Либо ты, либо я

POV Максим Не знаю, сколько я так проспал, и не знаю, сколько было времени, когда проснулся, - в комнате не было ни намёка на часы или технику с часами. Телефон был где-то в куртке в коридоре, оставленной там с ночи. А проснулся я от звуков какой-то движухи в комнате Самойлова. Едва вспомнил, в каком состоянии оставил этих свинят просыхать на кровати, меня как ветром сдуло с нагретого уютного места, и уже через несколько секунд я жался ухом к двери спальни. Но подслушать – это мало, надо разыграть спектакль, как эти клоуны сделали со мной ночью. Моя месть ещё не завершена. Шаг второй: заставь их поверить в то, чего не было. Делая узкие сонные щёлочки вместо глаз и придавая лицу как можно более помятый вид, вваливаюсь в комнату и щурюсь на двоих совершенно голых придурков, которые сидели на кровати и пялились друг на друга, как бараны на новые ворота. - Вы чё расшумелись с утра пораньше? – и застываю в проёме типа удивлённый, так и не убрав ладони с ручки двери. Даже рот приоткрыл. Ай да Максим! Оскар мне, сейчас же! За лучшую мужскую роль. - Макс?! – как-то затравленно, испуганно и в то же время пристыжено, совсем по-бабьи взвизгивает Тоха и стыдливо прикрывает одеялом своё достоинство. Ой, да чего я там не видел? - Максим? – это уже удивлённый хрип со стороны Самойлова, и его глаза постепенно округляются до размера пятирублёвой монеты. - Чё тут творится? – обводя комнату взглядом и раскидывая руки в стороны, спрашиваю так искренне, как будто вовсе и не я вчера тут этот «порядок» наводил. - Макс, ты чё здесь делаешь вообще? – едва успел спросить Самойлов, как тут же опять совсем несерьёзный Тохин писк его обрывает: - «Здесь» это, блять, где?! – не знаю, кому именно была послана его злость – мне или Кириллу – но ответил всё же не я. - Мы у меня дома, - так спокойно сказал, будто это не он сейчас в одной кровати с голым парнем лежит. Сидит. Тоже голый. С разодранной спиной. - Какого хера мы делаем у тебя дома? - Ну, вообще-то это я вас сюда привёз, - чешу репу и немного неловко улыбаюсь. Мол, простите, хозяин, что вломился в Ваш дом без разрешения. – Из КПЗ. - Что-то смутно припоминаю такое, - чешет репу Самойлов и шипит, чувствуя, как кожа на спине щиплет из-за таких телодвижений. Он заводит одну руку назад, ощупывает свои лопатки, бока, спину, а его лицо становится удивлённее и мрачнее с каждой секундой. – Но… Какого хера он, - парень тыкает пальцем в сторону осоловевшего Антона, - делает в моей кровати в таком виде?! - Не знаю, пацаны, - развожу руками, мол, ох и ах, я ничего не видел, ничего не знаю. – Я вас одетыми оставлял. Поверх одеяла. И… Тох, что это там у тебя? – трогаю свою шею, как бы указывая другу, где именно это «там». – Синяк что ли? Якунин прикасается к шее, трёт её, но ничего не понимает. Зато понимает Самойлов, который сидит достаточно близко и видит, что на шее у парня алел не что иное, как засос. Красноречивый такой засос. Затем в молчаливых копошениях буквально за пару минут они находят такие же следы на груди самого Кирилла, на плечах Тохи. А ещё друг как-то совсем обречённо смотрит на спину парня. Хе-хе… - Ты мне всю спину расцарапал, уёбище! – зло рычит Кирилл ему в лицо, а тот жмурится, вертит головой отрицательно и отползает к краю кровати ближе ко мне. - Макс! Макс, что ты слышал ночью? Макс, чё тут было, блять?! – он тянется ко мне рукой, но ясен красен, что не достаёт. Я ведь так и остался стоять у двери. - Не знаю, - пожимаю плечами, усиленно изображая ахуй от сложившейся ситуации. – Я в наушниках уснул, - ложь как-то слишком легко срывается с языка. И мне верят. - У тебя не болит… Ну… Там? – хриплый голос звучит в ушах, как набат. Мы с другом одновременно замираем от заданного вопроса. Даже я не ожидал, что парень додумается такое спросить. А друг ещё, скотина эдакая, подвигал бёдрами, повертелся и с мокрыми глазами выдал: - У меня всё болит. Абсолютно всё! – и