Я его не боюсь

      — Человек может стать обсессией?       — Да. Как любой другой человек, вы можете стать зависимым от человека, в отношениях с которым состоите. Но, судя по тому, что я слышу от вас, Эрен, напротив, влияет на вас положительно. Вы делаете исключения ради него?       — Да… — Леви молчит, чтобы собраться с мыслями. — С ним просто легче. Он не давит. Он делает шаги, — кавычки в воздухе показывают, что ему эта терминология тоже не совсем ясна. — Все, что он делает, для него — шаг. Он шагает куда-то и тянет меня за собой.       — Вы думали о его чувствах к вам?       — Да.       — И как относитесь к этому?       — Боюсь его разочаровать. ***       Атмосфера в столовой не меняется, и воздух остается тяжелым, хотя Леви уходит. Ханджи пьет вино как воду, закинув ноги на свободный стул, а Эрвин смотрит в одну точку, на таблетки, видимо, в желании испепелить их взглядом, но те не исчезают. Затянувшийся конфликт между бывшими супругами мешает всем, но не решается никак. Однако Эрен не имеет ни малейшего понятия о его корнях. Он опять входит в комнату, в каждом движении сквозит напряжение. Неловко мнет свой локоть и смотрит в пол. Что-то, что он может узнать, может помешать ему вернуться домой. В прошлое Леви готова приоткрыться дверь, и у Ханджи ключи от нее.       — Расскажите мне, что происходит? — тихо просит Йегер, едва подойдя к столу.       Бокал заново наполняется вином и через пару секунд снова пустеет. Ханджи снимает с себя очки, кладет их на стол и устало трет покрасневшие глаза. Ее взгляд устремлен то в одну точку, то в другую, но не на реальные объекты, а копошится в прошлом, ворошит воспоминания, чтобы найти начало того рассказа, который должен прозвучать.       — Присядь, Эрен, — хриплым голосом просит она и еще долго молчит, тяжело прикрыв глаза. — Мне было столько же, сколько и тебе, когда я познакомилась с Леви, — начинает она после тяжелого вздоха. — А ему на год больше. Я увидела его и влюбилась как девочка, несмотря на то, что этот коротышка на полголовы ниже меня. Он был типажом, который нравится в этом возрасте — таким плохим парнем. Недавно из армии, в кожаной куртке, на байке, который собрал сам в гараже из говна и палок. Это не было киношным романом с цветами и обещаниями вечной любви. Свидание считалось романтичным, если Леви ни с кем не подрался. Нам просто было хорошо вместе. Он не дарил мне конфет, не звал в кино, не делал комплименты, таскал еду руками из моей тарелки, пошло шутил… Постоянно так и стремился вставить в разговор, что выбрал меня за то, что сиськи рядом с его лицом, — ее голос становится тихим и размеренным. — Но всего раз, услышав имя моего любимого автора, он подарил мне большой сборник его рассказов. Дорогой. Не представляю, откуда взял на него деньги. Мы были вместе всего три месяца, когда я узнала, что беременна Петрой, — Ханджи снова наполняет бокал и замолкает на десяток долгих секунд. — Я так боялась ему сказать, — выдыхает она, закрывая глаза. — У него было так много планов на жизнь, так много путей и дорог, а тут я с дырявой памятью на прием противозачаточных. Леви хотел на своем байке объехать страну, оставляя в каждом городе свою подпись… Две недели я собиралась с мыслями и сказала наконец… Я ожидала пренебрежения, злости, слов о том, что это не от него, страха, предложения аборта. Но он был очень спокоен… Задумался на пару минут, покурил и сказал, что это моя жизнь, мое тело и мое право. Что, если я решусь на аборт, он даст деньги и не осудит. А если я решу оставить ребенка, он будет рядом и сделает для нас все. И добавил, что я буду хорошей мамой, — ее рассказ прерывает судорожный вдох из-за воспоминаний о таком сложном решении. — Мы поженились