the Broken Hearts splice Together, Son.

— Стайлз, ты всего лишь ребенок, — говорит Дерек, а его губы сжаты в тонкую полоску. Стайлз порывается что-то ответить, но лишь хватает воздух ртом, будто до этого находился под толщей воды. — Ты… ты бросаешь меня? — Стайлз взмахивает рукой, а по его разбитой со вчера скуле катится крупная слеза. Предательница. Дерек дышит через рот, чтобы не чувствовать этого горчично-кислого запаха боли и предательства, преданности и разрушенных обещаний. — Мы и не встречались, — он говорит эти слова, всего лишь слова, а Стайлз уворачивается от них так, будто Дерек хлестнул по его здоровой щеке пощечину. — Не… Мы не…? — он пытается держать себя в руках, но захлебывается в слезах, просто молча рассекающих его скулы, касаясь линии подбородка и стекая по шее, задыхаясь, и сжав кулаки, чтобы прийти в норму. Слова Дерека — словно бумеранги, запущенные Стайлзом, возвращаются ножами в его же спину. Он закрывает рот рукой, чтобы прекратить эти чертовы всхлипы и заглатывания воздуха крупными порциями. Он понимает, что все, что озвучивает Дерек — та правда, которую он никогда не хотел слышать. Та правда, которую он озвучивал сам тысячи и тысяч раз, когда Дерек брал его за руку, когда Дерек водил губами по его шее, когда Дерек целовал его на прощание так, будто каждый раз — последний. Когда Дерек прижимал его к себе тихими ночами, чтобы он перестал бояться призраков прошлого. Стайлз никогда не считал себя достойным кого-то вроде Дерека. Это было правдой. Но когда она звучит от самого Дерека, это словно розовые очки, треснувшие стеклами внутрь. — Прощай, Стайлз, — говорит Дерек снова, и снова пощечина, и парень прижимает ладонь ко рту, чтобы не закричать, как раненое животное. Мужчина с непроницаемым лицом подходит к мальчишке, и его губы касаются лба в прощании лишь на секунду, на чертову секунду, а потом он убирает свою руку с бедра Стайлза, и это мгновение растягивается перед Стайлзом так, словно он наступил в жвачку. — Дерек… — мальчишка всхлипывает и ломается изнутри, хватаясь за свою футболку, а затем, когда Дерек открывает окно, делает рывок вперед. Дерек исчезает в темноте так, будто его здесь и не было. Будто его никогда не существовало в жизни Стайлза. Ледяной и колючий ветер задувает в открытое и пустое окно, колышет покрывало пустой и колючей кровати, перемещает пустые листки по столу. Стайлз стоит посреди своей комнаты, неверяще зажимая себе рот рукой, задыхаясь в этой звенящей тишине и дрожа от ужаса и потери ориентации в пространстве. Это ложь. Это неправда. Он не мог. Это ложь. Комната кружится перед глазами, и он позволяет себе рухнуть на колени и задрожать в спазмах, утонуть в собственных слезах и начать задыхаться прежде, чем выблевать свой ужин прямо на пол, после чего доползти до кровати и лечь на нее так, будто она состоит из иголок. Его тело содрогается в спазмах, отчего он стал задыхаться, а желудок вытолкнул все, что ему было не нужно. Это больно. Все, к чему он прикасается — больно. Ему больно прикасаться ко всему, что его окружает. Ему так больно, будто его ребра раскрылись как цветок под волчьими когтями, вырвавшими ему сердце. Он задыхается в ночи, а его сердце отчаянно сбивается с ритма, слыша на улице хоть какой-нибудь звук. Его тело сводит судорогами, и он кричит в подушку, крепко-крепко зажимая себе рот руками, не зная, чего он хочет больше — быть тише или быть мертвым. Он не мог уйти. Он не мог уйти. Он не мог уйти. Он не мог уйти. Он. Не. Мог. Уйти. Когда наступает рассвет, Стайлз все еще смотрит в окно, теперь просто пытаясь начать дышать короткими вдохами после ночи истерики. Он пытается вздохнуть, но эта порванная рана вместо его сердца, которое забрал с собой Дерек, будто раскрывается, и ничего не остается, кроме как вдыхать короткими порциями, лишь бы не умереть от боли. Он набирает в раковине воду, чтобы смыть свою рвоту до прихода отца. Его сильно трясет, но он пытается не обращать внимания. Он трет ковер так сильно, что с его костяшек слезает кожа, и открытых ранок касается мыльный раствор. Стайлз сидит на мокром ковре и тупо пялится на свои руки, потому что когда раны зудят и ноют на его руках, эта огромная дыра в его грудной клетке будто на долю секунды перестает пульсировать, и Стайлз может сделать вдох. Он оставляет окно открытым, спускается на кухню и начинает готовить завтрак для отца. Он варит яйца, запекает бекон — никакой жарки — и заваривает свежий кофе. — Ты не спишь? — спрашивает отец, зайдя в дом. — Кошмар приснился, — говорит Стайлз так тихо, и его голос звучит настолько сломлено, что отец не хочет уточнять, почему сын лжет на этот раз. Стайлз не может зайти в свою комнату. Он уже знает, что там никого нет, но тупая дыра в сердце начинает пульсировать в надежде, потому что Дерек может вернуться. Он думает, что поспит пару часов на