Dein Weg

Небо было затянуто свинцовыми тучами, из которых сплошной стеной лил дождь. Мокро. Серо. Мерзко. Автобус, везущий нас в Берлин, мерно покачивался, иногда дергаясь на скользкой дороге. А я просто продолжала смотреть в окно, возле которого уселась еще с утра и так и не меняла своего положения. Усталость накатывала все больше от еще недавно пережитых эмоций отбушевавшего концерта, поэтому я прижалась лбом к холодному стеклу, наблюдая, как капли дождя стекают до половины, а затем улетают в темноту, гонимые ветром от скорости нашего автобуса. Я вздохнула, будто пытаясь прийти в себя, но упрямый мозг снова и снова пытался заснуть и потянуть меня за собой. Устала. Очень устала. Этот месяц был слишком насыщенным для меня. Слава Богу, сегодня все закончилось. Через пару часов я окажусь в своей маленькой квартирке, бухнусь на кровать и просплю, как минимум, до завтрашнего обеда. Но, черт возьми, эта усталость весьма приятная. Усталость от работы, которую ты любишь, которая доставляет тебе удовольствие не хуже, чем самый опытный мужчина. И это я испытываю уже не один год. Меня зовут Элизабет Бергер. Но друзья называют просто – Лиз. Я гитаристка «In Flammen» – второго по масштабу проекта Якоба Хельнера. Конечно после гигантов рока Rammstein. Когда три года назад Якоб принялся делать из нас новых звезд, акулы пера тут же начали сравнивать нас с ними. Но с таким же успехом можно сравнить молочный и горький шоколад. Производитель один, а вкусы разные. Мы разные. И хотя мы играем одну и ту же музыку, в наших текстах нет такой тяжести, и я бы даже сказала гениальности. Да, признаю, Тилль Линдеманн действительно гениален. Его тексты пропитаны какой-то особой энергетикой. У нас же все проще: любовь, наркотики, секс. Все мягче и прозаичней. На сцене мы не машем искусственными фаллосами, не подпаливаем свои брови и волосы вырывающимся пламенем, не совокупляемся друг с другом и не совершаем подобных телодвижений. Все проще. Все намного проще. Но от этого наша группа не становится менее популярна. Может быть немного. Совсем чуть-чуть. Поэтому, когда нас сравнивают с Великими и Ужасными меня так и распирает запустить чем-нибудь в очередную акулу, ищущую новый скандал. Но я стараюсь держать себя в руках. Сейчас стараюсь. А три года назад, когда мы еще восходили на Олимп рок музыки, мой воспаленный мозг не выдержал всей эйфории, навалившейся на меня. Я заливала в себя все, что было выше двадцати градусов, стараясь отключиться как можно быстрее. Вскоре это перестало действовать, в ход пошла тяжелая артиллерия. Тогда я поняла, что надо завязывать, но было уже поздно. И когда на одной из вечеринок я попыталась наброситься на какого-то папарацци, Якоб заметил, что со мной что-то не так. Позже, когда конфликт удалось свести на «нет», в его кабинете состоялся нелицеприятный разговор, по завершению которого были даны два варианта: музыка или ничего. Конечно же я выбрала первый. Но последствия такого выбора были мучительными. До сих пор помню то ощущение ломки, как меня колотило и выворачивало наизнанку. Словно я заболела сразу всеми штаммами гриппа одновременно. А потом в момент отпустило, но было так хреново, что хотелось просто залезть в петлю. Музыка удержала. Это мое. Я люблю это больше всего на свете. А вот дождь не люблю. И автобусы тоже. По мне так лучше объехать весь Мир на машине, чем пару десятков километров на этой, хотя и комфортной, железяке. Поэтому, когда ребята, устроившиеся в передней части нашего автобуса, позвали меня присоединиться к их карточной игре, я отрицательно мотнула головой и, улегшись на заднем сидении, лицом к спинке, закрыла глаза, проваливаясь в сон. Сколько я проспала, я не помню. Страшный скрежет, чей-то крик и визг заставили меня проснуться. Но понять, что происходит я так и не смогла. И все снова провалилось в темноту. Когда я открыла глаза, то практически ничего не увидела. Только яркие пятна и размытые силуэты, двигающиеся вокруг меня. И снова провал. В третий раз, когда я очнулась, зрение