***
Юлик услышал, как где-то в другой комнате стало играть очередное амурное раскаяние, криво изъяснённое нежными словами, смысл которых третьекурснику всегда был мало ясен. В этот раз (почему-то) оно ему кривым не показалось. Руслан измученно плюхнулся на двуспальную мягкую кровать, невнятно попросив Онешко закрыть дверь. Третьекурсник несмело уселся рядом, на белоснежную пружинящую поверхность, покрытую хлопковой простынёй. Чувства-чувства-чувства, как же их много, как их до невозможности много! Онешко предаётся раздумью о том, что ни одно слово в мире, даже очерчённое самым талантливым и чистосердечным писателем, не выразит всего трепетания в груди, трагической слёзной жалости, нетленного упования, что испытывал третьекурсник только рядом с ним… — Юлик? Парень поднимает голову и понуро вскидывает брови. Губы неприметно трясутся, будто он сейчас заплачет. — Плакса, — фыркает Руслан, но пододвигается ближе, слегка толкаясь плечом. — Минут 15 потерпи, и будет тебе эффект. — Меня это мало волнует сейчас, — шмыгая, бубнит Онешко. — А кто тебя волнует? — Обомлевший Юлик смотрит в глаза Тушенцову и поражается его ебливой проницательности. — Ты. — Знаю. — Зачем спрашиваешь тогда? — Хочется слышать это от тебя. Онешко весь сжимается. Какой же Руслан отпетый истязатель! Как он умело заставляет давиться воздухом и всё же выходит победителем, и к нему все в обожании тянут руки, моля, вознося, хваля, словно Бога. — Ты соврал тогда? — А? — подаёт хриплый голос Юлик. — Ты соврал, что тебе сейчас никто не нравится, да? — Почему же? — Третьекурсник плутовато усмехнулся. — Я влюблён. Это влюблённость, а не симпатия. — Забавно. — Тушенцов качнул головой. — Если бы… — Я, наверное, не хотел казаться настолько грубым тогда. Хотя ты меня изрядно подзаебал своей слепотой перед реальностью, но я уже успел тебя простить за эту твою детскую дурость. — Детскую? Я старше тебя. — Это мои ощущения, и комментариев к ним я не просил. — Я уже извинил тебя за это. — Правда? — настороженно просипел Руслан. — Да. Онешко опускает глаза в сверкающий чистотой ламинат и чувствует густую пресную духоту. — Руся-я-я! — визжит, врываясь в комнату, Соня. — Ты чего тут? — Ничего. Болтаем. — Ясно, — чеканит девушка и смиряет рассерженного её появлением Юлика хмурым взглядом. — Пошли к остальным, на них потихоньку накатывает. Да и на меня тоже! — переходит на крик, стараясь говорить громче, чем звучит из колонок музыка. — Нет, спасибо. Хочу тишины. — Руслан! Ну чё ты? Ну Русечка, Русланчик… — Ой, блять, Соня, Соня. — Тушенцов мотает головой, ослепительно улыбаясь. — Почему ты такая неугомонная? Это экстази, или ты от природы такой родилась? — Кто знает? Точно не я. Соня слишком быстро сокращает расстояние между ней и парнем, мгновенно устраиваясь на его коленях. Они сидят так, лицом к лицу, и девушка жадно дышит, поглаживая его жестковатые локоны, а тот совершенно не сопротивляется. Юлик сглатывает, отодвигается к краю, но продолжает сидеть. Неясный испуг сковывает всё его тело, и парень отворачивается к окну. Соня что-то страстно шепчет, но Онешко не желает разбирать её слова. Девушка целует парня в губы нежно и аккуратно, потом Тушенцов резко сжимает свои руки на её бёдрах, и джинсовый чёрный сарафан бесстыдно ползёт вверх, чуть оголяя ягодицы. Руслан целуется более жадно, упёрто, по-собственному, и Юлик слышит эти ужасные причмокивания и тяжёлое дыхание девушки. Она, кажется, нашёптывает имя второкурсника прямо ему в губы. Онешко от всего происходящего становится жутко неловко и самое главное — обидно, так что он просто щурит глаза, скрывая нервозность. — Погоди-ка, что-то мне нехорошо… — говорит Соня и