Эффект доктора Фокса

АХТУНГ! Присутствует небольшое, но всё же для кого-то наверняка не самое приятное описание хирургической операции. Пожалуйста, имейте в виду и если не хотите это читать, пролистайте до первых «***». Хэ Тянь чертовски устал. Глаза слипаются и болят; веки такие тяжёлые, что хочется удержать их пальцами, насадить на зубочистки, сделать что угодно, лишь бы не уснуть. Пожилой мужчина со вспоротой брюшной полостью едва ли его за это поблагодарит. — Отделяем поджелудочную от брыжеечных сосудов, — проговаривает Хэ Тянь, осторожно рассекая скальпелем податливую бугристую плоть железы. — Держалку. Люди любят кричать о внутренней красоте, но правда в том, что изнутри человек некрасивый — сплошное переплетение органов, унизанных сосудами, сероватые плёнки брыжейки, много лимфы и жира. И запах соответствествующий — крови и дерьма. Ничего, что можно было бы хоть чуть-чуть подвести к эстетике. — Зажим на проксимальную часть, — командует Хэ Тянь. — Иглу. Руки, стянутые перчатками, действуют на автомате; протыкают, шьют, затягивают узлы. Некогда белая марля пропитана красным, негромко шумит отсос. Во рту сушит, слизистые точно сдобрены песком, в то время как на лбу под множеством слепящих белых ламп блестит пот. Панкреатодуоденальная резекция — неприятная, сложная операция. Она оставляет пациента с ополовиненной пищеварительной системой, обрекает его на чертовски долгое восстановление и высокую вероятность осложнений; только вот, думает Хэ Тянь, извлекая органный комплекс, есть ли у человека выбор, когда рак уже пожрал что-то в его теле? Жизнь делится на до и после, и если есть возможность подарить этому мужчине с седыми висками и удивительно добрыми глазами ещё несколько лет — Хэ Тянь готов не спать и не есть столько, сколько потребуется. — Господин Хэ, истечение хилуса, — пискляво и нервно произносит Це Гю — начинающий хирург, моложе его года на три, с куда меньшим запасом опыта и спокойствия; вместо него Хэ Тяню должен был помогать более зрелый специалист, но Шан Гю — владелец «Gyucorporation» и близкий друг отца — приложил все усилия, чтобы его только выпустившегося щенка взяли на эту операцию, пусть и в качестве ассистента. Хэ Тяня тошнит от подобных людей. — Вижу, — чеканит он, краем глаза замечая, как обеспокоенно переглядываются медсёстры. — Повреждён кишечный лимфатический ствол, хилоторакс. Делаем перевязку с обоих концов. Приводящий конец — расширенный, вздувшийся, словно сарделька, — раздражает. Хэ Тянь готов признать, что с инструментом в руке он превращается в художника и перфекциониста — любое осложнение кажется кляксой на идеальном холсте, которую брюнет не намерен терпеть. Сегодня он в который раз обменяет сон на чужую жизнь. *** Стрелка на настенных часах переваливает за шесть утра, когда Хэ Тянь, скидывая в отходы перчатки и отмывая руки, чувствует нечто, похожее на удовлетворение. Це Гю жжужит над ухом, точно приставучая мошкара, статичный белый шум, и становится как-то тоскливо от того, что таких, как он, нельзя просто прибить мухобойкой. Хэ Тянь бросает холодно-вежливое «Спасибо за проделанную работу», хотя на деле он справился со всем сам, и поспешно удаляется, надеясь успеть вздремнуть в ординаторской до дежурства в послеоперационной палате. Хирургическое отделение пахнет гноем и смертью. Нет, конечно, на самом деле это не так; стены давно пропитались въедливыми чистящими средствами, духом стерильности и хлопковых простыней, но Хэ Тянь ощущает себя словно в морге — мерещится щекочащий нос формалин, сладковатый аромат разложения. Он привык. Но именно сейчас отчего-то к горлу подкатывает желчь. Поднося к панели безопасности пропуск и распахивая широкие двери, ведущие в общий холл, Хэ Тянь уже представляет сигарету во рту и подушку под головой, как замечает прямо перед собой рыжую макушку. Медбрат останавливается, смотрит на Хэ Тяня своими светлыми глазами под нахмуренными бровями, и взгляд у него как у озлобленного пса. Мо Гуань Шань. Звучное имя, запоминающееся. Наверное поэтому Хэ Тянь, тогда ведомый каким-то ленивым любопытством, запомнил его; хотя трудно забыть того, по чьей милости приземляешься задницей на мокрый холодный пол. Хэ Тянь глядит в ответ всего мгновение, но этого хватает, чтобы рассмотреть обычное лицо усталого парня, который, вероятно, как и он провёл ночь в паршивом реальном мире. Возможно, в иное время Хэ Тянь бы даже остановил его. Просто так, без причины. Спросил бы какую-нибудь ерунду вроде: «как работается?». Потому что иногда хочется поговорить — не лобызаться перед коллегами отца, не обсуждать чужие органы и не выдавливать натянутую вежливую болтовню с зазнавшимися коллегами, а поучаствовать в нормальном ни к чему не обязывающем разговоре. «Доброе утро. Меня