стало более четким, но по телу разливалась противная боль. Я попыталась подняться, но в руку словно воткнули раскаленный металлический штырь, и я рухнула на подушку, снова закрывая глаза. В четвертый раз просыпаться было уже легче. И когда я разлепила веки, то взгляд тут же наткнулся на человека в форме, сидящего рядом со мной. Он что-то говорил мне, но я не слышала его. Я смотрела на него, пытаясь не засмеяться от того, что мой мозг видел все как в замедленной съемке. А молодой человек продолжал говорить, словно рыба беззвучно открывая рот. И тогда, чтобы не прыснуть от смеха я перевела взгляд. Повернуть голову не смогла, поскольку в плече разлилась боль. За стеклянной перегородкой, которая выходила в коридор, стоял Якоб. Он размахивал руками и кричал на мужчину в белом халате, который усердно не пускал его к двери. Я напрягла слух. Еще раз. И еще. И, наконец, до меня начали долетать фразы, постепенно набирая силу звука. Мужчина в белом, который упорно не желал пропускать Хельнера, говорил что-то о больнице, а Якоб продолжал рваться ко мне, тыча указательным пальцем в грудь моего «стражника» и выкрикивая о том, что я его подопечная. Я же продолжала лежать, наблюдая за этим представлением, как за кадрами фильма, пытаясь что-то сообразить. Больница? Какая больница? Ах, это я в больнице. Стоп! Какого черта я здесь делаю?! Неожиданно для самой себя я обнаружила, что нахожусь в больничной палате, где меня окружала куча приборов, проводов. Все это пикало, трещало и ужасно действовало на нервы. Моя голова раскалывалась на куски, а рука, при ближайшем рассмотрении, оказалась перебинтована. Как я сюда попала? И почему Якоб так орет? Может, я сплю? Или нет, кажется, не сплю, потому что молодой человек в форме, пытаясь привлечь мое внимание, задел меня за руку. Я тут же взвыла, ощутив, как раскаленный металл снова пронзает мою плоть. - О, прошу прощения, - сконфузился полицейский. Это, несомненно, был он. Поскольку форму стражей порядка я могу узнать даже в бессознательном состоянии. Я чуть приоткрыла рот, чтобы задать вопрос, но это оказалось сделать намного труднее, чем я себе представляла. Получилось лишь с n-ой попытки. И то, мой голос звучал как-то фальшиво, будто говорила вовсе не я. - Что происходит? – кое-как выдавила я. Видимо полицейский был совсем зеленым и неопытным, поскольку выложил мне все как на духу, совершенно забыв о такте. Но с самой первой минуты его рассказа мой не пришедший в себя мозг стал снова отключаться, вылавливая из речи полицейского лишь определенные слова: авария, трое погибших, девушка в коме. И он продолжал рассказывать и рассказывать мне все подробности. Хотя я уже не слушала его. Уставившись в одну точку прямо перед собой, я не могла поверить во все происходящее. Все было похоже на страшный сон. Этого не могло быть на самом деле. Ведь еще сегодня. Или вчера? Черт, я даже не знаю, сколько я нахожусь здесь. Еще совсем недавно я смеялась вместе с ребятами, которые стали мне очень близки за время нашей совместной работы. Их больше нет. А Штефи. Моя Штефи. Моя единственная подруга на протяжении многих лет. Именно она притащила меня на тот кастинг, который проводил Якоб. Она настояла, чтобы я попробовала свои силы, показав все то, что я могу выжать из гитары. Вечно улыбающаяся, неунывающая Штефи. А теперь она лежит где-то в стенах этой больницы, балансируя на грани жизни и смерти. Все. На этом мои мысли закончились. По палате разнесся вопль. Я видела, как мужчина в белом халате, перестав удерживать Хельнера, метнулся к двери, в два шага очутившись возле меня. За ним влетел Якоб, начав что-то кричать полицейскому. Откуда ни возьмись появилась девушка в белом. Медсестра. А этот мужик, значит, врач. В его руке мелькнул шприц. Мне что-то вкололи и внутри начало разливаться тепло. Вопль затих. Неужели это я? Даже не думала, что мой голос способен на такое. Это было последнее, что я успела подумать, после чего вновь отключилась. Очередное мое пробуждение было в тысячу, нет, в