***
— Плохо-плохо ты тренируешься. Отвратительно просто. О другом думаешь, Валера, — цокнул языком Тарасов, устало потирая лоб и поправляя очки. — Не о хоккее, как я погляжу. — Анатолий Владимирович, я… — Молчи, Харламов! Я не разрешал тебе говорить. Вот скажи, что ты, кроме хоккея, любишь? Валера несмело глянул на тренера и протянул: — Ну, маму люблю… — Да я не об этом тебе толкую! Маму-то и я люблю, на то она и мать, — раздосадованно тряхнул головой тренер. — Неужели нет у тебя девчушки какой, а? Да о чём я спрашиваю, конечно есть, иначе не был бы ты сейчас как в воду опущенный. Помиритесь с ней там, а потом на лёд возвращайся. Мне такие мухи сонные на поле без надобности! Харламов вдруг покраснел, оттянул ворот джемпера и, глядя в сторону, пробормотал: — Да какая девочка, Анатолий Владимирович… — Как какая? Молодая, красивая, какая ещё может быть у такого обдолбая, как ты. — А почему именно молодая и красивая? Я не на картину хочу всю жизнь смотреть, а на человека. Например, на такого, как вы. Воцарилась тишина. У Тарасова глаза на лоб полезли, и он в удивлении воззрился на своего семнадцатого игрока. Посмотрел-посмотрел, немного погодя неловко прокашлялся. — Ты чего это, Валера? — кривовато усмехнулся Тарасов вдруг. Прикрыл глаза и вдруг улыбнулся и засмеялся таким хриплым смехом. — Ну и шуточки у тебя! Не подлизывайся давай. Говорю, что плохо играл и на лёд пока нельзя, значит, так. — Девочки у меня нет. И не было, — как-то отчаянно выдохнул Харламов. — А на лёд нельзя — это я понимаю, но не видеть вас — это будет тяжело даже пару дней, Анатолий Владимирович, — у него голос вдруг стал глухим и печальным. — Я сейчас пойду. — Стоять! Круго-ом! Смирно! — гаркнул вдруг он и поднялся рывком со стула. — И уходить я вам не разрешал, товарищ Харламов. Мужчина присел обратно на стул и забарабанил по столу пальцами, смотря куда-то мимо сжавшегося и подобравшегося Валеры. Вдруг он тяжело вздохнул и полез во внутренний карман куртки, достал оттуда фляжку. Пригубил малость, даже не поморщился и на удивлённый взгляд Харламова сказал как отрезал: — С вашими молодыми амбициями алкоголиком станешь, Валерий Борисович. Пей. — Вы мне? — удивлённо спросил Валера, боязливо протягивая руку к фляжке. — Ты ещё тут кого-то видишь? Пей, — раздражённо ответил Тарасов. — Но разве мне можно пить? — У тебя есть непереносимость алкоголя, Харламов? — Нет, — ответил Валера. — Психических заболеваний нет? — с усмешкой спросил Тарасов. — Нет. Кажется, — пробормотал, оглаживая вспотевшими от волнения ладонями флягу. — Желудок слабый? — лекторским тоном продолжил допрос Тарасов. — Ну, нет. — Тогда можно. — Но я же хоккеист! — воскликнул Валера. — А после твоих признаний ты, может, и не хоккеист будешь после. Пей же. Валере вдруг стало невыносимо оттого, что ляпнул, не подумав. — И не стыдно вам, Харламов? — вдруг спросил он, по-прежнему смотря куда-то за плечо Валеры. Кулаки сжал и сидел весь напряжённый. Валера подумал, что пускай лучше уж ударит, но врать про девочку он не будет. — Никак нет, Анатолий Владимирович, — упрямо дёрнул подбородком он. — Так, значит, говоришь, ты хоккей любишь и мать? — Да. — Это хорошо… Хорошо, Харламов. Правильно. Так и должно быть, — неуверенно будто пробормотал себе под нос Тарасов. — И тренера тоже. — А вот неправильный ответ. Так нельзя. Ты