Марио, меланхолично перебираясь на другой край кровати, чтобы ничего не загораживало ему обзор. Особенно цыплячьего цвета турецкие плавки товарища. — Когда успел? — и мысленно прокрутив в голове день, Дома сам ответил на свой вопрос: — Когда я был в душе в тренажёрке… Вы о чём-то переговорили, и Даня ушёл, хотя хотел ехать с нами… Ну, и чем он аргументировал свой уход?! Марио вновь не ответил, методично заколачивая Бакишташу гол за голом. Вздохнув, Вида присел рядом с Марио, осторожно коснулся его руки, посмотрел на свои грубо обгрызенные ногти, смуглую кожу гостя. — Даня не тот человек, за которого стоит цепляться, — медленно проговорил он, перебирая короткие тёмные волоски. — Он мой друг, — хрипло отозвался Манджукич, не выпуская из рук джойстик. — А у тебя нет друзей. — Я живу очень далеко от вас, — каким-то извиняющимся тоном ответил Вида, наклонившись, воткнув подбородок Марио в сгиб локтя. — А пооомнишь, два дня назад, мы с тобой, на этой самой постели… На экране снова загорелся значок паузы. Какой-то полузнакомый турецкий футболист, изуродованный компьютерной графикой, раздражённо оглянулся на игрока, всем телом развернувшегося сейчас к белобрысому соблазнителю. — Да, помню. Я всё помню, Дома. И всё понимаю. Это ты говорил, что мы делаем благое дело, а на деле мы сделали ему ещё больнее. Посмотрев на Мари снизу вверх самым недовольным взглядом, на который он только был способен, Вида сполз на пол, устроился между коленями друга, водрузил локти на его бёдра, с улыбкой заглянул в лицо. — А что бы ты сделал, если бы он был сейчас здесь? — вкрадчиво поинтересовался Дома. — Если бы позволил всё, что ты хочешь?.. Марио хмыкнул. В одном Дома был прав: он слишком редко общался с соотечественниками. Даже Чорлука с Оличем могли по щелчку пальца примчаться в далёкую Испанию, Италию, Францию. Не говоря о том, что они все общались между собой, пересекались не только на межклубных встречах, но и просто так. Дома был отрезан от всего этого не только закрытостью избранного им клуба, но и собственным упрямством. У него не осталось близких друзей здесь и не завелось новых там. Не удивительно, что на родине из него буквально пёрли все демоны, что сидели под замком круглый год. Но при таком раскладе его можно было и пожалеть… Грустно хмыкнув, Мари погладил высокую скулу, тонкую светлую бровь, прочертил пальцами по свежебритому затылку. — Прежде всего, я бы его напоил. Ты не видел действительно пьяного Луку… Это чудовищно прекрасное, феерическое зрелище. Ласковая течная кошка… Такой горячий, такой податливый… Вида довольно хмыкнул, пытаясь представить то, что описывал Манджукич. Вкупе с нежными, хоть и машинальными прикосновениями к голове и тёплым, каким-то сочувствующим и нежным одновременно взглядом его слова вызывали настоящее возбуждение. И Вида не хотел этого скрывать. — Ты собираешься дрочить на мои фантазии? — усмехнулся Марио, распуская хвостик Дома. — Ну, ты же читаешь фанфики… — Дома встряхнул головой, подался навстречу, забираясь на кровать, заваливая Марио на спину, нависая, заглядывая в глаза, развязано облизываясь и становясь похожим на ядовитую, но очень красивую змею. — Чем я хуже?.. *** Когда дождь закончился, на улице воцарился мокрый гололёд. Деревья и провода покрылись ледяным панцирем. Город опустел. Старинные стены и новострои будто прижались друг к другу в поисках тепла и понимания. Над континентальной частью страны сгустились и повисли тяжёлые и пугающе низкие тучи. Завтра с моря, возможно, подует тёплый ветер, и снова, как и вчера будет светить солнце. Это будет завтра. А сегодня ночь настала в четвёртом часу дня. В окнах зажегся свет, спешно задёрнулись тяжёлые шторы. И все, кто ещё утром планировал куда-то выбираться, когда стихнет дождь, забились по норам, вспомнив по случаю о существование соседей и, водрузив на камфорки чайники, предались размышлениям о бренности бытия. В одной из квартир в относительно новом доме, на втором этаже, с большими окнами во двор так же были опущены тяжёлые золотого цвета шторы. Женщина, которая проектировала дизайн этой квартиры, была уверена: золотой, бежевый, белый помогают её мужу сосредотачиваться на поставленных целях, а красные акценты по-хорошему злят перед тренировками и играми в те дни, которые он проводит здесь один. Она же приобрела и поставила чуть не в середине небольшой квартиры большой диван с уютной обшивкой и не самым удобным механизмом сложения. Чтобы, когда муж будет здесь один, не вздумал складывать, превращать их ложе на двоих в узкую тахту, не