***
Легкие рвало на части резкой болью при каждом глубоком вдохе. Картинка двоилась и расплывалась в слезящихся глазах, раздраженных горячим едким дымом, горло царапал жгучий густой воздух, заключивший измученное тело в зыбкий душный кокон, и раздирало приступами кашля на очередном выдохе, а на языке чувствовался пресный пепел, скрипевший на зубах. Искусанные губы слиплись и нещадно саднили, а разодранная, исцарапанная кожа высохла и истончилась, казалась не прочнее истлевшего пергамента, покрылась серой пылью и смешанной с кровью золой. Оранжевые языки пламени уже лизали перекрытия второго этажа, поднимаясь из подвала по оштукатуренным ветхим стенам к крыше небольшого деревянного домика. Стараясь не терять из вида прямоугольник тусклого света в дальнем углу комнаты, Лео пробирался по разогретому, как сковорода, полу, обходя перевернутые столы и сломанные стулья, осторожно ступая по трещавшим под ним прогнившим доскам. Захлебнувшись в очередном приступе сухого кашля, он поддернул выше сползший на шею красный шарф, закрыв нос и рот, и проморгался, пытаясь очистить глаза. Опустился на колени и, оперевшись на локти, наклоняясь как можно ниже, почти прижимаясь к горячему полу, где должно было быть меньше ядовитого дыма, стараясь дышать как можно реже и поверхностно, морщась от острого запаха бензина, гари и сгоревшей плоти, медленно пополз к спасительной двери. Услышав надсадно затрещавшие балки, пожираемые пламенем, черепаха затаила дыхание и постаралась ускориться, но стены вокруг будто устало вздохнули, и перекрытия со страшным грохотом рухнули вниз, расчертив светлое пятно впереди крест-накрест обугленным деревом и заслонив оранжевыми всполохами. Сгруппировавшись и прикрыв голову от посыпавшихся сверху горящих обломков, он с трудом оторвал взгляд от заблокированного выхода, синие глаза в ужасе расширились и заметались по сторонам в поисках другого пути. В подвале выхода не было, и там уже все давно охватил гудящий пожар, набирающий силу, да и лестница, ведущая на второй этаж, осталась позади и обрушилась вместе с потолочными балками. Он недостаточно подготовился. Плохо знал схему здания и не изучил все пути отступления, не проработал свой план до мельчайших деталей, думая только о результате. Головная боль очень мешала, превратившись почти в фоновую постоянную мигрень, усиливающуюся при более напряженной мозговой деятельности. Он почти привык к ней, но старался думать поменьше, оставляя силы для самой главной задачи. И теперь оказался в смертельной ловушке. Надо было найти решение, пока еще не поздно. Огонь вырвался через косую крышу второго этажа, взметнулся к небу, осветив горизонт, слился с алым закатом, и старые деревянные стены, последний раз тяжко застонав, посыпались в темные волны холодного залива; здание, полностью объятое огненным жаром, сложилось, как карточный домик.***
Рафаэля, готового броситься в жадное пламя, держали два младших брата, вцепившись в предплечья и хватаясь за панцирь, царапая кожу, оставляя синяки и ссадины. Он бился в их руках, как дикое животное, угодившее в медвежий капкан браконьера, бешено орал, чтоб его отпустили, звал старшего, огромными, широко распахнутыми сумасшедшими глазами уставившись на пляшущий огонь, обнявший ветхую постройку. У Донни было успокоительное в его незаменимой сумке, но он страшился разжать хотя бы одну ладонь и дотянуться до ампулы. Можно было зубами сломать тонкое стеклянное горлышко, и будет чудом, если он сможет удержать шприц и лекарство в трясущейся от напряжения руке, но он боялся, что Майки в одиночку не удержит взбесившегося брата. Казалось, что безумие и страх только прибавило Рафу сил, приумножив их вдвое. Когда ветер донес до них грохот рухнувших перекрытий, и через пару минут все здание развалилось бесформенными кусками, а покатая крыша, сложившись, осыпалась внутрь, Раф, в секунду ослабев, словно разом потеряв всю свою энергию, осел на землю на краю пристани и, срывая голос, завыл раненым зверем, царапая промасленные доски ногтями и уткнувшись лбом в тыльную сторону рук. Дон, все же вколов успокоительное теперь уже не сопротивляющемуся брату, поручил его заботам младшего, отправив обоих обратно в логово. Он справедливо рассудил, что ни одному, ни другому не нужно видеть то, что они могут найти в развалинах небольшого домика, совсем недавно одиноко возвышающегося на окраине доков над темными водами залива. Донателло дождался, когда не до конца прогоревшие головешки начали немного остывать, и долго бродил по тлеющему пепелищу, стараясь найти хоть что-то, хоть какие-то признаки их лидера. Все еще горячие угли немилосердно жгли голые ступни, а кожу, быстро теряющую влагу, стянуло, сделав ее неприятно шершавой и сухой, глаза слезились не только от острого запаха гари и дыма, но и от мыслей, что выжить в этом аду, вероятнее всего, было невозможно. Но он запрещал себе об этом думать, он никогда бы не пожелал такой страшной смерти не только своему старшему брату, но и даже всем своим врагам, хотя некоторые заслуживали и худшей судьбы. И со слабо теплящейся надеждой он хотел найти свидетельство, что Лео удалось выбраться из пламени, может быть, следы или капли крови, ровной алой дорожкой уходящие прочь от пожарища. Но ничего такого он не увидел и с тяжелым сердцем оставил бесплодные поиски. Возможно, они вернутся позже все вместе и разгребут обугленные доски, если люди не сделают этого раньше, по крайней мере, он собирался следить за новостями. Гений вернулся домой под утро, позволив себе уйти со страшного места только тогда, когда к догоревшим останкам начали подтягиваться люди — работники доков, полиция и пожарники. Он тихо вошел в логово, покрытый серым пеплом с ног до головы, с черными по локоть руками и размазанной по щекам сажей, уронив голову, уткнувшись остановившимся затуманенным взглядом в пол, прошел мимо ждавших его в гостиной волнующихся братьев, даже не взглянув на них, и направился прямиком в комнату мастера. Тихо опустился на колени перед отцом и, не поднимая головы и не произнеся ни одного звука, бережно положил перед ним почерневшую от огня катану.