срывается с колен Тушенцова, едва не падая на светло-бежевый ламинат. Она уходит так же быстро, как и появилась, и Юлик выдержаннее вдыхает спёртый воздух. — Гигиенички со вкусом — мерзость, — выпаливает Руслан, проводя тыльной стороной ладони по контурам тонких пунцовых губ. Юлик отвечает невесёлым хмыканьем и всё же продолжает наблюдать за солнечным светом, играющим бледно-жёлтыми бликами на малахите деревьев за окном. В голову резким накатом отдаёт первая волна наркотического опьянения, и взбудораженное тело пропускает разряд тока. Онешко расслабляет плечи и разворачивается к Руслану. — Что? — Кажется, экстази начало действовать. — Мило, — говорит, улыбаясь, Тушенцов. — Это твой первый раз? — Да. Второкурсник усмехается и тянется к Юлику, чувствуя, как в грудной клетке, мерцая, загорается, вспыхивает что-то лёгкое и хрупкое. В челюсти приятно покалывает, и сердце начинает стучать быстрее. Онешко двигается ближе и черкается. — Неужели я должен был столько вынести, чтобы снова вернуться на тот же круг? — О чём ты? — Я чувствую то же, что и в тот день, когда ты целовал… Мою… Шею… — Третьекурсник совершенно не чувствует неловкости и улыбается собственным словам. — И, блять, всё повторяем, дубль два? — Дуремар, — беззлобно хихикает Тушенцов, ненароком накрывая его холодную руку своей. — Какой ты ледяной, уф… — Согрей меня. Руслан перестаёт искриться ямочками на щеках и заглядывает в омут глаз напротив с вызовом, почти принятым самолично. Юлик приоткрывает рот, высовывая блестящий от слюны язык, проводит им по пересохшим губам и выдыхает. Второкурсник качает головой, морща нос, и проговаривает: — Не, ну это абсурд. Смехота. Жесть. — …В прямом эфире, смотреть без смс и регистрации, — отшучивается Онешко. — Да, только в прямом эфире такого не покажут. — Чего «такого»? — Тебя. — Меня? — шутливо переспрашивает третьекурсник. — Да. — Руслан поднимает подбородок и на секунду затихает. — Больше так не делай. — Почему?! — Кажется, у меня встал. Юлик спиной падает на кровать от смеха, закрываясь пепельно-белой подушкой от этого блядски красивого парня. — Ты чё там прячешься, никогда в жизни членов не пробовал? — Будто ты пробовал, — сквозь слёзы бурчит Онешко, переворачиваясь, зарываясь носом в подушечный перкаль. — Хуясе! — восклицает он. — Тут и задохнуться можно! — Тебе, видимо, дало, братан. — Сначала шутишь про хуи, а потом «братан». — Юлик ухмыляется. — Руслан, боже мой… — Я знаю, знаю, что я твой боже… — Чего?! Я говорю, чтоб ты определился, а то какой-то не… Непонятный! — Н-да. В комнате становится тихо, и эту странную тишину восполняют прерывистые нетерпеливые вдохи и отзвуки музыки, доносящейся извне. — Что с Соней? — вдруг съязвил Юлик. — Ей плохо… От меня наверняка, я же такой дурманящий, ух… — Глупости! Ха-ха, ну ты и хуйню сморозил, дружочек. — Онешко устремил вверх указательный палец, ощущая горячую красноту кончиков ушей. — Хочешь проверить? — Руслан хищно оскаливается, и Юлику уже становится совсем не смешно. — Может, хочу. — Ну так вперёд. Третьекурсник шутливо подаётся навстречу совершенно беззастенчиво, с несвойственным ему нахальством, и мрак в глазах рассеивается, вместо него воспламеняется жёлтый цинк струящихся лучей. Тушенцов предусмотрительно выставляет вперёд ладонь, пряча за ней лицо, и грубо толкает Юлика в нос. — Ещё чего? — стеснённо спросил он и отодвинулся. — Я пошутил. Я ещё не хочу стать пидором на все сто процентов. — По-моему, тут твои процентные соотношения не работают. — Онешко удручённо фыркает, но продолжает улыбаться. — Ты случайно не знаешь того парня, который мне шею целовал? — Тушенцов стыдливо сводит брови. — И кусался, и шептал моё