зовут Хэ Тянь, я абдоминальный хирург, но можешь звать меня просто Тянь, потому что от своей фамилии даже меня тянет блевать. Хочешь дам почитать книжку, которую ты рассматривал в ординаторской?» Брюнет отворачивается от медбрата раньше, чем тупая ухмылка от собственных мыслей едва заметно стягивает уголки его губ. Это глупо. Нужно держать лицо. Пусть оно ему и не принадлежит. *** В кабинете отца так роскошно, что хочется зажмуриться. Хэ Тянь входит без стука, без предварительной записи и прочего официозного дерьма. На входе миловидная секретарша улыбается ему белоснежной винировой улыбкой, и он отвечает ей тем же — скорее по привычке, чем из искреннего желания. Хэ Ли сидит за своим широким блестящим столом, скользя подушечками пальцев по тонкому монитору; на его сосредоточенное серьёзное лицо падает свет от настольной лампы с хрустально-металлическим корпусом и шёлковым абажуром. Абсолютно излишняя дороговизна, думает Хэ Тянь, невольно рассматривая знакомые резные шкафы, уставленные книгами, и под заказ написанные пейзажи на задней стене. — Звал? — спрашивает он вместо приветствия, прислонившись бедром к спинке одного из множества стульев, размножившихся на протяжении всего переговорного стола, начинающегося практически у самой двери и заканчивающегося лишь у рабочего места отца. Мужчина отрывает взгляд от экрана; и Хэ Тянь невольно смотрит на седые волоски, тронувшие его чёрные волосы у висков, и вырезки морщин под такими же серыми, как у него, глазами. — Да, — произносит Хэ Ли низким, глубоким голосом, от которого боязливо шарахаются конкуренты и на который совершенно наплевать Хэ Тяню. — У меня к тебе просьба. Брюнет удерживается от желания закатить глаза. — Через неделю в Париже состоится международная конференция, посвящённая новым технологиям в области хирургии, — продолжает главный врач. — Абдоминальной, боюсь, уделено не так много внимания, однако это прекрасная возможность познакомиться с нужными людьми и узнать о последних инновациях, необходимых нам здесь. Я хочу, чтобы ты поехал туда как представитель нашей семьи и нашей клиники. — Твоей клиники, отец, — прохладно чеканит Хэ Тянь. — Мне это неинтересно. Хэ Ли сцепляет руки перед лицом, сверля его холодным подавляющим взглядом; и так, думает брюнет, отвечая ему тем же, нормальные люди не смотрят на своих детей. — Если тебе так важно лишний раз посветить именем, отправь Хэ Чэна, — говорит Хэ Тянь лениво, раздумывая, закончится ли этот разговор быстрее, если он закурит прямо под датчиком дыма. — Даже если бы я горел желанием посетить очередную бесполезную конференцию, на которой один петух будет стараться перещеголять другого, я не могу. Операции расписаны на недели вперёд. — Благо, ты здесь не единственный хирург, — фыркает отец, и ни один мускул не дёргается на его строгом лице. — У твоего старшего брата хватает дел. — Ну разумеется, ты и Хэ Чэн трудитесь в поте лица, один я хернёй страдаю. — Хэ Тянь знает, что наступает на опасную черту, красный сигнал «стоп», но ему всё равно. — Признай, тебе просто необходимо быть везде и сразу, чтобы каждый помнил, кому принадлежат деньги, на которые развивается всё это дерьмо, и кто в случае неудачи выбьет стул из-под их ног. Можешь распинаться хоть весь день, я ни на секунду не поверю, что ты отправляешь сына послушать увлекательные лекции — ты выпускаешь цепного пса, которого в любой момент можно натравить при малейшем намёке на неэффективную трату твоих драгоценных денег. Чёрта с два я буду в этом участвовать. Найди другого палача. Он давно понял, что мужчина перед ним — сраный дементор. А счастья и приятных воспоминаний в жизни младшего Хэ и без того в дефиците. Хэ Ли едва заметно дёргается, словно от пощёчины, и брюнет мысленно приписывает себе очко. — Не смей ругаться в этом кабинете, — цедит владелец клиники, хмурясь ещё сильнее, отчего морщинки на его лице словно вбирают все спрятанные в уголках комнаты тени. Хэ Тянь усмехается, и вместо веселья эта ухмылка пропитана горечью и холодом. — В таком случае пойду поругаюсь где-нибудь ещё. — Развернувшись, он неторопливо двигается к выходу, у самой двери слыша спокойное: — Всё же советую тебе подумать над моей просьбой, Хэ Тянь. Если ты сделаешь как я прошу, я напишу тебе лучшую рекомендацию, которую ты можешь получить, и подпишу заявление на увольнение. Сможешь уйти куда пожелаешь. Хэ Тянь каменеет. Пальцы, покоящиеся на изогнутой ручке, сжимаются так сильно, что кажется — ещё мгновение и её переломит напополам. — Я уже говорил тебе, сын. Лестница к твоим желаниям состоит из других людей. Если хочешь подняться на вершину, будь готов сломать несколько костей. Хэ Тянь уходит, не сказав ни слова. Пачка сигарет жжёт карман. Хочется мятной жвачки. И виски.