Эффект доктора Фокса

Я подворотный, грязный рыжий пёс, Мне «жизнь» перечеркнуло «выживание». И шерсть мокра — так то все дождь, а не остатки слёз. И каждый день — лишь тьма да выгорание. Я не хочу смотреть в асфальты глаз, Мне наплевать на стан твой и на статус, Мне кость бы кто подкинул хоть бы раз, На которой затесался бы кусочек мяса. И пусть на характер я не лёгок, Хороший мальчик, в паспорте уж много лет. Я не прозрачный, слышишь, ты, уёбок? Я, мать твою, имею цвет.

Холодная вода, слегка отдающая металлом на кончике языка, стекает по лицу и шее, впитываясь в воротник костюма и заставляя тот потемнеть и неприятно прилипнуть к коже; Мо фыркает, мотает головой, точно мокрый пёс, да и чувствует себя, в общем-то, так же. Ему бы кость в зубы для полноты образа, да плешивый рыжий хвост — вот только вилял бы он им разве что в мыслях. Утро выдалось каким-то особенно паршивым: было ли дело в ночном разговоре с Курильщицей или его тело просто отказывалось функционировать после суток без сна — Гуань Шань не знает, да и плевать, если уж на то пошло. Ему не привыкать пить усталость, словно газировку, почти имеющую вкус — горький и таблетированный. Хочется мятной жвачки. И кофе. Рыжий смотрит на собственное отражение в слегка замыленном разводами от моющего средства зеркале. Уставший, взъерошенный, с парой-тройкой веснушек на подбородке он похож на героя какого-нибудь маньхуа — вот сейчас должна открыться дверь, а на пороге появиться красивая девчонка с большими анимешными глазами, и всё, любовь-хуёвь, все дела. И плевать, что он в мужском толчке. Но единственное, что ждёт Мо перед дверью, это кусок туалетной бумаги с коричневым отпечатком ботинка и собственный нервный смешок. Какой только херни не придёт в голову, а. Холл встречает Гуань Шаня сонными лицами коллег, запахом растворимого эспрессо и начинающейся утренней суетой. Рыжий машет рукой пробежавшему мимо медбрату, с которым он временами меняется сменами, и уныло плетётся к блестящему кофейному автомату с намерением влить в себя дерьмовый капучино и прожить на нём ещё полдня. Монетоприёмник с готовностью глотает последнюю мелочь из кармана, и спустя пару минут язык Мо обжигает химозная пенка. Желудок скручивается в узел, требуя закинуть в себя что-то сытнее ночного сэндвича, и Рыжий бегло бросает взгляд на настенные часы, раздумывая, есть ли у него время перекусить. Телефон издаёт задорное «дзынь!». Гуань Шань улыбается, видя сообщение от мамы с пожеланием хорошего дня и просьбой купить лапши и овощей на ужин; за грудиной растекается тепло, и дело вовсе не в кофе. Он быстро печатает: «ладно, люблю» и, за пару обжигающих глотков прикончив капучино, выкидывает пластиковый стаканчик в мусорное ведро. Забив на еду, Рыжий уже неторопливо двигается в сторону лестницы с намерением спуститься в сестринскую и узнать у главной медсестры план на день, как широкая дверь, ведущая в хирургическое отделение, резко распахивается. На мгновение Мо чудится характерный запах стерильности и крови, но если этот аромат и был, его мгновенно смывает дорогой одеколон. Хэ Тянь выглядит так, словно его лицом кого-то вскрывали: весь бледный, заострившийся, с широкими тенями под глазами, забитыми чернотой, и воспалёнными, блестящими от лопнувших капилляров глазами. И всё равно, раздражённо думает Гуань Шань, хоть сейчас отправляй на обложку кого-нибудь «Vogue», который медсёстры тайком листают по ночам. На мгновение их взгляды встречаются, и Рыжему чудится — всего на секунду, — что что-то в этом мешке дерьма и денег меняется. Словно зажигается лампочка — а всё из-за него, Мо. Но это чувство быстро тает, и внутри начинает дымиться раздражение. Размечтался, ага. Хэ Тянь проходит мимо, шурша расстёгнутым халатом. Гуань Шань дёргает плечами и продолжает путь, краем уха слыша, как мажорчик здоровается с немногочисленным персоналом и пациентами, и голос его звучит бесцветно и устало. И хер с ним. *** Остаток смены проносится мимо Рыжего совершенно не заметно. Он проводит плановую вакцинацию, неловко успокаивая особо впечатлительную девицу с кудрявыми волосами и страхом уколов; меняет капельницы и краснеет во время разговора с миссис Ксу