чувствовал стеснения или одиночества — вечных спутников его юности и детства. На диване, опираясь спинами на противоположные подлокотники и переплетя где-то в середине небрежно ноги, сидели двое друзей. День, начавшийся в 7:30 со звонка от тренера для одного и дикой головной боли после сна в ванне, куда забился, пытаясь скрыться от так похожего на обстрелы, ливня по окнам и крыше, для второго, оказался длинным и на удивление плодотворным. Не обсуждая то, что произошло, они перекусили, выпили кофе, посмотрели ещё пару матчей на сей раз действительно скрупулёзно выполняя задание тренера, лишь временами беззлобно подначивая друг друга, задевая то локтями, то коленками. По идее, они и сейчас должны были продолжать присматриваться к возможным соперникам и товарищам по сборной, записывать ошибки, обсуждать их… Но человек так устроен, что рано или поздно ему надоедает даже сидение перед телеком в окружение нескольких подушек и одеял, чашки чая и заботы вроде даже не слишком близкого человека… Идея обменяться блокнотами и записать свои комментарии по поводу отмеченных там моментов перестала казаться Ивану разумной примерно на третьей странице. — В сентябре рождаются монстры, — простонал он, не выдержав, наконец, каллиграфических и подробных разборов каждого эпизода. Сам он писал с чудовищными, одному ему (и то не всегда) понятными сокращениями, условными обозначениями, бесконечными закручиваниями строки в начале, вставками и стрелочками. — Ты говоришь как мой первый классный руководитель, — покусывая ручку, глухо отозвался Лука. В тёплой, удивительно домашней обстановке, тихой ровно на столько, насколько это мог обеспечить человек с темпераментом Ракитича, и мысли закурить не возникало, но всё же существовала определённая потребность покусывать периодически то заусенцы на пальцах, то ручку, то кончики волос… — У меня уже в третьем классе был почерк лучше, чем у него… Хоть я и появлялся в школе с пятого на десятое. Ещё минут десять тишины, за которые Иван успевает нарисовать по диагонали своего блокнота ровно 84 маленьких кошачьих следа — по два в каждой клеточке — а Лука — закончить разбирать доставшуюся ему клинопись. Отложил блокнот, сполз ниже, давая отдых уставшей от долгой неподвижности спине, вытянул ноги. Успел только странно улыбнуться, уперевшись пяткой Ивану в бедро, прежде чем по внутренней поверхности икры пробежала едва заметная непрофессиональному взгляду волна, и мышцы стянуло мучительной судорогой. Ручка хрустнула под натиском конвульсивно сжавшихся зубов. Инстинктивно подтянув ногу к груди, Лука болезненно заскулил, завалившись на бок. Слишком долго без движения для профессионального спортсмена хуже, чем отбегать 120 минут подряд. Мышцы слишком привыкают к постоянному движению. Организм возмущается, не имея возможности сжигать нормальные для себя объёмы молочной кислоты. И только профессиональные спортсмены умеют не паниковать при виде мучений товарища. Моментально перекинувшись на противоположную сторону постели, Иван довольно резко подтащил Луку к себе, перевернул на спину, с трудом отодрал сильнющие пальцы, оставляющие длинные царапины ногтями. — Тихо, спокойно, — прошептал он, сдавив пальцами коленку, пытаясь прощупать основание сведённой мышцы. — Ты же знаешь, сейчас пройдёт… Под сильными умелыми прикосновениями боль постепенно проходит. Наверно, если бы не некоторые рамки и определённая степень обречённости футбольной карьеры, большая часть действующих и бывших игроков с удовольствием выучились бы на спортивных врачей. Что могут эти «санитары» с их обезболивающими спреями и синими носилками? Порой единственное, что может помочь и даже спасти, если не от травмы, то от её тяжёлых последствий — последовательный и долгий, выскопрофессиональный массаж, навыками которого не владеет ни один из них. — Уволюсь из спорта — пойду к тебе в личные массажисты, — всё ещё напугано, сосредоточенно и излишне внимательно уставившись на коленку под своими пальцами, проговорил Иван и только теперь почувствовал, что у него самого взмок лоб, а пересохший напротив язык прилип к нёбу. — Почему ты так обо мне заботишься? — голос сорванный, абсолютно не живой. Пугает… — Никаких идей? — Ивану тяжело улыбаться. Тяжело не улыбаться. Следом за языком и горлом пересыхают губы. Ещё минута, и, наверно, треснет тонкая кожа… Лука медленно глубоко вздыхает, смотрит на всё ещё нависающего над ним полузащитника. Идеи были, но он не хотел верить своим догадкам. Он не привык к такому отношению со стороны мужчин. Нет, конечно, и