через два месяца. Никакой церемонии, просто пришли и расписались. И он, правда, делал все. Хватался за любую работу, учился всему, чего не умел. Снял нам квартиру. Приходил с работы измотанный, очень поздно, но никогда не жаловался и не упрекал меня. Помогал во всем. Качал маленькую Петру на руках или садился с ней на подоконник в нашей крошечной квартире и рассказывал о строении двигателя или как разобрать автомат. Показывал ей людей на улице, рассказывал, в какие цвета они одеты, придумывал им истории жизни. До сих пор помню сказку о ночной бабочке и волке... Ну, что мог, то и рассказывал... С пеленок она очень любила его. У него на руках почти никогда не плакала. Иногда вечером, к своему стыду, я просила его взять ее, чтобы отдохнуть. И он брал. А когда она подросла, я все никак не могла ей объяснить, что папа устал и не надо к нему лезть. Но Леви был так терпелив… Ни разу не поднял на нее голос, а уж тем более руку. Он читал ей книжки, играл. Правда, на свой манер, — она вдруг тихо смеется и тепло улыбается той картинке, что встает перед ее глазами. — Помню, их любимой игрой была та, где Петра была мышкой, а Леви — котом. Она пряталась за шторой или под столом, а он ходил мимо, видя ее ножки, приговаривая, что найдет мышонка. Она так смеялась. А он… В то же время по телефону договаривался о заказах… Ему это тяжело давалось. Нелюбимая работа, нереализованные мечты, нехватка денег. Были и ссоры, конечно. Но их едва ли можно было так назвать. Мы что-то шипели друг на друга шепотом и расходились по разным комнатам. Я — на кухню, он — в спальню. Леви придумывал все новые и новые способы заработать, и вскоре они стали балансировать на грани закона. После очередного скандала по этому поводу он сказал, что вернется в армию служить по контракту. Больше денег, социальные пособия, возможность получить жилье, как семья военных… Расставаться было тяжело, но Леви ушел, — Ханджи сглатывает и утирает пальцем маленькую слезинку в уголке глаза. — Петра вечерами смотрела на дверь. Не понимала, почему папа не приходит домой, звала его… Он высылал нам довольно большие деньги. Я даже смогла продолжить обучение и нанять няню Петре… Ей было три, когда к нам в дом пришли люди в форме и сказали, что мой муж со своим взводом пропал… В один миг я ощутила себя самым одиноким человеком в мире. Я не могла дышать. Мне было так страшно. Где он… Что с ним… Вдруг ему больно… Через год поисков его признали пропавшим без вести, а еще через два — мертвым…       Комната снова погружается в липкую тишину, и теперь документ о смерти солдата обретает смысл. Его признали мертвым, потому что не смогли найти. Рассказ дается рассказчику все сложнее. Руки женщины начинают дрожать, брови болезненно сходятся у переносицы, уголки губ опускаются вниз. Эрену прекрасно знакомо это чувство, когда небо падает на голову, и ты не знаешь, как жить дальше. Когда кровь такая горячая и тяжелая, и тянет к земле. Устоять на ногах очень трудно, когда незнакомые тебе люди произносят самые ужасные слова и дежурные соболезнования, а у тебя внутри огромная дыра на месте сердца. И с течением времени она зарастает, но оставляет вместо себя огромный шрам. Эрвин мягко берет жену за руку, чтобы она вспомнила — она больше не одна, она не в том тяжелом времени, и смогла продолжить рассказ.       — Помню, меня очень злили слова «я понимаю, что ты чувствуешь». Нихрена они не понимали. Все говорили, что завтра будет легче, а я все просыпалась в чертовом сегодня, где было так же больно и страшно. Я думала о нем каждый день, клянусь. Ставила свечи в храме, хотя до того даже в Бога не верила… Петре было тяжелее. Пришлось даже вести ее к психологу. Она так его ждала, рисовала ему картинки, звала его по ночам, спрашивала, где папа, почему он не приходит, хотя была совсем крошкой, когда он исчез. Эрвин тогда мне очень помог. Они с Леви познакомились в военной школе и были друзьями. Постепенно боль притуплялась, мы влюбились, поженились. Петра начала называть его папой. Но про Леви мы не забывали, — Ханджи шумно всхлипывает, закрыв рот ладонью. — Один раз, когда она уже пошла в школу, она из нее не вернулась. Мы не могли ее найти. Я звонила, звонила, звонила… И мы нашли ее на кладбище, у могилы Леви. Она плакала и очень просила его вернуться, ведь тело так и не нашли, мы хоронили пустой гроб, — прежде, чем выпить еще один бокал вина, она указательными пальцами стирает слезы из уголков глаз. — И… Наверное, то ли бог, то ли сам Леви ее услышал. Через шесть лет после его пропажи мне позвонили, и земля снова ушла из-под ног. Мне сказали, что был найден солдат, который назвался именем моего покойного мужа, и я должна его опознать… Это был он. Но я едва его узнала. Изможденный, с красной сухой кожей, похудевший, с густой бородой, с длинными волосами. Я стояла за дверью палаты, смотрела через стекло, он спал, а я не могла поверить своим глазам. Он жив… А я… Предала его… Первое время он ни с кем не говорил, никого к себе не подпускал. Мне сказали, что он не помнит, где был. Но посттравматический синдром сделал его агрессивным. Он никак не мог поверить, что вырвался, в каждом видел врага. Только спустя почти полгода нам разрешили первое свидание. Леви был прикован наручниками к столу, а мне выдали список того, что я могу ему говорить. Это казалось таким диким, будто он преступник. Первым пунктом я должна была спросить, помнит ли он меня. Я сидела с этим тупым листочком, вчитывалась в вопросы и пыталась проглотить ком в горле. У него такой взгляд был… Я думала, что он не имеет ни малейшего понятия, кто я такая. Первое, что он сказал мне, было: «Ты вышла замуж?» — она раздосадовано фыркает. — Я кольцо сняла, а он увидел от него полосу без загара. Логично, что будь это его кольцо, я бы не сняла его перед посещением… И ведь не рассердился, сказал, что рад за меня… Спустя пару месяцев моих постоянных визитов нам разрешили зайти к нему с Петрой. Я держала ее за руку крепко, чтобы она не побежала к нему, ведь буквально за три месяца до этого он сильно покалечил санитара, который хотел поменять ему повязку. Он смотрел на нее долго, а потом… — Ханджи все-таки снова всхлипывает. — Он сказал: «Здравствуй, мышонок». И я не смогла ее удержать. Она побежала к нему, бросилась в объятия, и Леви ее обнял, прижал к себе. Он дышал ею. Мы стали навещать его часто, каждую неделю, и ему становилось все лучше. Агрессия ушла полностью, он очень хотел видеть дочь, и делал для этого все, что ему рекомендовали. Два года он пробыл в центре реабилитации, а потом вышел оттуда на поруки Эрвина, который устроил его на завод. С тех пор прошло три года. А теперь мы буквально уговариваем Леви пообщаться с дочерью.       Утерев слезы, Ханджи снова тяжело вздыхает. Ее бутылка уже опустела, но она не теряется и забирает у супруга стопку. Тут и правда без бутылки не разберешься, поэтому и Эрен допивает свое пиво и кивает, когда Эрвин предлагает ему чистую стопку и свой коньяк. Пазл практически готов, остается буквально один фрагмент, но картина и так ясна. Прошлое Леви вонзается ему самому под ребра, душит и стоит стеной на пути выздоровления. Его не было шесть лет. Дни «на воле» все еще не перекрывают долгие годы отсутствия.       — И ты думаешь, что он винит вас и ему тяжело с вами находиться? — хриплым голосом подытоживает Эрен этот рассказ.       — Не знаю, что еще думать, — тяжело выдыхает Ханджи, пряча лицо в ладонях.       — Дело не в вас… — после паузы заговаривает Йегер. — Дело в нем. Я это постоянно за ним замечаю. Он… стыдится своей болезни, считает себя ущербным. Болеет не только он, но и каждый, кто так или иначе оказывается рядом, потому что, если не выполнять его правила, ему становится хуже. Но… Это же совсем не так. Леви будто считает, что окрашивает пространство вокруг черным, но на самом деле сам впитывает белое. Он не любит компании, но был у вас на годовщине. Он смотрит с Петрой фильмы, которые ему не нравятся, чтобы ей было хорошо. Он сегодня поставил кружку на место, не помыв ее. Он обнимает меня во сне. Он выходит из своей зоны комфорта ради близких людей, и это, — Эрен кивает на таблетки, — для него огромный шаг назад, ведь он очень старается. И Леви прав. Ты ни в чем не виновата. Тот факт, что ты продолжила жить, для него — стимул. Представь, какое чувство вины пожирало бы его, если бы он вернулся к женщине, которая все эти годы несла тяжелый крест горя. Он тянется к вам, потому что вы — его семья. Вы — это что-то нормальное в его ненормальной жизни. Но считает, что не вписывается в эту нормальность.       — А я ткнула его в это носом, — горько признает свою вину Ханджи, глядя на стол, но только не на злосчастные таблетки. — Надо найти место, где выдают награды дебилам, и встать в очередь.       Дело, конечно, не в них. Дело в точке зрения, в которой они все сошлись теперь. Эрвин тяжело поднимается и уносит яблоко раздора на кухню, откуда слышится звук высыпающихся таблеток, а затем жужжание утилизатора в раковине. Их больше нет, но все не встанет на свои места, пока не состоятся разговоры. Для начала Леви и Эрена.       — Останешься?       — Нет. Леви сказал выслушать и, если захочу, возвращаться домой. А я хочу. Только бахну еще стопочку для храбрости, пожалуй.       Ханджи улыбается через силу и наполняет стопки коньяком опять, а как только возвращается муж, кладет голову ему на плечо. Леви был прав, что порадовался за них. И он наверняка был искренен в этом чувстве. Его друг сумел позаботиться о двух самых дорогих для него людях. Если бы это его тяготило, он не стал бы общаться с ними. Но для того, чтобы все было хорошо, каждый из них должен понять и принять — Леви болен, но не смертельно, и в этом не виноват никто из них. Виновато чудовищное событие. Плен. Ничего больше не задержало бы солдата на шесть лет.       — Может, поедете с нами?       — Куда? — вопросительно хмурится Эрвин.       — С палатками в лес. Поехали.       — Эрен, Леви тебя за это предложение убьет, — Ханджи отфыркивает смешок.       — Не убьет, — настаивает Эрен. — Я уверен, что в вашей компании ему будет комфортнее. Вас он знает, а моих друзей — нет. Помните, как он сказал? Он сказал, что таблеток не хватит на вас и ваших друзей. Но ведь к вам он ходит.       Супружеская пара задумывается и переглядывается между собой. И в их взглядах есть то самое важное, что необходимо Леви для выздоровления — желание. Искреннее желание помочь и любовь к своему крайне странному родственнику, а не жалость.       — Если он согласится, мы с удовольствием поедем, — заверяет Эрвин. ***       Такси едет как-то мучительно медленно, ловит каждый красный свет светофора, а Эрен кусает большой палец сбоку, уже рискуя прокусить кожу. С момента ухода Леви прошло уже больше часа, и кто знает, к чему мог привести его уход. Лишь бы не приступ. Обо всем другом думать не приходится. Он не будет совершать с собой ничего плохого. Сунув водителю купюру практически не глядя, Йегер вылетает из машины и быстро взбегает по ступеням. В квартире темно и тихо, но ботинки и сумка на своих местах, значит, хозяин дома тоже здесь. Над плитой горит свет от вытяжки, под дверью ванной нет полоски света, и в спальне тоже темно. Эрен проходит в комнату, подходит к окну и видит. Леви сидит с сигаретой на железной лестнице, уперев локти в колени и сгорбив спину. Возле него стоит початая бутылка виски, предназначенная на черный день. Через открытое окно в комнату врывается прохладный воздух и запах табака, которые путаются в растрепанных волосах.       — Можно присоединиться?       Аккерман не отвечает, даже взгляда не переводит, но двигается чуть в сторону и переставляет бутылку к себе между ног, разрешая. По дороге домой Эрен не замечал, что на улице уже прохладно, а теперь холодный воздух покалывает кожу, пробираясь под футболку. Он садится рядом, обнимает крепкую руку и кладет голову на плечо, а Леви сначала перекладывает сигарету из правой руки в левую, а потом щелчком отправляет ее в полет.       — Пытаюсь решать проблемы твоим способом.       — И как? Помогает?       — Да херня какая-то, только зажигалку вниз уронил. Пришлось брать одну из твоих.       — Я же говорил, что они пригодятся, — с довольной улыбкой гордится собой Эрен и касается губами плеча через одежду. — Леви… Ханджи сказала, что ты не помнишь, где был…       — Не помню.       — Но ты же врешь… — он видит, как рука мужчины сжимается в кулак до хруста, в будто бы угрожающем жесте. — Леви?.. Почему ты врешь?       Тяжелый вздох еще долго слышится в ушах. Леви то ли решает, что ему сказать, то ли вообще обдумывает, стоит ли говорить. Его рука расслабляется, он снова закуривает и выпускает густое облако дыма, всматриваясь в него, как в книгу с картинками.       — Когда я вернулся, в первый же день ко мне в палату вошел полковник Вернер. Он сказал, что у него два варианта того, кто я такой — бедный солдат с амнезией или предводитель предателей, которых ошибочно похоронили, как героев, на солдатском кладбище. Этот ублюдок отправил нас на убой и знал об этом. Наши смерти давали военным повод напасть на вражескую сторону. Наша вылазка не была официальной. Мои люди заслужили о себе светлую память… И когда меня спросили, где я был, я сказал, что не помню.       — Но ты все помнишь, — почти шепчет Эрен в плечо.       — Помню.       — И ты никому не рассказывал об этом? Даже психологу?       — Никому, — щелчок пальцев отправляет ещё одну сигарету в полет.       — Не думаешь, что твои сны связаны с тем… что ты до сих пор все держишь в себе? Может, тебе нужно выговориться?       — Ты тоже решил меня лечить?       В его голосе снова появляется агрессия, мышцы под футболкой напрягаются, спина будто увеличивается в размерах. В любой момент Леви готов сорваться и вырвать свою руку из теплых объятий и уйти, но Эрен не сжимает ее крепче, а только снова касается теплыми губами плеча.       — Нет. Я хочу тебя выслушать. Я не буду анализировать, задавать вопросы, перебивать тебя. Я просто выслушаю все, что ты захочешь мне рассказать.       Рискованные слова растворяются в еле различимом шуме ветра, который ерошит волосы и забирается под одежду. Аккерман поднимает бутылку и подносит ее к губам свободной рукой, а правую все-таки оставляет в объятиях, расслабляет ее и даже кладет на колени любовника. Молчание затягивается, ночная прохлада окутывает собою и заставляет прижиматься друг к другу. А может, и не она заставляет.       — Знаешь, кто такие наемники? — на выдохе спрашивает Леви и не дожидается ответа. — Это те, кто разгребают за регулярной армией дерьмо, складируют один труп на другой, пока офицеры в чистой, выглаженной форме дают интервью по телеку. Я был капитаном, — он начинает рассказ сначала, и Эрен замирает, понимая, что сейчас ему вручают последний фрагмент головоломки. — Сначала мы были обычным взводом, но нам предложили приработок. Мы оставались солдатами, но должны были действовать, как наемники. Я был против. Эти отморозки сначала стреляют, а потом задумываются. Но нам обещали выгодные условия. Оплата наемников, обеспечение армии. Сохранялись звания, официальный статус, пенсии. Многим эти деньги были очень нужны, и я дал согласие. Первые миссии проходили успешно. Мы отсылали деньги домой, откладывали себе на счета баснословные суммы и не задавали вопросов. А потом… — Леви собирается с мыслями и снова припадает к бутылке. — А потом мы попали. Нас подставили. К этому все и шло. И размер моей пенсии сейчас обусловлен моим молчанием. Нас просто отдали на растерзание, чтобы у регулярной армии был повод напасть. Жаль, мы поздно это поняли. И сейчас я могу либо молчать, либо опровергнуть то, что мои люди погибли героями. Мы либо герои, за которых мстили, либо предатели, спровоцировавшие конфликт, — он грустно усмехается и снова делает крупный глоток, не морщась. — Мы должны были зачистить деревню, освободить мирных жителей. Только никаких мирных жителей там не было. Нас ждали и взяли в кольцо. Сперва от нас хотели информации, но у нас ее не было. Мы сами нихера не знали, — кадык дергается, и вместе с горькой слюной Леви проглатывает слова, которые не нужно слышать Эрену. Информацию добывают не разговорами. — Сначала мы были потенциальными доносчиками, потом трофеями, а потом просто забавными питомцами. Сначала нам давали воду, и мы экономили ее, как могли, а потом перестали давать. В том подвале, где нас держали, была протекающая ржавая труба. Мы обмотали ее тканью и высасывали воду из нее. Какое-то время нас кормили объедками, а потом просто бросали мешки с крупой, и мы жрали ее сухой… В том помещении на полу трещины образовывали собой ровно пятьсот шестьдесят четыре куска бетона разных форм и размеров…       Трещины. Эрен теперь понимает, почему ему было так тяжело наступать на них. Он смотрит на брусчатку и вспоминает ровно пятьсот шестьдесят четыре куска бетона в его камере. Вспоминает то место, где прошли самые страшные часы его жизни. Сложно даже представить себе страх и ощущение абсолютного отчаяния. Ощущение абсолютной беспомощности. Когда нет совершенно никакого контроля над ситуацией. Это как крушение самолета — ты только сидишь на месте с закрытыми глазами и готовишься к концу, а твоя жизнь в руках случая. Сердце сжимается и обливается кровью.       — Я помню каждый звук, помню запах… И то, как хрустела шея моего солдата, когда я душил его, выполняя мольбу о смерти. Те ублюдки стали приходить все реже и реже. Их не было почти месяц, по нашим подсчетам. Нас осталось трое из двенадцати. Фарлан, Изабель и я. Мы решили попытаться сбежать. Был спор идти всем вместе или одному на разведку. Я предлагал идти всем, но мои товарищи были слишком измотаны, они понимали, что будут обузой, если придется действовать быстро. Я пошел один. Это было чем-то вроде мини-городка или базы, сложно сказать. Никого не было. Я искал что-то полезное, медикаменты, еду — хоть что-то. Подъехала машина. Я подумал, что смогу найти что-то, что сможет быть оружием, хотя бы тяжелую трубу, вырубить их, забрать тачку. Когда они зашли в тот дом, из которого я вышел, я понял, что времени у меня мало. Но они вышли очень быстро… Я бросился к машине, она стала отъезжать, и… Меня оглушило. Прогремел взрыв. Меня отбросило волной, и я потерял сознание. Когда я очнулся, дом догорал. Эти твари замели следы пребывания там пленников… — Леви сжимает кулаки и стискивает челюсти, его глаза стекленеют. — Все произошло так быстро. Я стоял там как по колено в земле. Вижу — а сделать ничего не могу. Я не мог им помочь. А меня спасла ебучая случайность. Мы шли бороться за правду, а оказалось, что правда в руках у того, кто сильнее. Мои руки по самые плечи в крови. И моего сожаления недостаточно, чтобы это исправить. Мы убивали, не задавая вопросов… И лишь там, в темноте, поняли, что сами выстроили свою дорогу в тот ад, где оказались.       — Ты был там целых шесть лет? — не сумев скрыть ужас в голосе, спрашивает Эрен, которого, несмотря на температуру на улице, бросает в пот.       — Нет.       Аккерман протягивает бутылку, чтобы с помощью ее содержимого пацан смог успокоить свои нервы. Виски обжигает горло сильнее, чем коньяк, но Эрен послушно делает пару глотков. Рассказ Леви тяжел и ужасен. Как и рассказ Ханджи до этого. Трагедия этой семьи настолько обширна, что ее хватило бы на несколько семей. А боль Леви, что все это время была только внутри него, разрывает его на куски, выливается в расстройство, мучает, посылает страшные сны. Над ним витают призраки тех, кого, по его мнению, он не смог спасти. Сильнейшее чувство вины, злость, тяжелые воспоминания.       — Где ты был?       — Я запомнил номер машины. Был занят.       Сталь в его голосе разбивает тишину улицы и оседает в уме и на душе. Род занятости единственного выжившего солдата, который запомнил номер машины убийц своих людей, понятен. И, похоже, что он вернулся лишь тогда, когда закончил со своими делами. И даже тогда… Вернувшийся солдат стал жертвой шантажа и был отлучен от семьи на долгих полгода после. По-хорошему, прямо сейчас нужно отшатнуться от него в ужасе. Подобные злоключения не делают с психикой ничего хорошего. Однако Эрен закрывает глаза и тихо выдыхает. Между ними рухнула стена, и из-за нее вывалилась грязь, мусор, эмоции и воспоминания. Готовы ли они оба к этому? Покажет только время. Но сейчас их пальцы сплетаются, и в щеку мужчины тычется холодный нос. Важно лишь то, что они оба хотят справиться с этим, и у них это получается.       — Спасибо, что поделился со мной… Я понимаю, что это было непросто. Можно я тоже расскажу тебе кое-что? — тихо просит Эрен, а Аккерман только немного поворачивает голову, но продолжает взглядом гипнотизировать улицу. — Во-первых, я выпил две стопки коньяка, прости меня, — как-то очень по-детски бубнит он. — А во-вторых… Микаса работает врачом в том центре, где ты был, и проходила интернатуру там.       Сердце на всякий случай начинает стучать быстрее, и выпитое спиртное ощущается, как нечто чужеродное, от чего нужно избавиться немедленно. Эрен шумно сглатывает и поглаживает большим пальцем руку молчащего человека. Есть у него такая особенность — замолкать и обдумывать. В такие моменты хочется взять его за плечи и умолять дать хоть какой-то ответ. Те стопки коньяка были лишними, как раз они и просятся наружу. Если бы не они, он бы не решился сейчас на такое признание. Пьяная откровенность — вещь вообще опасная, пора прислушаться к совету и совсем бросить пить.       — Так вот что она тебе написала, — без тени злости в голосе, наконец, отзывается Леви. — Она видела меня там.       — Видела, — подтверждает Эрен. — И написала. Можно я кое-что спрошу?       — Ты сейчас только этим и занимаешься, — говорит на глубоком вдохе и снова тянется к бутылке. — Спрашивай.       — Почему ты… напал на санитара?       Леви поднимает руку в воздух и тычет пальцем в кадры, которые стоят перед его глазами:       — Он входит с подносом. У него звонит телефон. Пелена. Кровь. Я прикован к кровати. Транквилизатор, который вырубает меня на несколько часов. Уже потом выяснилось, что у бедолаги рингтон начинался со звука выстрела… А ты знал об этом случае и вернулся в дом психа.       — Ты не псих. Ты — одна сплошная кровоточащая рана. И однажды ты станешь шрамом. И будешь им до конца своей жизни. Но шрам — это хорошо. Кожа срастается неровно, но это шанс жить дальше. Не забывать, но быть здоровым.       