диване внизу. Его руки все еще дрожат, и он пытается начать есть с отцом, но его снова тошнит, поэтому он откладывает сэндвич и встает из-за стола, ложась на диван и кутаясь в плед. Он не мог уйти. Он не мог уйти. Он не мог уйти. Это неправда. Это чертова ложь. Стайлз вдыхает с шумом, после чего пытается закрыть глаза и утонуть во сне, но ничего не происходит. Там — лишь мысли, полным-полно мыслей, с которыми нет сил разбираться, и Стайлз просто заталкивает сон в долгий ящик, наплевав на все и выбравшись из дома в такую рань. Джип выглядит так убого. Розовые очки все еще разбиты, и теперь Стайлз видит, что его дом похож на вещь, оставленную в бюро находок. Старый, прогнивший у стоков, гнилой и мертвый. Его джип выглядит точно так же. Он выглядит точно так же. Стайлз заводит мотор, и его рукам больно прикасаться к рулю, но он делает над собой усилие, и думает, что так можно жить — существовать — дальше, если делать достаточно усилий над собой. Он не мог уйти. Это неправда. Гребаная неправда. Он не мог уйти. Это было бы безответственно — прокатать весь бензин, за который платит отец, погружая себя в пучину собственной черной дыры в грудной клетке, поэтому Стайлз заезжает в школьный двор и отправляется на стадион, который сейчас пустует. Здесь тихо, но Стайлз может дышать, не чувствуя паранойи по поводу того, что кто-нибудь окажется сзади. Небо цвета молока, затянутое сплошными тучами, которые слишком высоко, чтобы потемнеть, и лишь мелкая-мелкая морось остается на куртке Стайлза. Он сжимает переплетенные пальцы вместе и пытается заново учиться дышать. У него получится. Нет ничего сложного — забыть то, чего никогда не существовало. Дерек никогда не любил его. То, что было между ними — это ничто. Они не встречались по-настоящему, если только Стайлз считал Дерека своим бойфрендом. Они не встречались. Они не были вместе. Они не были друзьями. Они были ничем. Это было ничто. С этим можно жить. Стайлз не раз разочаровывался в том, что надумывал себе сам, и он, вроде бы, привык с этим жить, но слезы все-таки срываются, а ком в горле невозможно сглотнуть. Он надеется, что сейчас на поле выбежит Джексон Уиттмор, засмеет его и после — изобьет в школьном туалете, оставив Стайлза там навсегда, как гребаный мусор. Стайлз смотрит на бесконечный лес за трибуной и думает, что где-то в нем может быть место, где Стайлзу станет легче. Будто лес — райское место, где эта чертова дыра сможет зарасти. Стайлз может заполнить ее мхом и цветами. Чем угодно, лишь бы края перестали ныть и жечь. Когда звенит последний звонок, Стайлз уже в машине. Он сидел там уже пятнадцать минут, пытаясь унять дрожь по всему телу, когда гребаный Джексон начал расспрашивать Стайлза о том, где сейчас Дерек. Как его найти. Где он. Стайлз, черт подери, где Дерек? Стайлз не знал. И, задыхаясь, он сумел повернуть ключ зажигания и уехать со стоянки ровно тогда, когда из школы выбежал Скотт, крича Стайлзу остановиться. Скотт заботливый друг, и не хочет, чтобы Стайлз наделал глупостей. Но на то Стайлз и есть Стайлз. Чтобы делать глупости. — Давай же, — шипел на телефон мальчишка, пока из трубки слышались гудки и «the phone number is switched off or out of the coverage. Please call back later». Стайлз звонил Дереку. Пока номер набирался и набирался, а слова все звучали и звучали из динамика, Стайлз разогнался до предельной из возможных скоростей, неаккуратно въехал в поворот и сжал руль крепче, заезжая в заповедник. Он вывалился из машины, пока телефон продолжал озвучивать эти гребаные слова. — Где ты? — заорал Стайлз, выпрыгивая из джипа и забегая на крыльцо. — Дерек! Где ты? — Стайлз кричал, дергая ручку двери. Спустя несколько минут истерики, ручка хрустнула, и Стайлз вошел в сгоревший дом. Все окна были заколочены, мебели не было, а в воздухе витал запах одеколона Дерека. — Дерек! — крикнул Стайлз, понимая, что в доме никого нет. — Дерек Хейл! — закричал он громче, рухнув на колени и понимая, что лицо обжигают слезы, а рана в груди будто начинает дышать огнем, настолько это больно. — Где ты? В доме было пусто и тихо, но этот запах, который Стайлз жадно глотал со всхлипами, будто успокаивал рану в его груди. Не давал ей срастись, но она хотя бы не пульсировала так сильно. Тишина дома теперь не казалась жуткой. Она успокаивала, потому что здесь когда-то был Дерек. Он жил здесь, и это значит, что он существовал. Стайлз лег прямо на пол, обнимая колени руками и сжимаясь в клубок. Он уснул, задышав немного спокойнее, с именем Дерека на губах. Он не слышал, как его зовут на улице Скотт, Лидия и Эллисон. Он не слышал, как его подхватил на руки Скотт и увез домой, после чего занес на руках в его комнату и даже поставил чашку чая на столе. Он спал, все еще ощущая запах горелой древесины и одеколона Дерека, и чувствуя себя немного лучше. Может, ему удастся выжить?