башкой, Харламов, думаешь вообще? Дурак или прикидываешься в самом деле? Я тренер твой! Не девочка, не женщина даже, а мужик здоровый! И от того, что ты тут городишь, ничего не изменится, — вдруг повысил голос Тарасов. — Я специально решил игнорировать это, думал, тебе стыда хватит прекратить на рожон лезть, а ты как ни в чём не бывало продолжаешь… Бор-зеть! А знаешь, что я делаю с наглецами в команде? — Нет, не знаю, Анатолий Владимирович. — А ты сейчас вот узнаешь у меня, Харламов. Встать! Круго-ом! И за мной бегом марш! «Я и так за вами бегом, Анатолий Владимирович. И хвостиком, и маршем, и со стихами», — мрачно подумал Харламов, семеня за тренером. — Будем из тебя дурь потом выбивать, раз намёки не понимаешь. И Валера подумал, что ему хотят набить морду. И правильно думал, раз по-другому из его больной головы не выколачивалось. Так, может, так поможет. — Тренироваться у меня сейчас будешь, — меж тем сказал ему Тарасов, выходя из тренерской и захлопывая дверь. — Двойная… Нет, тройная нагрузка тебе, а там посмотрим, как любить тренера будешь.***
Пять минут спустя — О, Чебаркуль, давно не виделись! Минуты две, если не ошибаюсь… — Я забыл… эту… — Голову? — Клюшку. — Значит, всё-таки голову. — Нет, клюшку. — Только простофиля такой, как ты, может забыть клюшку. А ещё канадцев победил…***
Час спустя Тарасов опустился на скамью на трибуне и, казалось, с огромным интересом наблюдал за тренировкой парня. — Как ощущения, Харламов? Любишь своего тренера? — усмехнулся Тарасов, наблюдая за семнадцатым игроком с трибуны, пока тот в сороковой раз демонстративно забивал в ворота. — Я… эм… люблю, Анатолий Владимирович, — сдавленно ответил Харламов. — О! Неуверенность! Уже хорошо. Упражнения для маленьких закончились. Сейчас перейдём к чему-нибудь попроще, да, Валера? — Анатолий Владимирович облокотился на бортик и усмехнулся. — На колени! Клюшку вверх взял и тридцать кругов вокруг поля! После чего красивый поворот, а не мордой в лёд, и по новой. Вопросы есть? Харламов вытаращился на тренера, сдувая упавшую на глаза мокрую чёлку. — Так точно! — улыбнулся вмиг он. — Ты мне не лыбься, охламон! — слишком долгий взгляд. — Я тебе не праздник тут устраиваю или мало? Ну, чего стоишь? Иди давай.***
Двадцать шесть минут спустя — Вы чего это делаете? — спросил вошедший Борис Павлович Кулагин. — Тренировка-то давно закончилась, Толь. — А у нас, Боря, воспитательные упражнения. Как говорится, пот и труд всё перетрут, да, Валера? — Так точно, Анатолий Владимирович! — Ты не устал, Харламов? — обеспокоенно спросил Борис Павлович. — Валера, если устал, ты мне только скажи. Сразу домой пойдёшь к девочке своей, — добавил Тарасов и с ехидной усмешкой посмотрел на семнадцатого игрока, мол, только давай сдайся. — Да какое устал! Мы же только начали. — Ну, давай, смотри… — протянул Тарасов. — Пошёл я от вас, — вдруг хмыкнул Кулагин. — Иди-иди, Борь, а мы ещё позанимаемся, — сказал Тарасов, похлопывая себя ладонью по бедру и решительно подаваясь вперёд, устремляя весь свой взор на Харламова.***
Семь минут после — Харламов, почему ты лежишь? Что на этот раз? — Я упал. — Ну так вставай или пожалеть надо? — Я ударился головой. — Оно и видно. Пауза. — Лучше бы пятой точкой, так и проблем меньше бы было. Больно? — Только снаружи. — Разумеется, внутри болеть нечему. Поднимайся со льда, жертва науки… — Почему я жертва науки? — Потому что другую твою связь с наукой я плохо различаю. — Наденьте очки. — Одолжить, что ли, микроскоп у кого, чтобы увидеть во всём этом здравый смысл…***
