Царский сын

      У Лучезара сердце оборвалось. Убить? За что? Да как можно убить чудо такое? А ведь с царя станется — на расправу всегда скор был.       — Батюшка…       — Пошёл вон, пока слуг не кликнул чтобы тебя за шкирку вытащили! — топнул ногой Иван. — К себе ступай и чтобы носу не высовывал.       — Тогда и меня с ним умертви, — тихо, но твёрдо сказал Лучезар.       — Ох, договоришься, неслух! Я ведь прикажу…       Лучезар мгновение молчал и вдруг выпрямился.       — Правду говорят, что сердце у вас каменное — с горечью сказал он. — Потому и матушка померла — жестокости вашей и равнодушия не вынесла. Родного сына… Знаю, что не тронете. Но и тут я не останусь. Пойду в пустыню к святым старцам и ничто меня здесь не удержит. А преемником своим, — царевич глянул на белого кота, что рядом с троном вылизывался. — Вот его назначайте. Его и будете за шкирку таскать.       Царь Иван не сел — упал назад на свой разукрашенный трон и лоб потëр:       — Шальной. Весь в мать свою… Ладно бы русалка девой была — в них не влюбиться нельзя. Дед мой говорил… кхм… ладно. Но что тебе в нём-то?       — Он тоже — царский сын, — Лучезар глядел умоляюще. — Его отец, поди, с ума сейчас сходит. Вы бы спокойно на своём троне сидели, зная, что сын в клетке?       — Слушай больше — и не такое наболтает. Царский сын, как же… Из икры они родятся, как рыбы.       — А в книгах по-другому говорится, — спокойно ответил царевич. — Не вы ли мне эти книги читать приказывали? А он тоже многое знает. Про северное небо мне рассказывал и про чернокожих людей. Много ли рыбы говорить могут? Батюшка! — застонал Лучезар. — Клянусь, в жизни вас ни о чëм не попрошу! Только отпустите его, молю! Ну хоть ради памяти покойной матушки! Она бы сейчас тоже заступилась.       — Да уж, была заступница. Иди, Лучик, ступай к себе. Отпущу я твоего царевича, чтоб его…       Лучезар несмело улыбнулся. Отцову руку с большим почтением поцеловал и стрелой из палаты вылетел. Царь Иван вздохнул и голову рукой подпёр:       — Всё слыхал, аль нет?       Из-за трона карла выкатился, царский шут — Ермошка. Колпак свой к груди прижимал, чтобы бубенцы на нём не звенели. Подполз и в царевых ногах устроился. Иван легонько пнул его:       — Слыхал, спрашиваю? Про небо северное ему толковал. Про мавров…       — Мавра помню, — закивал карла. Он колпак свой уже надел и бубенчики звякнули. — Привозили мавра. Всё в бане его парили, отмыть добела хотели. Мыли-мыли… да так и смылся весь, бедняга.       — Дурак! — вспыхнул царь. — Я же не про это. Я с этим хвостатым и так и эдак… Ожерелий изумрудных сколько в воду покидал, бус жемчужных… Хоть бы вынырнул, хоть бы улыбнулся.       Шут вдруг захохотал. На спину упал и ногами задрыгал.       — Ой, не могу! Жемчуга? На кой ему твои жемчуга, а то он их на дне не видал! Ожерелий изумрудных… Чего он с ними в бочке делать станет? Жрать да назад высеривать? Вот только эта радость и осталась. Рыбине — простор нужон. И чтобы волны и буря… Шибко, говорят, русалки бури любят. Как будто в бурях есть покой… И на что ему тебе улыбки дарить, когда рядом молодой да гладкий ходит.       Иван на шута замахнулся, а тот откатился и снова за трон спрятался. Царь же смотрел в окно и вздыхал. Не повезло сынку. После такого чуды-юды ни на одну девушку смотреть не захочется, какая бы красавица не была. Это он уже по себе понял. Один раз лишь глянул и пропал… Велимиру тогда кошель злата не глядя кинул, и тут же приказал большую бадью изготовить. И вот сынок туда же. Ну отпустит он чудо-юдо, а легче-то не станет. А оставить — ещё хуже. Хвостатый долго не проживёт и сын тогда зачахнет. А отца и вовсе не простит. Уж лучше отпустить.       