Ми — бойкой пожилой женщиной, отсыпающей Мо щедрую порцию комплиментов каждый раз, как он появляется в палате, и яро желающей познакомить его со своей внучкой; разносит таблетки и развозит людей с ограниченными возможностями по процедурным. Делает массаж бледному худощавому пареньку с пушистыми ресницами. В этот раз Гуань Шань не пересекается с его другом, что, впрочем, неудивительно; он подозревает, что тот работает где-то неподалёку и приходит лишь по вечерам. Рыжий покидает клинику, когда на усыпанном облаками небе вовсю хозяйничает солнце, а от усталости и желания поспать сводит мышцы и болят глаза. Мо щурится, натягивая на голову капюшон и ёжась от уже по-осеннему прохладного ветра — солнечные дни, думается ему, скоро покинут их мегаполис окончательно. До дома ходит автобус, но Гуань Шань решает прогуляться — идти недолго, от силы полчаса быстрым шагом, а деньги ведь не лишние. Рыжий крепкий, дворовый. Не развалится. В Ханчжоу кипит жизнь. Люди спешат, пролетают мимо Мо потоками голосов, улыбок и слёз, деловых костюмов, уличной одежды и школьных рюкзаков. Гудят автомобили, мигают огромные рекламные щиты, и пахнет машинным маслом, стрит-фудом и пылью. Многоэтажки, исполинами возвышающиеся над Рыжим, укрывают его своими длинными серыми тенями, и каждая забегаловка или магазинчик по дороге выглядят родными и привычными. Гуань Шань курит сигарету, стараясь держаться в стороне от потока прохожих, чтобы не дымить кому-нибудь в лицо; в стареньких потёртых наушниках негромко играет какая-то попса, веки слипаются поверх слезящихся глаз, отчаянно хочется есть — на Рыжего словно разом уронили мешок с биологическими потребностями, и он мысленно радуется тому, что сегодня у него хотя бы имеется возможность отдохнуть. Бой только завтра. Сегодня он бы не вывез. Телефон неожиданно оживает. Ушедший с свои мысли Мо вздрагивает и вытаскивает аппарат из кармана, с удивлением обнаруживая «Мама» на экране. «Решила напомнить про ужин?» — думает он, нажимая на зелёную иконку. В наушнике раздаётся громкое шуршание, а следом дрожащее и обеспокоенное: — Сынок, ты скоро будешь дома? В груди Гуань Шаня всё холодеет и падает вниз, когда в голосе женщины ему слышатся слёзы. — Мам, в чём дело? Снова слышатся шорохи, словно трубку прикрывают рукой, но на заднем фоне Рыжий всё равно различает далёкий мужской бас. — Пришли какие-то люди, родной, они кричат что-то о боях и деньгах, что ты должен им крупную сумму, грозятся разнести дом, — тихо говорит мама, срываясь на шёпот. В Мо что-то натягивается и, лопнув, начинает кровоточить. — Запри дверь и спрячься, я буду через десять минут. — Рыжий срывается на бег и едва не сбивает проходящего мимо паренька, но ему плевать. Страх за единственного родного человека вгрызается в него прутьями, за грудиной расползается ледяная корка. — Пожалуйста, не волнуйся, мам, я обещаю, всё будет хорошо. Не вызывай полицию, просто... не высовывайся, ладно? Что бы ни случилось. Я разберусь. И больше всего на свете он желает, чтобы всхлип в ответ ему только показался. — Умоляю, будь осторожен, малыш. Я не переживу, если с тобой что-то случится. Никогда в жизни Рыжий не бежал так быстро. *** Белые, словно седые волосы Шэ Ли стянуты в низкий хвост, глаза по-кошачьи прищурены и горят чем-то чёрным и опасным, а шрам, пересекающий щеку, некрасиво дёргается при малейшем движении мимических мышц. Он пялит на Мо своими шарами, не отрываясь и не моргая, и если от чужого взгляда можно блевануть, Гуань Шань отчаянно к этому близок. С Шэ Ли пришли двое; Мо видел их пару раз на ринге, и ничего хорошего их криминальные рожи не сулят. По крайней мере, одна из них. Первый — Ву Лей — выглядит так, словно его лицом недавно подметали асфальт: один глаз заплывший, отёчный, над верхней губой алеет свежая рана, а на шее, из-под ворота кожаной куртки, выглядывает фиолетовое пятно гематомы. Рыжий говорил с ним однажды, и тот, на самом-то деле, отторжения не вызывал — глаголил чётко и по делу, смотрел прямо и почти с участием. Да и сейчас, видит Гуань Шань, Ву Лей выглядит так, будто ни к херам ему это всё. Будто одно присутствие Шэ Ли отталкивает его, заставляет чувствовать себя