Примерно ещё сорок одну минуту спустя Лёд под коньками покачнулся, и Харламов ухватился за бортик, колени дрожали. Сегодня уже была четырёхчасовая тренировка, а теперь это. — Харламов, у тебя такой вид, будто ты собираешься хлопнуться в обморок, — будничным тоном заявил Тарасов. — Так и есть, — выдохнул он, рот парня широко приоткрылся, и с губ срывалось прерывистое дыхание. — И чего ты упал? Поднимайся. Неужели трудно удержаться на ногах? — Сами бы попробовали. — Пробовал. Вставайте. Ну что, Харламов, готов возненавидеть меня? — Вас? — сжав челюсть, переспросил Валера. — За что? Зачем? — Потому что, Харламов, ты рано или поздно сдашься. Устанешь любить такого человека, как я. А уж поверь, я этому поспособствую. И я предпочитаю не тратить своё и твоё время на разочарования и прогнать весь спектакль сейчас. И поэтому, Харламов, если ты сейчас не сделаешь эту передачу на десять баллов, я обещаю тебе, что говорить, думать, равно как и сидеть ты не сможешь ещё очень долго. — Неужели собираетесь меня выпороть? — Неплохая мысль. — Но я вас не ненавижу, потому что… — шайба ударилась о бортик и с глухим стуком попала Валере в шлем. — Харламов, только не плачь. Шайбы иногда отскакивают с вероятностью в один процент от бортика и попадают по шлему. Не раскисай. Харламов, ты меня слышишь? — Да… Ненавижу вас. — С возвращением, Харламов, не забудь добавить «пень обосанный». — Я не сдамся, — сквозь стиснутые зубы заявил он. — Какое следующее упражнение? — Какая потрясающая самонадеянность и упорство. Ты меня почти не разочаровал, Чебаркуль. А сейчас грузики и ломики тащи. Харламов в запале ударил кулаком по бортику. Но, зная, что это не поможет, на негнущихся ногам поехал обратно на площадку. Тарасов нахмурился и с удивлением посмотрел вслед семнадцатому игроку. — Дурак, что мал, что стар, — пробормотал под нос себе он.***
Ещё двадцать минут спустя — Вы сумасшедший, — прошептал Харламов. — Даже подумать не мог, что вы… — О! Оскорбления. Хорошо, Харламов. Продолжай. Мне нравится, но придётся тебе поверить в это, — медленно проговорил Тарасов, не спуская глаз с Харламова, который тяжело сглотнул. — Научись брать ответственность за свои слова и действия. Я назначил тебе тренировку. За тобой выбор: продолжать её или нет. Так же, как и выбор говорить сегодня мне эти нелепицы, не думая о том, какие последствия понесёт этот проступок. Но даже почти четырёхчасовая тренировка не преподала тебе урок, верно? — Пожалуйста, можно мне дать минуту. Клянусь, я продолжу тренировку. — У тебя тридцать секунд, Харламов. Валера уткнулся лбом в лёд и тяжело вздохнул. Спустя столько часов изнурённой тренировки его разгорячённое тело будто обожгло ледяной волной раздражения и злости. На себя. На Тарасова. — Время на отдых закончилось. Встать, Харламов. С тихим стоном Валера поднялся на ноги. — Я готов, Анатолий Владимирович. — Готов он, — съязвил Тарасов. — Вперёд, Чебаркуль.***