имя, ласковенько так, пошло даже… — Замолчи! — Позорно? — Нет! Противно! Юлика будто ударяют по голове арматурой, и улыбка сама собой сползает с лица. — Вот как… — Да! В комнату снова заходит Соня, и Юлик замечает её всклокоченные волосы и оставшуюся чёрненькими комочками на веках густую тушь. Она делает пару шажков до кровати и валится на неё, раскидывая руки. — Руслан! Твоё уёбское экстази меня в могилу сведёт! — Нет уж, с первого раза ты не помрёшь, милая моя. — Девушка переводит взгляд с потолка на второкурсника и удовлетворительно улыбается. — Ты проблевалась?.. — Ну, немножечко… — Онешко, молча слушая их разговор, насмешливо опускает уголки губ. — А что? — Как мне теперь целовать тебя?! — Да так же! — Соня ловко поднимается, двигается на широкой кровати и хватает Тушенцова за плечи, толкая его спиной себе на колени. Она нагибается ближе к его лицу, ухмыляется и припадает к его губам с некоторым успокоением. Юлик в этот раз не отводит взгляд и смотрит, смотрит, смотрит, будто от этого что-то изменится. Нет, всё же с Русланом у него точно полнейший провал, и от одного этого осознания становится трудно дышать, потому что горький, саднящий пласт в горле сдавливает его и мучит, принуждая давиться. Онешко смаргивает слёзы и вглядывается в лицо Тушенцова, закрывшего от смутного удовольствия глаза. Соня целует его долго, настырно, с сочными чмоканиями, и Юлику становится всё невыносимее. Он страдальчески наклоняет голову, словно молит прекратить, но слова глотает, глотает скупо, горестно и мучительно. Онешко отодвигается от девушки, желая заглянуть в лицо Тушенцову. Он вдруг понимает, что тот (однако!) вовсю таращится на него, продолжая целоваться с Соней, и изъедает взглядом. — Я пойду выйду, — сдаётся третьекурсник. В голове, кроме плывущей ряби, ненадолго задерживается мутный желтоватый воск пелены. Стуки сердца отдаются томительным эхом в грудной клетке, и Юлик кое-как доходит до ванной. Он вваливается в комнату, закрывая за собой дверь, падает на колени и плачет, всхлипывая, закрывая рот рукой, стеная от колких вспышек боли в затылке. Его успешно заглушает музыка, и третьекурсник уже кричит, воет, словно взывая на помощь, но эти крики ничего не стоят, разбиваясь с затухающим звоном о кафель в ванной, не долетая до друзей. Юлик чувствует, точно его тело погружается под воду, и волна, огромная, тёплая, удавливающая едкой солью, ошпаривает всего его с ног до головы, и парень болезненно хнычет. Онешко поднимается с пола, шаркая ногами, и обмякшими руками упирается в раковину, заглядывая в зеркало. Покрасневшие щёки повергают его в ещё большее расстройство, и он опять плачет, скулит, взъерошивая волосы. Юлик мочит руки ледяной водой, но от холода она уже кажется ему кипяточной, и он шипит сквозь зубы, содрогаясь и задыхаясь. Его сильно трясёт и мутит, потому третьекурсник решает припасть к унитазу без задних мыслей. Он шумно кашляет в керамику, и в нос бьёт резкий туалетный запах, отчего Юлик корчится только больше, загибаясь в знак вопроса. Парень не понимает, почему это происходит с ним, и не знает кого винить: то ли ебучего Руслана, то ли грёбаное экстази, вперемешку с алкоголем давшего в голову чересчур сильно. Юлик вспоминает предостережения Тушенцова, с потолка сыпятся горячие искры, яркими оранжевыми вспышками исчезая в полупрозрачной пурпурной глади, шлейфом тянущейся из крошечной щёлки в двери. Онешко бросает в пот. Он предпринимает ещё одну попытку сблевать, но она не увенчивается успехом. Слипшиеся от слюны склизкие пальцы мочат лоснящиеся волосы. Юлик почему-то думает, что эта дрянь сама собой не пройдёт, и слишком переоценивает сейчашние муки. Третьекурсник