Мышонок

Антон засыпает. Я еще долго стою и смотрю на него. Он что-то бурчит во сне, хмурится, слабо мечется по кровати, беспокойство не сходит с лица. Хочу пристроиться рядом, забившись под одно одеяло, и обнимать, обнимать, обнимать, пока ему не станет легче. Нет. Артем. Я вытаскиваю свою сумку и начинаю складывать вещи: их не много, но все они разбросаны по комнате. Это все из-за Дзюбы, который отказывается их потом складывать. Антон громко вздыхает, ворочаясь. Запрещаю себе, но подхожу к нему, сажусь рядом и кладу руку ему на плечо. Я точно видел там следы от своих пальцев, это было ужасно с моей стороны. Закусываю губу, она кровит. Не могу, они рвут меня пополам. Буквально. Тянут, каждый к себе, переламывая мне кости и душу. А я огрызаюсь, скалюсь, кусаю их в ответ. Уже выть хочется от этого. Потому что мне тоже больно, слышите?! Больно! Пусть Мышонок остается здесь. Я уйду к Артему. Сделаем вид, что ничего не было. Только вот я первый сорвусь, уже наперед знаю. Начинаю психовать. Куда мне идти? Что делать? Кого целовать? Наливаю воду в стакан, ставлю на прикроватную тумбочку. Выкладываю в ровную линию таблетки: от похмелья, головы, активированный уголь. Господи, если бы не Катя, что бы я делал? Оставляю карту от номера рядом со стаканом, туда же кладу солнцезащитные очки. Напоследок приглаживаю мягкие волосы, провожу кончиком пальца по носу, очерчиваю губы. Наклоняюсь, чтобы поцеловать, даже почти делаю это, но резко отстраняюсь. Не стоит. Лишнее. Он ведь вправду сахарный весь. Хрупкий, как чертово венецианское стекло. Не досмотришь, и все, рассыпется. Зачем он вообще в этот клуб потащился. Еще с какой-то шлюхой снюхался. Злюсь, очень сильно. Нашел бы и объяснил, что плохо, а что хорошо. А еще эти таблетки. У меня до сих пор руки дрожат. Начинаю думать о том, что бы было, если бы я не приехал. Становится совсем жутко. Ловлю себя на мысли, что я пиздец как за него переживаю. Это, к сожалению, очень много значит. Возвращаюсь в комнату к Артему: он спит, зарывшись в подушки. Аккуратно вытягиваю из-под него одну и укладываюсь. Она такая теплая и пахнет Дзюбой. С трудом отвоевываю половину одеяла себе, на меня тут же плюхается рука Артема. Обнимает меня во сне, прижимает к себе, шепчет сквозь сон. Пытаюсь разобрать: — Поедем завтра… Игорек…с нами поедешь… — Куда? Еле сдерживаю смех, он говорит все так серьезно. — Баранов ловить…удочки возьми свои, не забудь только. — Обещаю, что не забуду, малыш. Обожаю сонные речи Артема: он постоянно куда-то летит, с кем-то воюет, кого-то спасает. Не могу сдержать эмоции, целую его в приоткрытые сухие губы. Он хмурится, прижимая еще ближе, у меня дыхание перехватывает. Как ему все объяснить? И как спать без этих тяжелых рук? Как уйти от него, но остаться так же предельно близко? Я не знаю. Ничего не знаю. Голова трещит, нужно поспать. С утра первым делом отыскиваю Смолова. Он сонный впускает меня в свой номер. Толкаю его к стене, хватая за мятую футболку. — Какого хуя ты бросил его там одного? Федя морщится, пытаясь прийти в себя. Хочется душу из него за это выбить. Как только вспоминаю сидящего на мокром асфальте Мышонка, убитого, угашеного, с раскрытыми ладонями и холодными пальцами, то сразу кроет злобой. — Чего?.. Кого?.. Где? Распаляюсь еще больше. Пьянь. — Антона в клубе вчера! — Я не… — Федя, ему плохо было! Мало того, что он перебрал, так еще и таблетки где-то взял. Отпускаю Смолова, давая ему время опомниться. Он потирает глаза. — Я не знал про таблетки… Он просто в баре зависал и все. — Федя, блять, я чуть не поседел весь! — А ты каким боком вообще? Хмурюсь, хочу его ударить за это. — Не важно. — Игорь, — заглядывает прямо в глаза, черт старый, — он не маленький мальчик. Не круши ему жизнь. Он ведь сам попросился поехать. Ему плохо… — Заткнись! Смолов, блять, а если кровь проверят?! Что мне с ним делать потом? На нем же крест поставят! «Мне с ним», ну да, конечно, вперед, Акинфеев, придурок, одумайся, нет и не