закрывает лицо руками, утыкаясь в свои колени. Чёрт. Я немного не так хотел отомстить. Это была скорее месть Самойлову, чем Антону. За тот вечер у меня дома. За тот поцелуй в туалете. За все те три года, что он донимал меня, не давая жить. - Ебать не встать… - многозначительно выдаёт зеленоглазое ходячее бедствие и мечется по кровати, не зная, куда себя деть. Успокаивать Тоху? Одеваться? Я прям вижу всё это на его лице, вижу, что он в жизни ещё не был так растерян, даже, наверное, когда его в детстве спрашивали, что такое хорошо, а что такое плохо. Наверное, моя месть свершилась? Или ещё нет? Что делать-то? - Эмм… Ну, вы бы хоть оделись, что ли, - кашляю в кулак, судорожно соображая, что дальше делать. – Я приготовлю завтрак, раз уж вы… Пострадавшие? – получилось не утверждение, а именно вопрос, потому что ну как, блять, можно считаться пострадавшим, вдоволь натрахавшись? Вот именно, никак. И они это понимают, отводят взгляды, тяжело так молчат. - Ладно. Давай одевайся, когтистый, - типа небрежно кидает он Тохе, но я даже отсюда вижу, что он до усрачки напуган, но старается скрыть это под своей бравадой. Ну, уж нет. Ты мне всё выдашь сегодня. Парень поднимается и, с трудом находя свои джинсы во всём этом свинарнике, натягивает их. Я стараюсь слишком не глазеть на его голое тело. В конце концов, я здесь сейчас не для этого. Антон в нирване, его поднимать, одевать и вести на кухню нам приходится под белы рученьки. Я в душе уже ликую, Самойлов действует, как на автопилоте, а друг мой просто тихонько сам себя гнобит. Ничего, ещё совсем немного. - Ого! Всё-таки нихрена себе, ты его исполосовал! – выдаю я достаточно громко, как только Кирилл поворачивается ко мне спиной, доставая из холодильника продукты для нехитрого завтрака. Самойлов давится воздухом, закашлявшись, а Тоха тихо-тихо завывает себе в колени. Просто завывает, не плачет. От отчаяния. - Тц! – раздражённо цыкает на меня Кирилл, поворачиваясь, а я ещё и трогаю пальцами засос на его ключице, хмуря брови и выпучивая глаза от удивления. Мне точно должны дать Оскар! Я лишь невинно пожимаю плечами на его хмурый взгляд и отворачиваюсь к плите – готовить господам омлет. Через двадцать минут мы втроём сидим за столом на Самойловской кухне и молча сюрпаем чаем. Напряжённая атмосферка, однако. - И что делать теперь будете? – задаю я самый неприятный вопрос, который назрел, но отвечать на него никто не хочет. Его никто и слышать-то не хочет, но я здесь как раз для этого. Два хмурых и злых взгляда сканируют меня с головы до пят. Хотя, Антохин взгляд даже больше обречённый, чем злой. Он ведь думает, что лишился своей невинности. - Кхм… Забудем? Мы ведь были пьяные, - резонно замечает Кирилл, как-то странно жестикулируя. – К тому же, один раз – не пидорас, - последняя фраза вызывает у Якунина какой-то нервный, совсем нехороший смешок. - Да? – скептически выгнув бровь, осуждающе смотрю на парня, стараясь вложить в свой взгляд посыл: «Чё, думаешь, трахнул моего лучшего друга и теперь сухим из воды выйдешь? Увезёшь его в Канаду и женишься, как миленький!» Он в ответ как-то зябко ёжится и сжимает руки в кулаки. Напряжённое молчание затягивается, брови Антона вот-вот готовы срастись вместе, а губы – исчезнуть с лица. Кирилл натянут, как гитарная струна, не знает, что ему делать. Вокруг Тохи для него как будто образовалось невидимое силовое поле – он не приближается к нему и на полметра. Считаю про себя до десяти. Раз. Два. Три… Десять. И выдаю: - Да шутка это всё, парни! Это я вас так художественно вчера складировал и украсил! Они молчат. Ошалело смотрят на меня и молчат. Только Якунин хлопает молча ртом, как рыба. - А потому что нехуй в четыре часа утра просить меня забрать вас из обезьянника! Совсем уже ахуели! Они, значит, бухают, в щи бухие по городу гоняют, а Максим потом их вытаскивай, - нахохливаюсь, как снегирь в декабре, и складываю руки на груди. Лучшая