сборная и клуб его обожали и даже побаивались. У него было много друзей и, нельзя отрицать, довольно любовников, но особого отношения к себе не особо замечал. Наверно, потому что чаще влюблялся сам, а за этой пеленой разве увидишь, что тобой лишь пользуются?.. — Я тебя люблю, — Иван сам почувствовал, как у него дёрнулось лицо. Губа всё же треснула, и на пересохшей коже быстро начала набираться капелька крови. Он не отреагировал. По крайней мере так, как хотелось в глубине души Ракитичу. Сел, немного отодвинувшись, не отрывая взгляда, наклонил голову набок, будто не расслышал, что сказал оцепеневший визави. Признания давно перестали трогать сердце. Ни один человек не говорил этих слов искренне последние уже много лет. Да и невозможно поверить им, сказанным в порыве страсти или в лихорадке игры. Под ними редко лежат настоящие чувства. Что-то из того, что ощущается рядом с любимой супругой, готовой и способной защитить и отгородить от любых проблем, успокоить, выслушать, обсудить любые вопросы, дать мудрый совет… Ничего общего с тем, что испытываешь по отношению к маме, ради которой действительно хочется побеждать, дарить ей всё, что получаешь, отдавать всё, что имеешь, лишь бы продлить её жизнь в мирное время, в комфортных условиях… Но вот именно в этом человеке было что-то особенное. И его слова точно дали ключ ко всей предыдущей жизни. Незаметная, но ощутимая забота откуда-то, как казалось, свыше, чудесные совпадения, спонтанные, но хорошо отрепетированные решения, поддержка… Забота. Понимание. Любовь? — Ты действительно имеешь в виду то, что говоришь? — глаза Луки странно темнеют и будто бы теплеют. Не верит. И пусть. Разве это важно? — И если да, почему не дал себе волю, когда имел возможность? — Потому что я тебя люблю, — рассеянно отозвался Ракитич, отстранившись, сев, подобрав под себя ноги. — Если бы я даже дал тебе понять, что хочу тебя в тот момент, это было бы хуже, чем то, что сделал Олич. Прости, что ломаю тебе шаблон, но для меня это так работает. Я тебя люблю, это значит, буду защищать ото всех и от всего. Даже от самого себя. Предав, наконец, своим мыслям и чувствам словесную оболочку, Иван почувствовал невероятное облегчение. Наконец, капитан в курсе происходящего. Теперь, наконец, его ход. Мяч у него. — Я включу тёплый пол и поставлю чайник. Нужно много пить, чтобы не сводило ноги, — закончил Иван уже совершенно не своим голосом, поднялся с дивана и с трудом, будто отыграл не одну и не две игры подряд, переставляя ноги, ушёл на кухню, оставив Луку переваривать полученную информацию. На кухне здесь Иван почему-то чувствовал себя лучше, чем наверху, дома. Может быть, потому что, благодаря женской руке, здесь было уютнее и теплее. Может быть, потому, что он готовил чай, по-своему, как готовила когда-то бабушка, с яблоками, корицей, лимоном, не для одного себя. На улице постепенно теплело. Отсранённо Иван представлял, как поле оттаивает, заполняется водой, вспоминал, как несколько лет назад поскользнулся на мокром поле на пенальти Терри, как жаловался кто-то на лужи и на глазах отрастающую траву в Центральной Африке, на снег, сменяющий дождь в далёкой Канаде… И тут — испанское солнце, ласковыми лучами касающееся невесомо лопатки. Длинные, сильные костистые пальцы, аккуратно поглаживающие по спине. — Чего ты хочешь? — шёпот, заглушающий шум города и шум закипающей воды. — Чтобы ты выпил чай и сказал, что приготовить на ужин… — Иван пожал плечами, стряхивая невольно руку капитана. — Хочу спросить, позволишь ли ты прийти к тебе завтра утром перед тренировкой… Хочу позвонить тебе утром после Рождества и спросить, не болит ли голова и когда я смогу приехать к тебе, чтобы увидеть, наконец, Софи не в инстаграме… Я не знаю, чего я хочу, Лука, — залив кипятком заварку с фруктами, Иван развернулся всем телом, и тут же оказался в крепких объятиях, почувствовал, как длинный нос утыкается под ключицу, как щекочут щёку длинные пушистые волосы. — Лишь бы не навредить тебе… Что есть свобода? Разве достаточно быть одному и не зависеть ни от кого, чтобы быть свободным? Но именно тогда ведь свобода и приближается к состоянию пустоты, когда, отстранившись от других, считаешь, что изменился сам и изменил других… И так болезненны бывает заглянуть внутрь и понять: люди не меняются. Меняются их чувства, мысли, отношения друг к другу… И, приняв всю правду о себе, увидеть того, кто всё это время был рядом. И сторожил настоящую свободу — свободу выбирать, с кем быть. Свободу быть любимым и свободу учиться заново любить.