миллиард раз хуже, чем предыдущие. И хотя голова уже практически не болела, да и рука тоже, состояние было наипротивнейшим. В голове просто не укладывалось то, что в одну минуту не стало всех тех, кто был частью моей жизни. Хотелось просто вскочить, биться головой о стену, выйти в окно, броситься под машину. Или все сразу с повторением раза так три. Но шевелиться совсем не хотелось. Сил больше не было. Сейчас мой организм был способен лишь думать, морально убивая меня. Но когда в голове прозвучал очередной «шедевр» моих, накаченных успокоительным, мозгов: «Теперь ты одна», - мои пальцы на перебинтованной руке ощутили приятное тепло и легкое прикосновение. Осторожно, словно боясь, что сейчас развалюсь на куски, я повернула голову. Он сидел на стуле возле больничной койки и обеспокоенно смотрел на меня. Я заметила, как Он дернулся, видимо желая обнять меня, но остался сидеть на месте. Лишь обвел взглядом множество проводов, окутывающих мое тело, и натянуто улыбнулся. А я продолжала смотреть в Его уставшее лицо, молчаливо выражающее соболезнование. Знаю, многие люди не умеют делать этого. Я сама бы предпочла промолчать в такой ситуации или просто обнять. Он и пытался это сделать. Но все эти пищащие аппараты, трубки, провода и, возможно, мой внешний вид, останавливали Его. Поэтому я сама решила немного разрядить обстановку и, едва разлепила губы, чтобы сказать, как Он перебил меня. - Не надо, - быстро мотнул головой Он. – Врач велел тебе отдыхать. Его голос, слегка охрипший от волнения, разлетелся и утонул в пищании приборов. А я продолжала смотреть на Него, ощущая тепло Его сильных пальцев, повторяя про себя: «Не одна». Со мной Он. Он всегда был рядом в трудные для меня минуты уже на протяжении довольно приличного срока. Но, глядя на Него, я не могу с легкостью сказать, что Он тот, кого я могла представить рядом с собой на протяжении всей моей жизни. Мы встречаемся почти два года, но я до сих пор не могу понять, что я в Нем нашла. Возможно, Он просто оказался в нужное время в нужном месте. Хотя, это так и было. В тот день мы принимали участие в одном из ежегодных фестивалей в Нюрнберге. Звонок мамы стал полной неожиданностью. Ее голос дрожал, и она едва могла говорить. Как я поняла из ее сумбурной речи, пришли результаты обследования моего отца, который в последнее время сдавал свои позиции по здоровью. Диагноз был не утешительный. Даже язык не поворачивается произнести название этого живого организма из семейства членистоногих. Я не помню, как отыграла на нашем выступлении. Не помню, как добралась до гримерки. Собралась самой последней, когда помещение уже опустело. И тогда меня пробрало. Я просто рухнула посреди гримерной и взвыла белугой. Четвертая стадия. Неизлечимо. Срок… Срок, данный моему отцу, никто не знал. Точнее сказать: как повезет. А что будет дальше? Как мы будем жить? Без него… И я продолжала в том же духе истязая себя. Я не слышала, как открылась дверь, и в комнату вошел Он. Смытый грим, чистая повседневная одежда, слегка влажные волосы, а в глазах недоумение. Моя истерика тут же прекратилась, я быстро поднялась на ноги и уставилась на Него покрасневшими глазами, даже не зная, как объяснить то, что Он сейчас видел. Но объяснять ничего и не потребовалось. Зря в наших кругах иногда проскальзывает мнение, что парни из Rammstein, взлетев на верхушку Олимпа, смотрят свысока на тех, кто только взбирается и остался у подножья. По крайней мере, про Него я бы так не сказала. Осведомившись о моем состоянии, Он даже предложил подвезти меня до дома. На что я вежливо ответила отказом и, быстро собрав свои вещи, направилась к выходу из здания. Он шел позади. И я спинным мозгом чувствовала, как Он смотрит на меня. - Отлично отыграли, - донеслось позади меня. Приятный, спокойный голос. Мы практически никогда не пересекались, хотя «папочка» Якоб у нас один. И сейчас я могла с легкостью отметить про себя, что во многом ошибалась на счет мужчины, остановившегося вместе со мной у самого выхода. - Спасибо, - в