скулит, поднимаясь с пола, и в глаза удивительной чёткостью бросается упаковка антидепрессантов, лежащая прямо на раковине. Онешко предполагает, что они нечаянно оставлены Соней, и мысленно благодарит девчонку хоть за это. Руки обдаёт крутым кипятком возникшее желание наконец покончить со всей этой неразберихой. Сколько можно? С Юлика хватит. Парень жадно заглатывает около семи круглых таблеток, пахнущих подслащённым уксусом, и вперит в зеркало. Вытирает заплаканные глаза, оттягивая кожицу век. Раздосадованно охает, понимая, что забыл попрощаться с самыми дорогими людьми, и это желание так ощутимо греет рёбра, что становится щекотно. Юлик хихикает, воображая, что вся эта мазкая галиматья взялась из-за принятых наркотиков, и выходит из ванны, канюча жизнь наконец покинуть его.***
Онешко чувствует значительный упадок сил, когда к нему на диван подсаживается насупившаяся Лиза. — Тебе плохо? — Да. — Может, воды? — Она неспокойно устраивает руки на коленях. — Нет. Где Ники-ки-та? — Слова отдаются нездоровым бульканьем, и от этого Неред озадаченно косится на друга. — В спальне с Даней в настолку играет. Позвать? — Позови обоих! Собравшиеся из-за изрядно суетящегося Юлика ребята совсем не воспринимают его слова всерьёз. Кашин в открытую усмехается и даже отворачивается, чтобы совсем не расстроить третьекурсника его же комичностью. Никита разочарованно ведёт плечами, мол, не надо было тебе глотать это чёртово экстази. Лиза устало трёт лоб, затем отлучаясь в туалет. — Я всех вас люблю и дорожу каждым. — Онешко обводит парней тоскливым взглядом. — Вы бы скучали по мне, если б я умер? — А ты собрался? — дразнится рыжий студент, вскидывая брови. — Юлик, перестань чушь пороть, честное слово, что ты так драматизируешь? Всё в порядке. Было, есть. И будет, надеюсь. Третьекурсник тускло, безрадостно улыбается, желая опровергнуть слова Гридина, но не решается — вовремя замолкает. — Как тебе денёк? — уводит разговор Даня, уперев руки в боки. — По-моему, полнейший отвал башки. — Да, — хрипит Юлик. Резкие огненные спазмы скручивают живот, и в глазах жутко блекнет, но Онешко упрямится боли, продолжая не двигаться с места. Он смотрит немигающим взглядом в лицо друзьям и заметно омрачается, тревожно кусая нижнюю губу. — Почему вы такие хорошие? — А? — отзывается изумлённый Никита. — Почему вы столько вытерпели, столько мне помогали и даже не сломились до сих пор. Вы такие сильные. И я так люблю каждого из вас. — Юлик, в побочке от экстази не было пункта с указанием резкой смены ориентации? — Кашин прыскает со смеху и, замечая широченную приятельскую ухмылку Никиты, добавляет: — Или Руслан… — Нет. Не Руслан. — Что-то опять случилось? — Курильщик, предвкушая скромную нужду друга в советах, сцепляет руки в замок. — Случилось. И сейчас, наверное, случается. Юлик поминутно отчаянно давится своими словами, а на сердце становится всё тяжелей. — Брось мести пургу, братан. Я пойду за Лизой, а то что-то она задержалась в этом своём туалете. — Даня, дай ей побыть одной, тупень. — Гридин быстро хватает его за длинный чёрный рукав. — Оставь её. Сама придёт, когда будет надо. Кашин возмущённо цокает, закатывая глаза. Юлик понимает, что будет скучать по его веснушкам.***