защита – это нападение. И зло ещё добавляю: - Оборзели в край! - Так ты чё… - собирает по крупицам сложившуюся ситуацию в своём крохотному мозгу грёбаный Самойлов, - разыграл нас типа? Шутки юмора шутишь, сука?! Я знал. Я знал, что нарвусь. Зачем я сделал это? Идея с местью вмиг перестала казаться мне умной. Я итак еле-еле смог наладить контакт с Кириллом, кое-как смог добиться того, чтобы не быть битым каждый божий день. Но нет же, Максиму не сиделось на жопе ровно, Максим решил вспомнить свою бурную молодость! Вечно молодой, блять, вечно пьяный! - Посмотрите, какие мы нежные! Как за угол кого-то тащить, так мы первые, а как парня трахнули, так сразу в кусты! Самойлов, ну ты и скотобаза, - буквально выплёвываю гневную тираду ему в лицо, а сам в душе храбрюсь. Не сдавать. Тут вдруг с громким «шлёп» ладонь Якунина ложится парню на плечо и, поднимая свой ясный взгляд из-под чёлки на нас, он начинает смеяться. Даже не просто смеяться, а истерить, нервно хохотать, хватаясь свободной рукой за живот, а другой продолжая крепко сжимать плечо Кирилла. Я не выдерживаю, и тихий смешок срывается с губ, за ним второй, третий, и вот я уже безостановочно смеюсь, глядя в раскрасневшееся лицо Тохи, который точно понял меня, который моментально просёк фишку. На то он и лучший друг, чтобы понимать тебя с полувзгляда. Кирилл зло шикал на нас, сжимал кулаки, психовал, стукая громко донышком чашки по столешнице, но потом и сам заулыбался. Красиво так, белозубо, заставляя милые ямочки вновь появиться на щеках. А я переводил шальной взгляд с него на Антона и обратно, сотрясаясь в диком смехе. За свою выходку я не получил ни по жопе, ни по мордасам. Только словил болезненный, но справедливый тычок пальцами под рёбра от Самойлова. И на душе стало как-то легче. Отомстил, посмеялся, налопался омлета своего собственного приготовления, напился чаю и оставил этих двоих горестно разбираться с дорогостоящими последствиями их вчерашней пьянки. Мне надо было вернуться домой – там сестра. Но уже перед самым выходом спиной поймал настороженный вопрос от Антона: - Так а почему у меня всё тело болит? – и глаза так подозрительно щурит, обнимая себя за плечи. - И у меня тоже, - задумчиво чешет подбородок Самойлов. - Потому что вы, товарищи, оказали сопротивление сотрудникам ДПС, - и улыбаюсь совершенно обворожительно, как будто сообщил им о том, что универ закрыли на карантин. - Пиздец, - философски выдаёт Кирилл, взмахивая руками, и закрывает за мной дверь. Им теперь разбираться надо со всеми этими правоохранительными органами. А я включаю телефон, смотрю на экран и молюсь. Время – третий час дня. Мало того, что универ безбожно прогулян, так ещё и Сонька вся, небось, издёргалась. Двенадцать пропущенных попахивают сковородкой по лицу. POV Кирилл Голова трещит, как горный обвал, во рту - Сахара, руки и ноги затекли. Состояние почти мёртвое, из разряда не «хуёво», и не «пиздец», и даже не «хуёвый пиздец». Нет ещё такого разряда, на который я себя сейчас чувствовал. Пытаясь пошевелить хотя бы мизинцем, понимаю, что «Убить Билла» - полный пиздёж. Рядом из-за моего пыхтения что-то стонет, возится, хрипит, а потом я натыкаюсь носом на белобрысую макушку. Через пару секунд смотрю уже в закрытые глаза этого нечто. Мужественное лицо, без намёка на бабские черты, синие мешки под глазами, едва-едва проглядывающаяся светлая щетина, короткие светлые волосы и общий помятый вид. Вывод приходит сам: всё неебически плохо. Рядом со мной лежит этот Мироновский друг Антон, хмурится, пытаясь проснуться и продрать глаза, у него явно, как и у меня, похмелье. Кое-как всё-таки удаётся выдрать из-под его головы свою руку и начать её разминать. Не рискую резко садиться, потому что знаю, что это будет фатальной ошибкой. При попытке отползти от стонущего похмельного тела, ногой натыкаюсь на нечто… Очень похожее на чей-то чужой член. Чей-то чужой потому, что мой собственный спит