Сдавайся.

Стрелка настенных часов переваливает за шесть вечера, когда Денис, закончив изучение переданной ему на ознакомление документации, откладывает последнюю чёрную папку обратно на край стола и откидывается на спинку стула, с непередаваемым удовольствием разминая затёкшие от напряжённой позы плечи. Окончание рабочего дня — лучшая его часть, только вот сегодня мужчина не испытывает никакой радости по этому поводу. И, как известно, не без оснований. Ну, ещё бы. Разговор с Кристиной и последовавшая за ним ссора выбивают из колеи и мешают сосредоточиться на чём-то, помимо мысли о неправильности игры на чужих чувствах. Денис не привык так — это идёт вразрез с его моральными принципами. Блять, Черышев, какой же ты редкостный придурок. Он не должен был говорить ей всего этого. Кому-то другому — возможно, несмотря на раздирающие грудину внутренние противоречия, но Кристине — никогда, ни при каких обстоятельствах. Она такого не заслуживает. Как и он — её. За что ты на моём пути — каждый раз прощающая, латающая раны, мной же добровольно нанесённые? За что, девочка? Мужчина устало вздыхает и роняет лицо в ладони. И как ему после случившегося в глаза ей смотреть и не вспоминать о той боли, что он видел воочию, не спрятанную на дне притягательных тёмно-карих? Как называть себя «другом»? Ответ прост: никак. Помогая Саше, он теряет Кристину. Вероятно, всё в этом мире имеет свою цену — ничего не проходит бесследно, всякое решение в пользу одного — крах для второго. Умей Денис лгать самому себе, сказал бы, что не может выбирать между дорогими ему людьми, но... к сожалению, самообман — не его профиль. Он, как и Кобе, прекрасно знает: выбор заведомо сделан. Только не в её пользу. И больно Кристине не от слов, брошенных им в порыве неконтролируемой ярости и желания свести разговор на «нет», а от осознания — простого и неопровержимого, выверенного до уверенности в испытываемом — любви не к себе. Именно поэтому она так легко ушла, оставив его вопрос без ответа. Именно поэтому Денис не попытался её остановить, а сейчас — снова — собирается не её разыскивать, вероятно заплаканную и отчаявшуюся. Молоденькая секретарша кокетливо улыбается и хлопает густо накрашенными ресницами, когда он выходит из кабинета. — До свидания, Денис Дмитриевич, — говорит девушка, пока он закрывает дверь на ключ. — До завтра, Катя. Офисные коридоры стремительно пустеют, наполняясь долгожданной тишиной. Кажется, отсутствие непосредственного начальства на месте расслабило штат, большая часть которого явно разбрелась по домам раньше времени. По всей видимости, Кристина тоже воспользовалась предоставленной возможностью. Черышев тормозит у её кабинета на пару мгновений, но постучать так и не решается: возобновляет шаг и сворачивает к лестнице, намереваясь как можно скорее оказаться на свежем воздухе. — Не день, а лютый пиздец, — замечает он вслух, садясь в машину. Впрочем, вечернее его продолжение — ещё большее испытание. Скорее всего, Головин уже приехал и ждёт, слоняясь по квартире в попытке отвлечься от назойливых мыслей о неловкости грядущих дней, нервничает, бездумно покусывая нижнюю губу, — Денис собирал по деталям, чтобы не представлять, что творится в душе мальчишки на данный момент. Вопреки ожиданию застрять в пробках часа на два, мужчина добирается до дома за двадцать минут. Паркуется, приветливо кивает оккупировавшей лавочку у подъезда соседке, старательно глуша боязливое чувство предвкушения и неуверенности в дальнейшем, прошивающее кончики пальцев мелкой дрожью. Совсем как четырнадцатилетний школьник, ей-Богу. Первое, что слышит Черышев, переступая порог квартиры, — Карауловское «Миллионы глаз смотрят на нас, делят на Венеру и на Марс». Второе — нестройные завывания Головина, пытающегося попасть в такт. Это вынуждает мужчину забыть обо всех проблемах на какое-то время и осторожно направиться в сторону кухни, попутно вытаскивая телефон из кармана пиджака. Саша стоит у плиты, пританцовывая и подпевая, не замечая притаившегося папарацци у себя за спиной, который прыскает в кулак от раздирающего его смеха. — Мы с тобо-ооо-й внео-ооо-рбитные... а вот борщ, кажется, не очень. Черышев опирается плечом о косяк, стараясь придать ногам большей устойчивости, и удобнее перехватывает трясущийся в ладони гаджет. Наблюдаемая картина забавляет и умиляет одновременно: далёкий от готовки Головин, которому на ухо наступил медведь, придирчиво принюхивается к содержимому небольшой кастрюльки, подпевая подростковому хиту. Этот материал станет жемчужиной его коллекции, определённо. — Денис, блять! — в голосе новоиспечённого повара слышится нескрываемое возмущение, когда он всё-таки обнаруживает свидетеля своих таинств, уже откровенно ржущего до выступивших в уголках глаз слёз. — Удали, сейчас же! — кричит он, угрожающе надвигаясь в его сторону с половником в руке. — Не, — кое-как выдавливает из себя мужчина, предусмотрительно убирая телефон подальше от насупившегося мальчишки. Мало ли, чего ему там в голову придёт. — Фартучка не хватает... — Ну всё, сам напросился! — воинственно заявляет Головин, кидаясь вперёд. Их шуточные бои всегда сводятся к победе Дениса и нынешний исключением не становится: Саша не успевает опомниться, как оказывается зажатым в плотное кольцо сильных рук, привычно блокирующих любое сопротивление. — И ничему ведь жизнь не учит, цыплёнок, — издевательски сюсюкает мужчина, прижимая его к себе. Мальчишка слабо брыкается, бурчит что-то неразборчивое, но всё это — скорее для приличия, нежели для необходимости. «Мне не стыдно тебе сдаваться». — Знал бы ты, как сильно меня раздражаешь, — ворчит Саша, утыкаясь горячим лбом в грудь. Знал бы ты, как сильно я тебя люблю. Тепло чужого тела чувствуется через слой одежды, запах земляничного — Головин, тебе что, восемь? — шампуня приятно щекочет ноздри, пока они стоят посреди кухни, не размыкая объятий. Денис бы так всю жизнь мог, будь у него шанс. Он вдыхает как можно глубже и понимает: мальчишка пахнет домом. — Взаимно, говнюк, — в тон ему отвечает мужчина, улыбаясь в ёршик волос на затылке. Жаль, что только это. — Я вообще-то ужин приготовил, если ты не заметил, — обиженно напоминает Саша. Черышев хмыкает и неохотно размыкает руки, не позволяя затянувшемуся моменту стать более неловким, чем он есть. Хватает и того, что их договорённость изображать влюблённую пару вот-вот вступит в силу, придавая таким объятьям совершенно иной подтекст. На публике, по крайней мере. — А я выживу после этого варева? — скептически интересуется он и с подозрением косится на кипящую на плите кастрюлю. — Вот и проверим твой организм на прочность, — тут же находится с ответом мальчишка, не сильно пихая его в плечо, прежде чем отойти в сторону. — Переодевайся давай, мой руки и за стол, пока не остыло. Светлые брови мужчины удивлённо приподнимаются от внезапно командного тона, но сам он послушно ретируется обратно к двери, намереваясь исполнить озвученные указания. Впрочем, тешить самолюбие самодовольно скалящегося Головина ему тоже не хочется. — По крайней мере, нам не придётся выяснять, кто из нас двоих будет бабой, — будто бы невзначай комментирует Денис и поспешно вылетает в узкий коридор, уклоняясь от летящего в спину скомканного полотенца и ещё более возмущённого: — ЧЕРЫШЕВ, БЛЯТЬ!