Спустя, кажется, десять минут парню становится совсем невмоготу, и он насилу бредёт в ванную, хватая всё то, что только цепляют пальцы. Щелчок закрывшейся двери, к ней же прильнувшая вспотевшая спина, и учащённое свинцовое дыхание. Юлик сошёл с ума, иначе это никак не назвать, и всё ещё сходит, пока в груди истерично метается заморённой птицей сердце. Как-то даже жаль мамочку и папу; бедные, бедные родители! Онешко расстроенно качает головой, утешая себя приторной лестью, что так лучше. Правда, для кого — та ещё загадка. Перед глазами плывут раскрашенные в сероватую лазурь рыбки, неярким неоном светятся студёнистые тела медуз, и Юлик осовело трёт лицо ладонями, не найдя сил спрятаться от галлюцинаций. Он открывает-закрывает глаза, но перед ним всё тот же расцвеченный мирок, воображённый затуманенной головой. Внутри третьекурсника всё с яростной звучностью лопается, крушится, рассыпается, и парень склоняется к унитазу, игнорируя запах. Его тошнит, и на языке оседает прогорклый стальной привкус. — Юлик, ты в порядке?! — слышатся снаружи запертой двери обеспокоенные голоса друзей. Онешко чувствует себя предателем, но всё же отвечает: — Да, меня мутит… — Впустишь? — спрашивает, бурча, Лиза, и кто-то колотит в дверное дерево. — Нет… Сам… Справлюсь… — Юлик, прекращай отнекиваться! Открывай! — сердится Гридин. — Н-да, — отмахивается Даня, облокачиваясь о стену. — Оставьте его в покое, пусть пацан сблюёт, чё вы к нему лезете? — Иди ты со своими советами, я волнуюсь! — ворчит Неред. — Ты не его мамочка. — Знаю! — Лиза удручённо вздыхает, слыша, как заходится в истошно громкой мелодии смартфон в гостиной. — Блять, это мой телефон?.. — Я пойду на балкон, — оповещает друзей Данила, — если надумаете прекратить нянчиться со взрослым парнем — дайте знать. Я курить. Никита, судя по звукам, согласно хмыкнул и постучал костяшками в дверь. — Я тоже пойду, Юлик. Будет совсем отвратно — зови, ладно? — Да. — Точно? Онешко больше не отвечает, но курильщик слышит до омерзения противный звук. Никита делает выводы: Юлик блюёт, и ему сейчас лучше не досаждать. Он ещё некоторое время маячит возле двери, словно преданный пёс, а потом чертыхается и уходит в гостиную. Третьекурснику становится легче от осознания, что друзья больше не стоят над душой. Но не проходит и пяти минут, как в ванную без излишнего дружелюбия стучат с раздражённым криком: — Эй, там! — Онешко узнаёт голос второкурсника. — Рус… — Юлика снова кривит гадкая кислая желчь во рту, и парень не может продолжить говорить. — Юлик? Тебе плохо? — Да. Уйди… — Открой дверь. — Что?.. Зачем? — Онешко неверяще вертит головой. — Нет. — Открой, я кое-что проверю. — Ни в жизни! — Заебал! Я её выломаю, и на шум все сбегутся! Хочешь, чтобы ребята узнали, чем ты тут балуешься? — рявкает Тушенцов. — Нет! — Я знаю, что ты там забыл. И почему. Ты трогал Сонины таблетки, да? Трогал ведь, признайся. — Э… Как?.. Да. — На Юлика накатывает волна очередной свирепой мигрени, лопатки обжигает знойно и безжалостно, и он сквозь зубы рассеянно цедит: — Да. Да, трогал. — Я так и думал, — с полуулыбкой говорит Руслан. — Впусти меня, придурок! — Нет! — Ломаю дверь! — Нет! Нет! — Раз… Тушенцов выдерживает длительную паузу и вздыхает, понимая, что и впрямь будет толкаться к Юлику до последнего. — Два. Онешко изнеможённо отрывает самого себя от унитаза и делает опрометчивую попытку встать на ноги, но тут же со скулежом падает, чувствуя острейшую всепоглощающую боль в районе желудка. Он собирает последние силы в кулак, ползёт к двери и открывает её с надрывом, позже отодвигаясь к холодным бортикам ванной. — Ты полоумный? — всерьёз интересуется Руслан, начальнически уперев руки в боки. — Ты чё тут? Умереть собрался? — Второкурсник захлопывает дверь. Юлик молчит. — Так… — Тушенцов берёт в руки блистер антидепрессантов и с округлёнными глазами разворачивается к Юлику на носочках. — Ты… Ты, Юлик, ты больной? Ты же умрёшь! Ты умрёшь, Юлик, знаешь, что такое смерть? Идиот, совсем башка не думает? Я чё говорил?! Чё молчишь?! Нельзя запивать, а заедать таблетками — тем более! Ты побольше галлюнов