Где-то на улице срабатывает сигнализация, ветер набирает силу и холодит кожу, покрывая ее мурашками. Леви снова отпивает виски крупным глотком и ставит бутылку на место. Тяжесть на его плече дарит тепло.       — Ебать ты пьяный философ.       Эрен фыркает и тычется мордахой в плечо. Это наконец-то случилось. Между ними нет ни одной тайны, теперь они знают все. Это куда более интимно, чем обнажиться друг перед другом, они показали друг другу свои души. Ну, почти. Осталось только сказать о том, что Эрен чувствует по отношению к Леви, как трепещет его сердце сейчас, когда он стал так близок, что его посвятили в самое сокровенное. В то, чего не знает никто, кроме него. И ему наплевать на уродов, жизнь которых закончилась в руках у Леви, если теперь он дома. Ночные кошмары обрели реальную форму, и теперь понятно, что в ночи приходит во сны, тревожа сознание.       — Тебе часто это снится?       — В последнее время все реже.       С той самой ночи, когда он впервые оставил в своей комнате бухое, сопящее существо. Может, подсознательный страх потревожить сон юного гостя, может, само наличие тепла и чего-то родного рядом принесло спокойствие. Именно это и хотел проверить Леви, осознанно предложив спать вместе. Сны стали просто обходить стороной. А иногда в голову даже стали приходить приятные образы. Его телефон издает звук и, не скидывая с себя любовника, он аккуратно достает телефон с короткой перепиской, которую совсем не пытается спрятать от Эрена.       Леви: Не волнуйся, мы просто немного повздорили. Я ушел домой. Позже увидимся.       Петра: Хорошо. Я люблю тебя.       Леви пишет «Я тоже» и убирает телефон. Странно. Статус «ненормального» в их семье носит именно он, но только ему пришло в голову успокоить ребенка после того, что произошло.       — Ты был всего на год старше меня, когда узнал, что станешь отцом, — вспоминает Эрен. — Тебе не было страшно?       — Да я чуть не обосрался, — предельно честно выдыхает Леви, вспоминая тот день. — Ханджи пришла ко мне с человеком внутри себя, и типа все нормально. А когда она рожала вообще был пиздец. Ее раз десять просили не материться, она пугала остальных рожениц. Я всю беременность пытался абстрагироваться, даже имя не соглашался выбирать. Только когда Петра у меня на руках оказалась, дошло, что я отцом стал.       — А ты умеешь управлять самолетом? — после глотка спиртного звучит еще один вопрос, который отличается от остальных своей нелепостью и тоном.       — Чего?       — Ну, в фильмах все военные умеют управлять самолетами.       — Нет, Эрен. Ни самолетом, ни вертолетом, ни танком. Я даже на велосипеде кататься не умею.       — Серьезно? Почему? Дядя не учил тебя?       — Кенни научил меня держать нож. А когда мне было пятнадцать, он подрезал полицейского и сбежал, потому что до этого попал в розыск. Больше я его не видел.       В этот вечер прозвучало много вопросов, и Эрен получил ответ на все. В его груди разливается тепло, несмотря на все те ужасы в прошлом Леви. Теперь они сидят вместе на пожарной лестнице, обмениваясь теплом. Каждая прямая дорога, каждый поворот, кочка, падение, шаг вели их друг к другу. Чтобы замерзший пацан коснулся теплыми губами холодной скулы.       — Ханджи и Эрвин согласились поехать с нами, — произносит и замирает в ожидании реакции, не переставая поглаживать пальцами чужую руку.       — Что? Кто их, блять, звал?       — Я позвал. Ты же не хотел проводить вечера в компании студентов.       — Сегодня спишь на диване.       — Если с тобой, то хоть в коробке, — улыбается Йегер и теснее прижимается к сильному телу из-за порыва ветра. — Я замерз.       — Идем в дом. Пора спать.