Царь на своём веку много дива перевидал. И полканов* видел — жутких и злющих, и дикого мохнатого мужика, которого за оборотня выдавали. В волка он так и не превратился и мяса сырого не ел, всё яблоки больше да морковь. Порода такая, не превращающаяся, абизианами называлась. И русалку он видел — морскую чаровницу. Долго потом спать спокойно не мог. Потому и женился на простой девушке, к неудовольствию бояр. Но она глазами своими зелёными и нежным голосом русалку напоминала, и с ней царь Иван и успокоился. А сыну повезёт ли так же? Вот на кой ляд этот глазастый в реку заплыл?       Царь очнулся оттого, что карла снова вылез и что-то говорил. Иван отмахнулся и ближнего слугу кликнул:       — Велю телегу приготовить и бочку с водой. Пусть чёрта морского туда посадят и к реке отвезут. И царевичу скажите… Пусть проводит и проследит, а то не поверит ведь.

***

      Лучезар духом воспрял. Последние дни почти не спал. Про себя усмехнулся, правда, горько. Батюшка потом не отстанет, припомнит, и придётся ему невесту выбирать. Но это потом…       Рано утром ему оседлали любимого белоснежного Белуна — батюшкин подарок, — резвого и игрового. Царевич лично проследил, как русала из бадьи доставали, и, уложив на ткань, понесли во двор, где уже бочка поменьше на телеге стояла. Слуг высыпало — поболе, чем в прошлый раз. Крыльцо облепили, чуть не падали, из всех окон свесились. Бабы ахали, кого-то с ног сбили, чуть не затоптали. Лица русала Лучезар не видел, только концы длинных волос и хвост, что по земле волочился.       К телеге подтащили, и, не особо церемонясь, перекинули ношу в бочку. Она мала оказалась и хвостовой плавник наружу торчать так и остался. Народ на крыльце громче заахал. Но русал внутри бочки устроился и постепенно хвост внутрь втянул. Тогда и тронулись в путь.       Вот и река. Лучезар и рад бы, чтобы дорога подольше длилась. Русал изредка голову высовывал — город разглядывал. А порой на Лучезара смотрел и на лице тогда неуверенная улыбка появлялась, словно не верил ещё, что свобода его совсем скоро. Когда к реке подъехали, лошадь с телегой прямо в воду загнали. Мужики, что покрепче, бочку наклонили, и тут пленник ждать не стал, подтянулся, ухватившись за края, и перевалил тело в реку, подняв кучу сверкающих брызг. Но тут же вынырнул и теперь его лицо сияло от счастья:       — Прощай, царевич Лучезар. Я говорил, что ты моим лучшим воспоминанием будешь? Теперь уж точно надолго запомню.       — А ты мне своё имя так и не назвал…       Русал заиграл глазами и вдруг будто чирикнул. Как неведомая птица — звонко и странно. Лучезар улыбнулся:       — Плыви уже, да от берегов подальше держись.       Русал рот открыл, будто ещё чего сказать хотел, но не сказал. Погрузился в воду так, что одни глаза на поверхности остались, а через мгновение и они исчезли. Взметнулся вдруг над водой роскошный перламутровый хвост, махнул на прощание и тоже пропал. В толще воды мелькнуло тело, уходя в глубину, и будто и не было ничего.       — Жаль, что отпустили, — сказал кто-то из свиты. — Засушить бы лучше.       Лучезар стремительно обернулся и так глазами сверкнул, что мужики попятились, а кто-то пробормотал:       — Вроде тихий да ласковый, а видно отцову кровь. Глянул, будто сам царь-батюшка.       — Поезжайте назад, — велел царевич. — Я прогуляться хочу.       Слуги зароптали:       — Один? Одного пущать не велено, так-то…       Царевичу слушать надоело. Вскочил в седло и пришпорил коня. Послушный Белун взвился и помчал к лесу.       В лесу сумрачно. На дороге душно и пыльно, а на лесных тропах пахнет нагретой смолой и цветами. Лучезар коня едва не загнал, прежде чем остановился. Сердце тоже скакало бешено и на душе пусто. Знал, конечно, что русал ему не принадлежит, и не станет никогда, а всё равно тоскливо. Будто что-то яркое и живое из души вынули, и теперь серо там и пусто.       Царевич брёл по лесной дороге, ведя Белуна за собой. На малой полянке он коня выпустил и Белун стал траву пощипывать. Вокруг полянки дубы могучие ветвями сплелись, Лучезар тут вроде бывал когда-то. Может после охоты когда-то отдыхали. Под одним из дубов присел, привалясь спиной к толстому стволу, и стал смотреть, как листья на ветерке шелестят. Вокруг птичий звон, а то и белка на ветке мелькнëт. Рядом шмель назойливо гудел, в колокольчики лез, да толстой задницей застревал. Лучезар с досадой смахнул его в траву, и шмель, обиженно гудя, в небо поднялся. Вокруг жизнь идёт, будто ничего и не случилось. А вот случилось, и не радует царевича ни солнышко, ни цветы, ни птицы звонкие.       Морской принц сейчас в прохладной воде к морю-окияну плывёт, и где-то там, в синих глубинах, его родные ждут не дождутся. А здесь наземный остался и как ему дальше жить — не представлял. Хоть бы кто помог, хоть бы совет какой дал, как дальше жить…       Лучезар глаза прикрыл. От быстрой езды устал, теперь в дрëму клонило. И вдруг огромная тень мелькнула и сук над головой затрещал. Тетерев, равнодушно подумал Лучезар. Лук у него с собой был, но убивать не хотелось.       Снова что-то перед веками мелькнуло непонятное и царевич нехотя ресницы поднял. Поднял да застыл. Перед глазами птичий хвост покачивался, а перья в нëм, как в той чудо-птице, что на царевом троне сидела! Такие же золотистые, пушистые и длинные, а в каждом пëрышке будто глазок.       — Вот так тетерев, — еле слышно пробормотал Лучезар, осторожно отодвигаясь и вытягивая шею.       Голову задрал — обомлел. На толстом суку птица дивная сидела. А огромная — не передать! Хвост длиной в два аршина, а крылья на солнце так и искрились. Не иначе, как сама Жар-птица из сказки прилетела. Глаза не слепила, правда, а скорее приятно было смотреть, как пёрышки на её спине переливались. Лучезар пораженно смотрел, а она вдруг повернулась и царевич вскрикнул.       Не птичья голова у ней была, а самая что ни на есть человеческая. Белокурые волосы чудно убраны, а на высоком лбу обруч с сияющим камнем. Глаза — голубые, как небо, тонкий носик и розовые губки. Шея высокая, белая, а ниже блестящие пёрышки начинались. Красота такая, что глаз не оторвать. Вот век бы сидел и смотрел.       — Сплю, — прошептал Лучезар и сам себя ущипнул.       И зашипел. Больно. Не сон, значит.       — Не сон, — улыбаясь, ответило чудо, словно мысли его подслушало. — Ты попросил — я услышал и прилетел.       — Я просил?       — А кто сейчас стонал, что плохо ему?       Лучезар рот открыл. И закрыл молча. Медленно встал, чтобы чудо поближе увидеть. Вспомнил, что в старых книгах о таких созданиях тоже писалось. Звались они — сирины, и прилетали, чтобы людям счастье и любовь дарить.       — Ты сирин?       — Я-то? — нежно засмеялось золотистое создание. — Всемил я. Лесного царя сын…