наловить хотел? А?! Кого спрашиваю?! Тебе скорую вызвать надо! Срочно! — Второкурсник впивается взглядом в трясущиеся руки Онешко, а затем поднимает глаза на него самого. — Давно ты?.. Ай, к чёрту, один хуй — молчишь. Я звоню в скорую. Понял? Понял меня? — Юлик слышит, что голос у Руслана дрожит, и ему почему-то становится легче. Юлик плачет в который раз, закрывая лицо руками. Тихо-тихо, с подрагиванием широких плеч. Но это не слёзы усталости. — Ты, мать твою, свихнулся! Юлик, ты понимаешь, что ты сделал?! — Не кричи. — Не могу! — Руслан разводит руками и так огорчённо поджимает губы, что Онешко не верится, что это и впрямь происходит: Тушенцов волнуется. Интересно, за своё будущее или за самого третьекурсника? — Я… Ты! — Не звони в скорую. — Нет уж, Юличек, нет-нет. Не хватало ещё… Ребята меня удушат, Юлик, думай не только о себе! Нет, звоню, это не обсуждается! Онешко размышляет, что глаза Руслана — даже такие: утомлённые, почернелые, — до одури красивые. Юлик усмехается горько, малоутешительно, и качает головой. Он проникается тем, как ярко и необратимо сгорает изнутри, и это не любовь, совсем не это блядское чувство. Это она. Это смерть. Юлик отчего-то уверен, что не выживет сегодня, и даже зарекается об этом вслух, на что Тушенцов крайне сердито шикает на него, беседуя по телефону с диспетчером на другом конце провода. Из груди третьекурсника вырывается жалобный стон. Руслан смотрит на него блестящими глазами, и Юлик не понимает, что это: слёзы, разочарование, гнев?.. — …Да, хорошо. Что сделать? Промыть желудок?.. — Руслан… — Как скоро? — Руслан. — …Принял? «Миансерин». Да-да, ждём, промываем, да. У нас тут квартира на третьем этаже. Может, вынести его?.. А, да, ладно. Можно будет поехать с ним?.. Адрес?.. Сейчас… — Руслан! — …Да, да. Спасибо. Ждём. Пожалуйста… — Тушенцов сжимает губы, а после хрипло продолжает: — Побыстрее, спасибо. Спасибо. — Сбрасывает. — А… — Прекрати, Юлик. Замолкни. Ребятам я постараюсь не говорить, наверное. Неправильно будет поднимать тревогу, я не знаю. Я не знаю, что делать. Что мне?.. Как ты себя чувствуешь? — Плохо. — Неудивительно. Я… Тебе нужно промыть желудок! Я сейчас вернусь! — Руслан, пожалуйста, послушай меня, пока я ещё живой… — Не смей так говорить, дурень! Нет! Ты выживешь, Юлик, ты выживешь. — Тушенцов гортанно надсадно мычит. — Блять… — Руслан. Я… Подожди, стой! Останься на чуть-чуть! — Собравшийся уходить Руслан, страдальчески вздохнув, поворачивает к парню голову. — Я… Я люблю тебя. — Онешко ощущает, как челюсть сводит от желания плакать. Его голос дрожит, из глаз вновь текут безнадёжные, безутешные слёзы. — Я люблю, я не влюблён, люблю всем сердцем, и вот… — Юлик, ты бредишь! Угомонись! — Ты всё время так говоришь. — Третьекурсник хватается за волосы, чувствуя агональную жалящую боль по всему телу. — Это шутка тебе, что ли? — Я пошёл… — Я люблю тебя, люблю, люблю. Люблю. — Юлик бездыханно смотрит на губы Руслана, который слишком изнуряюще молчит. Тушенцов тоже, кажется, плачет, и Онешко считает, что это может что-то значить. Второкурсник подрывается с места и опускается к Юлику на пол, пододвигаясь близко-близко, смотря в терракотовую глубину усталых, заплаканных глаз. — Люблю, — хрипит, корчась, Онешко. Руслан звучно чертыхается и обхватывает его лицо руками, припадая к губам. Тушенцов целует его, и закипающие слёзы отчаяния щекочут лицо, и Юлик отвечает взаимностью. У третьекурсника такие дрожащие, мягкие, будто родные губы, и второкурсник хнычет, не желая разрывать поцелуй. Онешко отдаётся влечению, чувствуя, как разгорается изнутри живительным, шелковистым пламенем признательность, благодарность… Любовь. Юлик