в высшей степени паршиво. И в этом Мо с ним солидарен. — Какого чёрта? — рявкает Рыжий, тяжело дыша. Он чувствует, как лицо горит от долгого бега, как напряжены ноги и спина, но руки так и зудят от желания заехать Шэ Ли по его ровным зубам. Тот улыбается, и от этого Мо передёргивает. Он слегка поворачивает голову и бегло бросает взгляд на собственный дом, и ему чудится, что занавеска на кухне колышется. Гуань Шань молится, чтобы мама послушалась его и сидела дома, но он знал: если заварится каша, она отсиживаться не будет. Он не может этого допустить. Шэ Ли взглядом прослеживает его движение. — Ты мне не рад? А мы ведь так редко видимся. Я соскучился, — усмехается Шэ Ли. — Наверное, мы немножко припугнули твою мамочку. Надеюсь, несильно. Женщины так хрупки, особенно в этом возрасте. Согласен? Мудак. — Не смей говорить о ней, — почти рык, неприкрытая угроза, — ещё слово... — И что будет? — хмыкает блондин. Он будто ненавязчиво двигает рукой, обтянутой длинным рукавом, и Мо видит: нож. — Вмажешь мне? Валяй, Рыжий. За каждый удар — плюс двадцать процентов от долга. Гуань Шань сжимает кулаки. Злость и отвращение клокочат в нём, бурлят — хочется стереть эту противную улыбку с лица Шэ Ли, наградить его ещё одним уродливым рубцом — чтобы дёсна и губы кровоточили, чтобы от лица осталось лишь напоминание. Но нельзя. Мама смотрит. — У меня ещё неделя, — рявкает Рыжий. — Два боя. Я верну долг, как и обещал. Какого хрена вы припёрлись? Голос подаёт третий — Мо не знает его имени, но ему это и не сдалось. Узкое козлиное лицо покрыто татуировками, а за усмешкой видны чёрные крошащиеся зубы. Гуань Шань думает, что он наверняка отрубает соперников на ринге одним своим дыханием. — Проценты капают, мальчик, — скрипит мужчина. — Это дружеский визит. Считай, напоминание. Рыжий смотрит на него, и от всего этого напускного дерьма становится тошно. Весь этот диалог — сплошной спектакль тупости, который с таким удовольствием поставил Шэ Ли. Подонки тянутся к себе подобным. — Валите нахер, — бросает Мо, глядя на блондина. Тот отвечает ему совершенно не искренней улыбкой и действительно делает несколько шагов вперёд, кивнув своим подельникам. Проходя мимо Рыжего, он кладёт ладонь ему на плечо, и Гуань Шань шарахается от его прикосновения. Шэ Ли это только забавляет. — Лучше сдержи своё слово, Рыжий, — говорит он тихо — так, чтобы слышал только Мо. — А то тебе не понравится, что мы сделаем с тобой. Что я сделаю. С другой стороны, ты всегда можешь придти ко мне добровольно. Будь уверен, я придумаю, как ты можешь отработать. И он так говорит это «как», что Гуань Шань не выдерживает. Рука взлетает сама, и за секунду до того, как его кулак встретился бы со скулой Шэ Ли, её перехватывает Ву Лей. Невольно думается, что такой реакции можно позавидовать. — Пусти, — угрожающе тихо, почти по слогам проговаривает Мо. Ву Лей отвечает ему прямым и уверенным взглядом. — Не давай ему повода зарыть тебя ещё глубже, — произносит он спокойно и отпускает. Рыжий отходит на несколько шагов назад. Шэ Ли недовольно щурится, не сводя с него глаз. Гуань Шань показывает ему средний палец. *** — Милый, прошу, скажи мне, что ты не ввязался во что-то противозаконное. — Мама выглядит безумно уставшей. Морщинки на её красивом лице заострились, кожа бледная, со сливающимися с ней дрожащими губами, и от одного вида женщины в таком состоянии Рыжего опаляет болью. Чувство вины скребёт по рёбрам, непрошеные слёзы сдавливают горло, но Мо заставляет себя слабо улыбнуться. — Мам, я знаю, что это всё выглядит отсто... не очень хорошо. Но я не могу тебе рассказать. Просто доверься мне, ладно? Я всё разрулю. Я вытащу нас из всего этого. Больше никаких долгов. Она вглядывается в лицо сына несколько долгих секунд, и, вздохнув, притягивает его к себе, прижимаясь губами ко лбу. Рыжий позволяет себе выпустить томящуюся внутри дрожь — адреналин отпускает, и голод, усталость и страх берут своё. Он плачет, и пока мама ласково гладит колючие ржавые волосы, Мо словно ощущает повисшую в воздухе, невысказанную фразу. Прошу, только не повтори судьбу отца. И он обещает — ей и себе, — что скорее сдохнет, чем позволит этому произойти.