было нас. Федя думает, долго, я даже слышу, как его мозги скрипят с похмелья. — Я договорюсь. Все будет нормально. Слабо хватаю его за футболку, дабы усилить эффект слов. — Значит так. В следующий раз, когда Антон подойдет к тебе, вы никуда не поедете, понятно?! — Федя слабо кивает, закатывает глаза, — А если ты узнаешь, что он что-то такое планирует, то сразу мне говоришь, понял? — Игорь, блять, не перегибай. Ты ему не папочка, он из-за тебя пьет, потому что ты постоянно им польз… Сразу перебиваю. Не хочу слышать это вслух. Не хочу! — Смолов, я могу так перегнуть, что ты вообще в футбол не будешь играть. Даже в сельскую школу физруком не возьмут! Резко одергиваю его футболку, расправляя складки. Его гонор пропадает. — Хорошо…я сообщу, если что. Только бля…он правда страдает, ревнует к Дзюбе… Разворачиваюсь и ухожу, громко хлопая дверью. Если не говорить вслух, то этого не существует. Антон появляется только на ужине. Отекший, с зеленоватым, осунувшимся лицом. Пальцы он прячет в рукавах свитера, ворот касается подбородка. Мышонок опять мерзнет. Очки скрывают залегшие тени и красноватые глаза. Наблюдаю за ним с нетерпением, изучаю, пытаясь понять, все ли нормально. Мы сидим с Артемом в дальнем углу. Он с аппетитом поглощает ужин, постоянно меня подпинывая. Я должен назвать десять вещей, за которые я люблю Дзюбу, потому что проспорил ему. Господи, ну кто знал, что фильмов «Миссия невыполнима» шесть, а не пять! Вот начерта я полез спорить? Теперь сижу и не знаю, что сказать. Как можно любить человека, который заставляет такое вслух говорить? Это же тайное, сокровенное. Я привел только три вещи и застрял. Первое — медвежьи обьятия, в которых я буквально тону и плавлюсь, правда, это лекарство от всех болезней. Второе — пошлые сообщения поздно ночью, особенно когда мы очень далеко и никак не встретимся. Третье — заботливость, потому что когда он узнает, что я болею, то сразу оказывается рядом с ящиком лекарств, тонной вкусной еды и флешкой с новыми фильмами. Но когда мои дома, он ограничивается поздними посиделками на кухне с кружкой травяного чая в руках и короткими прикосновениями. — Игорь, я все жду, когда ты скажешь про лучший секс. — Да пошел ты! Не льсти себе. Секс не лучший, он внеземной, но Артему не обязательно об этом знать. Антон садится к нам спиной, из еды выбирая только бутылку воды. Недурно. Пару раз быстро оборачивается, внимательно и прямо смотрю на него. Знаю, что за темными стеклами щенячьи глаза с бездонной грустью и усталостью. Хочу снять очки, поцеловать припухшие веки, сухие губы, обнять до приятных волн в этих глазах. Наклоняюсь к Артему и незаметно целую в щеку. Парень сразу отворачивается, плечи опадают, он горбится над столом. Я просто смотрю. Просто. Смотрю. Мышонок, прости, это все, что я могу дать сейчас. Бездушные стены аэропорта отражают тихие разговоры и сонные взгляды. Аккумулируют в себе чужую усталость, чтобы зарядить ей каждого, кто на них смотрит. Глянцевые, серые, одинаковые. Если поставить к ней Антона, она сразу поглотит его. Потому что он такой же серый и уставший. — Ну почему мы всегда так рано приезжаем в аэропорт? Можно же было остаться лишний час на базе! — Антоша, блин, ну потерпи…не маленький уже. Тяжелый вздох. Близнецы выходят из магазина, Леша уплетает чипсы, а Антон недовольно косится на него. Они такие одинаковые и такие разные… Леша старается держаться особняком — это видно. Постоянно мелькает перед тренером, нарочито громко кричит, когда забивает, красуясь перед всеми. Мышонок не такой. Скромный, улыбчивый, не афиширует свои преимущества, старается общаться со всей командой, чтобы поддерживать теплые отношения. У Миранчуков сломанное отражение, я вижу. Они садятся на свободные места в нескольких метрах от нас с Артемом. Он увлечен игрой в телефон, постоянно матерится и пинает мою сумку. Стоп, а почему мою вообще? — Дзюба, не пинай мои вещи. Артем не отрывается от гаджета. — Игорь, сорян… Закатываю глаза, ребенок