тонет. Нет, его не топит Руслан. Потому что Руслан тоже тонет. Тушенцов целует и целует, чмокает в скулы и всхлипывает, проводя шероховатым большим пальцем по щеке. Руслан трёт влажные румяные щёки Юлика, и тот невесело хмыкает, прикасаясь к костяшкам второкурсника. — Я тоже. Я тоже люблю. Третьекурсник ощущает приятные тёплые вибрации, скручивающие живот, но очередной болезненный толчок в бока заставляет его вернуться в реальность. Юлик целует ещё, пока не становится так хорошо, что он снова начинает плакать. Онешко хочется думать, что это — не последний их поцелуй. — Люблю, — вновь повторяет, будто молитву на спасение, Юлик. Он не знает, сколько ему ещё остаётся вдохов, но без досады тратит их на эти глупые, теперь уже бесполезные слова. Парню хочется верить, что они и впрямь подобны молитве. Сжавший кулаки Руслан вскакивает с плитки, словно ошпаренный, и старается бесшумно пройти на кухню. Он возвращается через минуту с пятилитровым баллоном воды в руках, который противно и громко хрустит, бережливо закрывает дверь, и думает, что он так много не сказал. Что это ебаное «Я тоже люблю» ни черта не оправдывает. — Юлик, я просто глупый, я просто запутался. — Второкурсник подаёт страдальцу баллон, и Онешко фыркает, совершенно не испытывая желания пить. — Я просто, блять, слишком заебался. Знаешь? Знаешь это чувство? Юлик непонимающе моргает, глотая воду, а затем ползёт к унитазу. В глазах жгучая, выедающая тьма, и только голос Руслана заставляет возвращаться сюда, в реальность. Онешко прекращает чувствовать тремор в руках, потому что прекращает чувствовать руки вообще. — Мне надо было прекратить всё это, знаешь, Юлик, я так виноват, я так виноват! Ты теперь из-за меня тут мучаешься, и, знаешь, я как-то почувствовал, что тебе пиздецово. Вот тут, — говорит Руслан, указывая на сердце, — заболело. Я почему-то сразу на тебя подумал. Любовь, наверное, странная. Тушенцов замолкает с мыслями о том, что сейчас он повержен в непоправимую обречённость. Онешко прикрывает глаза и почти-почти окунается головой в мокроту туалетной воды. Даже запах перестаёт будоражить его. Сонливость медленно берёт верх. — Я никому не говорил, но тебе скажу: я сильно мучился в школе. — Тушенцов усмехается, обнажая белоснежные зубы. — Огребал за внимание, но это не суть… Ко мне прилип Женя. Он был чем-то похож на крайне отмороженного типа, но я с ним сдружился и здорово поплатился за мою доверчивость. Он приставал ко мне, как к девчонке, — запирал в туалетах, ловил в коридорах, толкался, жизнь мне портил, короче. Ну, я заебался ему отпор давать: каждый день одни и те же ругательства, одна и та же его идиотская ухмылка. Зато потом… — Руслан, набрав в грудь воздуха, пододвигается к Юлику и ласково треплет его мягкие волосы. — У меня друг появился. Настоящий, и я как сейчас вспомню: он так был похож на тебя! Своей чувственностью, своей жестикуляцией, прям всем. И я так был признателен ему за эту помощь. Он мне помог выяснить, как мне тогда казалось, отношения с этим ублюдком. Да… Одно лицо, может, поэтому ты мне так понравился? Нет. — Второкурсник улыбается. — Ты такой один, но есть у вас что-то такое. Похожее. Юлик, клянусь, я бы ему ноги целовал, как сейчас вспоминаю… А потом эта скользкая тропочка: наркотики, секс, но без рок-н-ролла, увы. Отец у меня ещё в детстве умер, ты ведь помнишь, как я тогда разболтался про него? Давным-давно, ещё на третьей нашей встрече. А мать… К чёрту. Я боялся, что раз в моей жизни объявился Женя… А, ты ещё не в курсе. Онешко взглянул на него покрасневшими глазами и молча согласился слушать дальше, хотя, честно признаться, уже не мог. — Он меня избил. И изнасиловал. Да. — Руслан