Тридцать три минуты спустя — Ещё раз, — скомандовал Тарасов. Они перешли к тяжёлой артиллерии упражнений. Валера выполнял целую «весёлую» эстафету: падал, поднимался, бежал с тяжёлым весом за плечами и в руках, а потом забивал по нескольку раз в ворота с разных позиций. Валера фыркнул и тряхнул мокрыми насквозь волосами, перехватывая покрепче клюшку. Тарасов давил на него. Давил всё сильнее, а силы были уже на исходе. Валера отчаянно боролся, чтобы не сдаться, не сломиться, но как же он был близок к этому. Парень хотел продолжать как можно дольше. Стоя на дрожащих ногах и глубоко дыша, он старался смотреть на Тарасова всё с той же улыбкой, говоря про себя заезженную тренером фразу: «Веселее, мы в хоккее», хоть сейчас напоминал себе идиота с оскалом. — Ещё раз! — повторил чуть громче Тарасов. — Ты оглох? У Валерки что-то оборвалось. Он выпустил дрожащее дыхание наружу, и оно отдало белым паром. Лёд и пламя. Но насколько должно хватить его жара, чтобы пробиться сквозь эту стену? — Я не знал, что вы такой… — выдохнул он. — Что? Прекратите пялиться, Харламов, а то точно исключу из сборной. — Нравитесь вы мне, Анатолий Владимирович, — ответил он просто и спокойно заглянул в глаза тренеру. Тот подавился воздухом и вздрогнул. И посмотрел на него. Не веря. — Что ты там пискнул? — подозрительно прищурившись, угрожающе рявкнул он. — Я сказал, спасибо, Анатолий Владимирович, что тратите на меня время, — обезоруживающе улыбнулся Харламов. — А мне послышалось совсем другое, — с сомнением протянул он. — Уверяю вас, Анатолий Владимирович, вам только послышалось. — На сегодня тренировка окончена, — сказал Тарасов. — Завтра вечером следующая, если… ты не передумаешь, — неловко ответил он и стремительно развернулся, двинувшись прочь. Дверь закрылась, и ледовая площадка погрузилась в тишину. Харламов нервно рассмеялся.***
— Тренировка окончена. Расходитесь. А ты, Харламов, если хочешь, то можешь остаться, — не отводя глаз от Валеры, надеясь увидеть ненависть в его взгляде после вчерашнего. Но Харламов лишь застенчиво улыбнулся ему, повертел затёкшей шеей и перехватил поудобнее клюшку в сильной руке. — Я готов, — он кивнул и встал по струнке в ожидании указаний. — Шестьдесят кругов по стадиону. Марш! Первая пара заходов прошла удачно. Валера не сильно уставал, но вчерашняя чрезмерная нагрузка давала о себе знать. Второй раз Валера даже умудрился выполнить сверх нормы. — Решил побить рекорды, Харламов? Валера попытался улыбнуться, но из-за одышки ему это не удалось. — Так точно, Анатолий Владимирович. Тарасов только кивнул. — Ещё раз. — Всегда готов, Анатолий Владимирович. И снова Валера выжимал из себя все соки и, проезжая с широкой улыбкой мимо Тарасова, услышал: — Ну как не влюбиться в тебя, Чебаркуль. Валера медленно поднял на него глаза и свалился на лёд, запнувшись ногой за ногу. Тарасов ухмылялся, скрестив руки на груди. — Харламов, поднимайся. Почему на лице у Тарасова в этот момент была печаль? Почему он не спрашивал его, как вчера, о чувствах, высмеивая и изводя? Зачем он это сказал? Просто увидел вызов и принял его? Возможно, услышанное Валерой сейчас было первым шагом. Возможно даже, что Анатолий Владимирович согласился с тем, что ему наговорил Валера. — Харламов, — Тарасов начал терять терпение. Но прежде, чем Валера успел ответить ему, на лёд завалился тренер команды фигуристок. — Пришёл сообщить, что лёд заказан на это время. Поэтому вам пора, — вежливо склонил голову рыжеволосый мужчина лет тридцати. — Мы сейчас же освободим площадку, — ответил Тарасов, хотя его голос не звучал так