мёртвым сном, и я это чувствую, а вот чужой засланец гордо торчит макушкой кверху, упираясь в мою ногу. Пиздец – это ничто по сравнению с тем, о чём я подумал. - Тааак! Какого хуя ты тут трёшься об меня, гондон?! – возмущённо шиплю и отпихиваю это сивое нечто от себя, подтягиваясь повыше к подушкам. - Хули орёшь-то, блять?! – парень недовольно жмурится, закрывает ладонями уши. Наверняка у него раскалывается голова, но мне сейчас не до этого! Что тут вообще…? Не успеваю даже мысленно задать себе этот вопрос – дверь в комнату резко распахивается, и на входе из ниоткуда материализуется Миронов собственной персоной. Конфетка жмурит сонно глаза и щурится в нашу сторону, придерживая дверь. - Вы чё расшумелись с утра пораньше? – И замираем. Я, голый, откинувшись на подушки к изголовью. Антон, голый, разлёгшийся буквой зю посреди кровати. Максим, вцепившийся в дверную ручку. Картина маслом. Столько эмоций на его лице я никогда ещё не видел. Он удивлялся, откровенно ахуевал, как и я, впрочем. Пока мы медленно и хмельно разбирались, в чём тут дело, мне становилось всё хуже от осознания, что я, похоже, переспал с этим Антоном, и всё лучше от вида котёнка, такого щедрого на эмоции в данный момент. Спина горела огнём, щипало где-то в районе ключиц и шеи. У Антона вид был и вовсе откровенно затраханный. Это адовый пиздец просто… Дальше действую чисто автоматически: одеваюсь сам, одеваю вместе с Максом этого Антона, тащу его на кухню, роюсь в холодильнике в поиске яиц и молока. А в голове только крутится: «Макс нас видел. Он, блять, всё видел! Что он теперь думает? Обо мне? О нас с этим Тохой? Блядство!» Сидим за столом в напряжённом молчании. А я никак в толк не возьму. Я совал парню в… Блять, свой хер туда (!) совал. А Макс спал в соседней комнате. В наушниках. Куколка задаёт на удивление неудачные вопросы. Один за другим, сука, один за другим. И намекает так неприкрыто, намекает. И смотрит на меня совсем по-волчьи, и мне впервые скукожиться хочется под этим взглядом. А потом щелчок, поворот рычага, и бам – всё опять по-другому, мир переставили обратно с головы на ноги. Шутка. Грёбаная шутка этого мелкого засранца! Этот чёртов голубок! Сам пидор и шутки у него пидорские! Блять! Злюсь, неистовствую, но потом и сам попадаю под действие этой истеричной лихорадки. Смеюсь вместе с ними, Антона трясёт на его стуле так, будто он в шторм попал, Максим открыто улыбается и смотрит мне прямо в глаза, хохоча. Вижу, как покраснела его шея, как в глазах блестят слёзы от смеха, как ему уже больно от этих порывов смеяться вновь и вновь. От него будто свет исходит. Кухня у меня мрачноватая, отделана в основном в тёмных цветах. А он среди неё кажется таким ярким, будто искрится. Мои мысли мне очень не нравятся. Совсем. Провожаем куколку до двери. Жалею. Жалею я, блять, что он уходит! Что за адовая хуебетень?! Ну, пошёл он и пошёл, мне-то вообще какая разница? На прощание он, вновь сострив, очаровательно улыбается, а я, с мутного похмела, плыву, как будто мне Анжелина, мать её, Джоли улыбнулась голливудской улыбкой, а не какая-то крашеная рыжая кукла! Блять! Устал я анализировать всё это. Дальше мы остаёмся с Антоном вдвоём, пьём антипохмелин, звоним в ДПС. Грозятся лишить меня прав, наивные. Звоню отцу, закрывшись в комнате один, – разговор не для чужих ушей. Отец зол и недоволен, не преминул в очередной раз упомянуть, что я бремя на его шее. Роптал, когда уже возьмусь за ум и начну заниматься семейным бизнесом. Обещал разобраться и с ментами, и с правами. Замолвил словечко и за этого Антона. Он ведь по моей вине во всё это встрял. Сухо прощаемся. Выдыхаю. Ебеня… Антон сваливает, полностью заверенный мною в том, что наш весёлый вечерок не ударит по его кошельку и социальному положению. Хочу уже остаться один. Один, чёрт возьми! Бухаюсь на кровать в надежде уснуть, а в голове, как стоп-кадры, крутятся мимолётные жесты и улыбки. Куколки.