склонил застывший взгляд. — Я боялся, что что-нибудь такое повторится и с тобой. Боялся сам стать таким же, хотя откуда взяться этому тупому страху? Просто чувства сломили, а ещё тут ты со своей любовью ко мне лез. Конечно, мне было не до этого. Вот я и отшил тебя. А теперь мне казалось, что ты и без меня счастлив, честное слово. Сначала я просто думал, что нам обоим весело, вот и игрался, наверное, я был тогда слишком ослеплён. А сейчас… Ты… Ты несчастлив, и я тоже. Я боялся сделать тебе так же больно, как делали мне. Юлик улыбается и опять плачет. — Что ж такое, — голос у Тушенцова страшно дрожит, — чего ты ревёшь?.. — Мы такие глупые… Руслан согласно кивает и тянется к Онешко за поцелуем, пока тот, булькая, выплёвывает чистую воду. — Тебе непротивно? — интересуется, смутившись он. — Я не хочу терять момент. Тушенцов со смаком целует третьекурсника, оттягивает его губу, и дышит, дышит, дышит, стараясь схватить Юлика за руку, чтобы почувствовать пульс. — Люблю тебя, — произносит на выдохе Онешко и щурит слезящиеся глаза. — Да. И я люблю. Юлик лезет обниматься и падает на кафель, роняя Руслана. Они жмутся друг к другу на полу, хватаясь за дряблые ошмётки жизни. Тушенцов болезненно стонет и плачет, завывая от осознания, что сердце у Онешко уже не бьётся.***
Второкурснику не хочется объяснять, почему опухли глаза, и почему он икает. Не хочется слышать визгливых воплей Лизы, рвущей на себе волосы; тихого бормотания Никиты и крайне разочарованных вздохов Кашина. Он выходит в коридор, объясняясь перед прибывшей бригадой скорой помощи, и качает головой, вымученно улыбаясь. Руслан слабо помнит всё с ним произошедшее, будто оно, это произошедшее, облеплено слоистым туманом. Вот, вроде, врач просит описать состояние больного. Через три секунды перед ним вырисовываются парни с носилками, на них — побледневший Юлик. Тушенцов вторит ребятам, собравшимся в коридоре, что Онешко наглотался таблеток, но проклятья от Неред, вырывающейся из схватки Дани, говорят о явном её нежелании верить парню. Гридин отмалчивается и просто много пьёт из горла, кажется, вино, Кашин держит освирепевшую первокурсницу. Соня старается выловить его среди толкучки, слёзно умоляет о прощении и трёт вспотевшие руки. Второкурсник молчит: ему уже безразлично. Оля хнычет на плече у того самого кудрявого Вадима. Он же приглаживает её непослушные волосы и мотает головой, стараясь сказать что-то успокаивающее. Руслан едва запоминает то, как чудом скрывается из виду и покидает квартиру, хотя его спину пожирают гневные, внимательные и зажжённые неприязнью глаза. Лиза кричит что-то вдогонку, и парню хочется надеяться, что это было только «Не прощу, сволочь!». Он и сам себе не простит. Второкурсник бежит вниз по лестнице к карете скорой помощи, спотыкаясь, почти падая. Он оказывается на улице, и уши закладывает от непонятного гула. Губы дрожат, а ветер нещадно, душераздирающе вопит. Руслан просится поехать с врачами, заполнить документы, и ему что-то говорят о волоките с полицией и оформлением бумажек. Тушенцов устало прячет лицо в ладонях и падает на поребрик, когда строгая смуглая женщина с морщинистыми руками заявляет о его бесполезности в этом деле. Закуривает, нечаянно сломав до этого две сигареты. Смотрит в бездонное небо — сплошная тучевая безликая мгла. — Юлик… Тишина, никто не отзывается. Некому отзываться. Потому что нет. Нет этой ослепительной, доброй, мягкой, любимой улыбки. Нет ясных, смеющихся, ласковых, озарённых умброй глаз. Нет рядом чуда. Нет Юлика. Потому что мальчик-солнышко сгинул, пропал, его, заслонив, погасила-потушила одна беспроглядная угольно-чёрная туча. И имя ей — Руслан Тушенцов.