же добродушно. — Я, пожалуй, тоже пойду… Это самое, — спохватился Валера, поднимаясь со льда перед тем, как Тарасов закрыл за собой дверь. — Анатолий Владимирович? — побежал он за ним. — На сегодня лёд закончен, — сказал Тарасов. — Пришло время перейти в спортзал. Так как навыки защиты у тебя страдают на поле, то я вынужден проверить твои способности в единоборстве. Тренировка пойдёт сейчас следующим образом. У тебя будет фора надавать мне лещей. В общем, если я перехвачу твой удар, то потом могу сделать что угодно. У тебя есть тридцать секунд, за которые ты можешь беспрекословно наносить мне удары, а я буду просто стоять в стойке, никак их не отражая, но по истечении тридцати секунд я войду в открытый бой. Пока понятно выражаюсь? Валера кивнул. — А куда бить нельзя? Губы Тарасова дёрнулись в попытке сдержать улыбку. — А вот этот вопрос уже неприличный и риторический, Валера. Сам подумай. — Понял. — Ну, раз понял, тогда время пошло. — Сейчас? — А тебя что-то смущает? — Но мы ещё не в зале? — оглянулся Валера и понял, что они находились напротив тренерской Тарасова. — И что? Пока ты медлишь, истекли твои спасательные тридцать секунд, Харламов, — руки Тарасова сомкнулись стальной хваткой на его запястьях, а сам он вжал его в дверь тренерской, не позволяя двигаться. — Ты слишком медлителен, Харламов, — прошептал он ему на ухо. Валера сглотнул. — Но вы же… не дали мне спроси… — он не смог закончить предложение, так как ощущение близости тела Тарасова неожиданно приятно взволновало его, член в форменных брюках, к ужасу Валеры, напрягся. — Твои губы сухие, — рука Тарасова дотронулась до его губ. Валера снова сглотнул. Возбуждение зарождалось где-то в груди и скатывалось волнами к члену. — У тебя сердце бьётся очень быстро. Почему, Валера? — пальцы тренера скользнули вниз, остановившись у его горла. — Потому что вы трогаете меня. — И тебе это нравится? — Да. — Ну, раз бить по причинным местам нельзя, то я просто потрогаю тебя чуть ниже. Ты не против? — Нет. Тарасов нетерпеливо расстегнул его брюки полностью, а потом его рука остановилась в нерешительности. — Я могу сказать? — Сказать что? — большой палец тренера погладил через трусы головку его члена. — Что я вас не ненавижу. Пальцы кружили вокруг головки. — Боюсь, что это ненадолго. Это разрывает тебя на части, верно? Тебе обязательно надо говорить эти нелепые три слова каждую минуту? Неужели нельзя просто жить, а не бросать слова на ветер, а, Харламов? Тарасов опустил руку под резинку трусов и погладил твердую плоть, заставляя Валеру выгнуться навстречу. — Господи… — еле слышно простонал Харламов. — Это то, чего ты хочешь, Валера? Сказать, как сильно ты любишь своего тренера? — Тарасов сжал ладонью его член и провёл рукой вверх и так же медленно вниз. — Да. — Так скажи же это, Ва-ле-ра, — он взял руку Валеры и погладил ею свой собственный член. Тарасов был возбуждён. — Скажи, — прошипел Анатолий Владимирович ему в ухо. — Скажи и вали нахрен отсюда, потому что я тебя не отпущу. — Я люблю вас, Анатолий Владимирович, — всхлипнув и закрыв глаза, проговорил он чётко. Глаза Тарасова стали темнее, и он сосредоточенно смотрел ему прямо в лицо, а потом криво усмехнулся и пробормотал: — И как тебе не стыдно, Харламов, любить таких, как я? — Почему мне должно быть стыдно? — Потому что ты несёшь какую-то околесицу.