в нем меня убивает. Я не нянька и не строгий родитель, а Артем не мой ребенок. Но чаще так оно и кажется, потому что постоянно нужно помогать и исправлять его косяки. Бесит. Смотрю на Антона. Голову положил на плечо брата, прикрыл глаза. Надеюсь, что свитер пропахнет им, иначе зачем он мне тогда? Вздыхаю. Ненавижу ждать. Ждать чуда, ждать победы, ждать, что эта неразбериха сама решится бескровно, как для меня, так и для всех. Антон встает, пошатывается, медленно плетется в сторону туалета. Кусаю губу, может стоит пойти? И что я скажу… Нет, я не высижу здесь, зная, что могу с ним там хотя бы поговорить. Сижу еще минуту. Господи, а время всегда так медленно идет? Вскакиваю и иду следом. В туалете никого, кроме моющего руки Антона. Он вздрагивает, когда я захожу. — Привет. — Здравствуйте, Игорь Владимирович. Как он произносит мое имя. А можно записать на диктофон и слушать долгими зимними вечерами? — Как ты? Он отрывает себе бумажные полотенца, долго вытирает пальцы, молчит, смотря в пол. — Нормально…послушайте, — быстро взглядывает на меня, потом краснеет, уводя взгляд. Нет, смотри, я хочу, чтобы ты смотрел. — Вам не стоит больше беспокоиться. По приезде я все вещи верну. Спасибо. Подхожу ближе, он весь сжимается, боязливо смотрит, начиная рвать бумагу. — Мышонок, я соскучился. На мгновение на его лице появляется удивление, но тут же пропадает. Он качает головой, хмурясь. Хочет что-то сказать, но я целую его. Блядство, Акинфеев, что ты творишь? Обещал же себе. Все как всегда, тряпка. Он отвечает боязливо, аккуратно, касается моей руки, сжимает пальцы, с трудом втягивая в себя воздух. Моя рука на его лице, мягко поглаживаю нежную кожу. Слышу, что дверь открывается. Сразу отскакиваю от Антона, сердце колотится. Меня будто застали за чем-то очень неприличным…впрочем, так и есть. Натыкаюсь в дверях на Кутепова, он пялится в телефон, значит, ничего не заметил. — Илюх, прости. — Все норм. Коротко улыбается мне в спину, я быстро ретируюсь. Возвращаюсь на свое место. Артем все также играет, недовольно топая. Пытаюсь отдышаться, молясь, чтобы Дзюба ничего не заметил. Объявляют посадку. В салоне полная тишина. Все спят вповалку, укутавшись в теплые пледы. А я не могу. Голова болит, и в груди ноет. Что мне делать? Сжимаю кулаки. Целовать Мышонка — слишком прекрасно, а объятия Артема — слишком уютно. Закусываю губу, которая постоянно ноет. Ранки воспалились, обжигают язык. Антон хочет, чтобы я думал о нем постоянно. Артем на соседнем ряду спит, вытянув ноги в проход. Кладу руку на лодыжку, сжимаю. Потом встаю и тормошу его. — Артем, пойдем в туалет. — Зачем? Поджимаю губы. Сонный Дзюба — это катастрофа. Он растерянно кивает. Оставляю его и медленно иду в сторону туалета. Останавливаюсь возле спящего Антона. Он полностью завернулся в плед, торчат только кудрявые волосы, громко сопит. Наклоняюсь и подсовываю шоколадку. Все возвращается на круги своя. Захожу внутрь, через пару минут приходит Артем. Сразу пропадает все свободное пространство. Он с трудом закрывает дверь, прижимаясь ко мне. — Игорь, я сразу тебя предупрежу. Не уверен, что этот секс будет лучшим в твоей жизни. В моей — да. Он тихо смеется, я тоже улыбаюсь. Кладу руку ему на щеку, пронзительно смотрю в сонные глаза. — Он и так всегда лучший в моей жизни. — Ой, ну не надо! Сразу растягивается в широкой улыбке, пихая меня. — Просто обними меня, пожалуйста… На его лице сразу проступает забота и нежность, он прижимает меня к себе, крепко обвивая руками. Я утыкаюсь в изгиб шеи, целую, вдыхаю его до черта уютный запах. Протягиваю, смакуя. — Теемаа… Он вздрагивает, стискивая сильнее. Целует меня в волосы, запуская широкие ладони под кофту. Мы стоим так целую вечность. Мне очень приятно, комфортно, я будто дома и все-все хорошо. Нет никого вокруг, только обнимающиеся мы и далекий шум двигателей. А еще мне хорошо целовать Мышонка, так же приятно и уютно. Закрываю глаза, вжимая лицо в шею, и представляю, что это Антон.