Техническое обслуживание и ремонт

      В течение нескольких недель после той среды Джон находит новый распорядок, или вернее, работает над тем, чтобы его обрести. Так как теперь каждый день не вычитается из оставшегося ему времени, а скорее добавляется, Джон тоже учится добавлять вещи к своему расписанию.       Он посещает Сороку на более регулярной основе: плавающий график приёмов, во время которых Джон делает, что может, для тех, у кого нет возможности обратиться к более официальной помощи. Шерлок возмущается из-за того, что ему приходится справляться без Джона примерно два дня в неделю, но в действительности никогда не требует, чтобы тот прекратил свою разновидность работы на замене. В качестве платы Джон получает больше подарочных пакетов из крафт-бумаги от Сороки — поначалу неохотно, но, в конце концов, признаёт, что перспектива больше никогда не обращаться в другую клинику слишком привлекательна, чтобы отказываться. С этим последним решением, а теперь и вне поля зрения осуждающего ока аналитицы, Джон выходит из пост-аугментационной сетки: самодостаточный и без навязанных извне временных графиков или сроков, сократив своё пребывание в чужой собственности или бизнесе.       Также Джон, спустя четыре недели, начинает искать настоящего психолога. Он продвигается шаг за шагом — поиски кого-то, кто захочет работать вне рамок аналитики с носителем аугментаций, перешедшим двухгодичную отметку, сопряжено трудностями — но Лестер знает кого-то, кто знает ещё кого-то, так что Джон думает, что со временем всё сложится.       И, конечно, Джон всё ещё сопровождает Шерлока во время дел, являясь «незаменимой» частью процесса, как говорит Шерлок. Именно там — среди жёлтых лент, красной крови и неясных мотивов, Джон продолжает открывать день ото дня, насколько жизнь и её проживание могут измениться.       Бывают дни, когда Шерлок — странный тип, фрик, невыносимая компания рядом со следами смерти и расчленённых тел — а Джон — просто жертва, вспомогательный элемент, свидетель катастрофы замедленного действия, которой является консультирующий детектив в Настроении, вызванном полицией Лондона. В некоторые дни Джона даже рассматривают как укротителя взбесившегося зверя, и он видит благодарность и удивлённую признательность в глазах дежурных сотрудников.       А затем, для равновесия, есть дни, когда Джон со своими металлическими костями, полимерными мышцами, со своим отличием, является угрозой и нежелательной персоной. Он — одичавший чужак, и всё, что можно найти во взглядах других, едва скрыто за осторожностью и терпимостью, и даже вряд ли за ними.       Всё неидеально, но работает, и Джон будет довольствоваться этим так долго, как только может.       Прошла неделя с одного особенно изнурительного дела — из-за которого они обежали весь город, скользя по грязным переулкам и карабкаясь по очистительным заводам — когда Джон принимает решение.       Он только что закончил третий душ, наконец избавившись от вони на своих разных кожах, когда посмотрел в запотевшее зеркало.       Он не смотрелся в зеркало нормально — что ж, уже очень давно, на самом деле.       С убийственно спокойной рукой он стирает конденсат и встречается взглядом с самим собой — или пытается посмотреть себе в глаза. Вместо этого он понимает, что уставился на «кожу», покрывающую грудную плату. Её цвет не очень совпадает с остальной кожей, которая теперь менее загорелая после долгого отсутствия под афганским солнцем.       Джон поднимает руку и оттягивает защитный край, скользит пальцем под него, остерегаясь приложить слишком много усилий к участку, который повредила Эффи несколько недель назад. «Кожа» наконец отстёгивается и падает в левую руку Джона, как довольно странная резиновая курица.       Джон сдерживает рвущийся дурацкий смешок. Это часть меня, думает он, а затем хмурится.       Но только если я захочу.       Джон снова смотрит на себя, затем смахивает вновь появившийся конденсат и по-настоящему смотрит.       Его лицо такое же — старше, более морщинистое, но это всё ещё его глаза, его рот и лохматая причёска гражданского.       Его грудь — это его грудь, за исключением вживлённой металлической платы, окружённой изящно зарубцевавшейся и текстурированной кожей, с окошком для техобслуживания и ремонта грудной полости, за которым бьётся сердце, чему способствует сеть пластмассы и металла.       Джон помещает на неё ладонь, прямо на сенсорную поверхность и дышит.       Это его грудь — так всегда и было, но сейчас это чувство усилилось.       Он смотрит вниз на свою кибернетическую ногу. Чтобы снять «кожу» много времени не уходит — у него было много практики в последнее время, спасибо кое-кому.       Сняв всю свою «кожу», Джон набирается смелости, а затем снова смотрится в зеркало — только для того, чтобы смахнуть испарину снова, на этот раз с чуть большим раздражением.       Но когда всё готово, глаза встречают собственное отражение, а потом спускаются на грудь и ногу. Его ноги. Его — что ж, да, его ноги.       Одна из плоти и крови, вторая из металла, полигональной сетки и всех видов высокотехнологичных волокон. Или, по крайней мере, волокна были передовыми два года назад. Джон уверен, что «Эксагон» продвинулся и улучшил разработки с тех пор, как он выписался после его нежного послеоперационного милосердия.       Джон проводит рукой по левому бедру.       Оно всё ещё чувствительное, передающее тактильную информацию исключительно хорошо — но больше не бьёт сигналами по одной частоте и режущим дискомфортом, независимо от прикосновения. С иногда неловкой помощью Шерлока Джон решил эту проблему, научился интерпретировать, что транслирует его нога.       Джон смотрит вниз, где его «кожи» лежат на столике. Они увлажнились от пара, и у Джона внезапно не возникает абсолютно никакого желания надевать их обратно — и в этом нет нужды. Осторожно Джон обсушивает покровы чистым полотенцем и аккуратно складывает их вместо того чтобы надеть.       Он уберёт «кожу» в какое-нибудь безопасное место — наверх, в свою бывшую старую спальню, где они не станут мешаться — но ничего такого драматического, как выбросить её или изрезать на полоски.       В конце концов, кто знает? Она когда-нибудь может понадобиться Джону в качестве маскировки — но это всё, чем она будет: камуфляж, красноречивая ложь без слов. Джон оборачивает полотенце вокруг талии, затем зажимает оболочки подмышкой.       Взглянув последний раз в наконец-то чистое зеркало, которое показывает сияние его кожи — или металлический блеск, зависит от обстоятельств — он кивает.       Джон выходит в мир.