ответ кивнула я. – Вы тоже. Боже! Это была, наверное, самая тупая фраза, которую я могла сказать. Но Он улыбнулся. Вот просто так, непринужденно, без подтекста. Но я почему-то чувствовала себя не в своей тарелке. Словно маленькая девочка, стоящая перед своим кумиром. Хотя это было не так. Это для кого-то мы - звезды. Кто-то первой величины, кто-то нет. А между собой мы как… Врачи разных специальностей или продавцы. Кто-то продает эксклюзивный товар, кто-то просто качественный. Мы обычные люди со своими проблемами и тараканами в голове. У меня лично этих товарищей предостаточно, поскольку пока я ждала свое такси, Он разговаривал со мной, в основном о прошедшем выступлении, а я несла какую-то чушь, снова переключившись на своего отца. И когда Он, будто невзначай, попросил мой номер телефона, я, честно говоря, готова была раскрыть рот от удивления, но все же продиктовала цифры. Он обещал позвонить перед тем, как я скрылась в салоне такси. Хотя я даже не надеялась на это. Я, как и Он для меня, не в Его вкусе. Смотреть здесь совершенно не на что. Среднестатистическое лицо. Ни модельной фигуры, ни накаченных сисек и губ. Меня, конечно, нельзя назвать полной, а тем более толстой, но пару лишних килограмм ниже талии, я бы все-таки убрала. Хотя, если подумать, есть во мне одна особенность, присущая немногим. Парни из нашей группы в шутку называют это экзотикой. Мои волосы. Натуральные золотисто-рыжего цвета. Я даже где-то читала, что таких людей, как я, на Земле всего один-три процента. Может это и сыграло в мою пользу. Потому что через пару дней Он позвонил. Мы начали встречаться. Но у нас смысл этой фразы заключался не в общепринятом понятии, а вовсе в другом. Встречи наши ограничивались посиделками в Его или моей квартире за чашкой кофе или заказанным из ресторана ужином и сексом. Поистине хорошим сексом. Такого я еще никогда и ни с кем не испытывала. А вот дальше дело не продвигалось. Мы никуда не выходили вместе, скрывая свои отношения. Даже Его друзья-коллеги были не в курсе этого, поскольку Он просто… стеснялся меня. А скорее всего моего возраста. Нет, меня нельзя было назвать малолеткой. Но если посчитать разницу между Его рождением и моим, получится двузначная цифра. Хотя на тот момент мне было плевать на истинную причину такой конспирации. Меня все устраивало. Его – тоже. Поэтому мы продолжали жить так, как хотели. Ему было хорошо со мной. Я это знала наверняка. А мне было спокойно с Ним. Каждый раз, когда Он обнимал меня своими сильными руками и прижимал к широкой груди, я ощущала себя маленькой девочкой, которую есть кому защитить. В этих сильных объятиях я смогла пережить все, включая смерть отца. В тот день Он побоялся оставить меня одну, видя мое состояние. Сам отвез в дом к матери, раскрыв свою (заметьте, не мою) тайну. И мне было так спокойно. Как и сейчас, когда он касался моих пальцев, безмолвно говоря, что все будет хорошо. - Доктор сказал, что через пару недель тебя выпишут, - сказал Он, продолжая смотреть. – Я заберу тебя. Если ты хочешь. Он еще спрашивает! Конечно же хочу. Лучше бы было прямо сейчас, чтобы подальше от этого ада. Но пару недель я, пожалуй, продержусь. Главное, не сойти с ума от своих мыслей. Поэтому я лишь кивнула Ему, получив в ответ улыбку. - Хорошо, - Он взглянул на наручные часы и снова посмотрел на меня. – Мне нужно идти. Врач и так пустил меня за автограф. Его старший сын наш фанат. Поэтому не будем злоупотреблять, - Он снова улыбнулся и, наклонившись, прошептал. – Если бы ты знала, как я испугался. Поправляйся, Лизхен. Ну вот, опять! Даже в таком состояние, в котором я нахожусь сейчас, меня это раздражает, а иногда даже бесит. Лизхен! Кроме Него меня так в жизни никто не называл. А Ему, похоже, это даже удовольствие доставляет, потому что на его лице проскочила едва заметная улыбка и Он, поднявшись, осторожно поцеловал меня в лоб, при этом оглядевшись, словно, вор, чтобы никто не увидел его действия, пожелал скорейшего выздоровления и ушел, снова оставляя меня одну.