* * *

Борщ оказывается неожиданно съедобным и даже вкусным. В любой другой ситуации мужчина обязательно попытался бы ввернуть шпильку, поддеть, мол, кого попросил прийти и приготовить, кому душу продал за кастрюльку, через какие испытания прошёл... Иными словами — в покое бы точно не оставил, наслаждаясь пунцовыми щеками и сведёнными на переносице бровями. Сегодня — не тот случай. Тишину помещения разбавляет тихое звяканье столовых приборов о тарелки и монотонное гудение холодильника. Открытое окно доносит звуки ещё оживлённой вечерней прохладой улицы. Но повисшее напряжение можно ножом резать — не ошибёшься. Мужчина украдкой поглядывает на потупившего взгляд приятеля, который разглядывает приготовленное им же блюдо с мазохистским любопытством, находя это занятие первостепенно важным и интересным, нежели разговор с ним. В переводе с невербального на русский — нервничает пиздец, не зная, что следует говорить. Денис готов поклясться: прямо сейчас мысли в этой светлой голове перемещаются с хаотичной скоростью, подсвечиваются красным, а тревожный колокол не смолкает ни на мгновение. Понять его он тоже может: сам не понимает, как должен себя вести в сложившейся ситуации, потому что после того, как начнётся игра, тяжело будет делать вид, что ничего необычного не происходит даже тогда, когда они будут оставаться наедине. Особенно — наедине. И если Сашу будет преследовать самая обычная неловкость от происходящего, то Денису придётся раз за разом запихивать чёртов скелет обратно в шкаф, чтобы не раскрыть своих чувств тому, кто не догадывается об их существовании. Сама мысль о том, что он может потерять его, пугает и обдаёт внутренности холодом. Он к этому попросту не готов. И никогда не будет. Всё это время удавалось сдерживаться в отношении мальчишки и не позволять себе хотеть его больше, чем следует, потому что с самого начала между ними поселилось проклятое «Нельзя», оттесняющее Черышева на несколько шагов назад. Теперь же, хоть и иллюзорно, но ему развязывают руки. Позволяют насладиться прекрасным миражом в забытой пустыне, коснуться того, чего не существует. Тянут на себя с подбадривающим «Твоё, возьми», чтобы разрушить всё за закрытой дверью, где не будет посторонних глаз, способных по достоинству оценить представление. Блять, на что он подписался, господи. — Саш, пожалуйста, пере... — Я прекрасно знаю, что проебался, но какая теперь разница? Можешь меня на хуй послать, въебать мне, только вот встречаться нам всё равно придётся. Впутал тебя в этот пиздец... Черышев замирает с приоткрытым ртом и так и недоговорённым «Передай хлеб», застрявшим где-то в глотке. Ну, прогресс есть — решился на откровенный и неотвратимый разговор о том, что им нужно делать дальше. Головин подрывается со стула, что громко шаркает ножками о паркет, и принимается нервно ходить по траектории «Взад-вперёд», лаконично именуемой «Нервной», подкрепляя свои хаотичные перемещения не менее хаотичными заявлениями: — Мне жаль, чтобы ты знал, Динь. Тебе же оно нахрен не спёрлось — взрослый мужик, рожей вышел, завидным холостяком по версии журналов проходишь, бабы вьются так, что можешь хуй под корень стереть. А тут я — «Привет, не перевоплотишься ли в пидора на пару недель, чтобы отвадить от меня одного уёбка?»... Он говорит, не замолкая ни на мгновение, взмахивает длинными руками, срывается на мат через каждое слово и не перестаёт извиняться за то, что впутал во всю эту «поебень». Денис его не слушает: лишь наблюдает отстранёно, хмурится неодобрительно на крепкие словечки, сдерживаясь от желания схватить его за шиворот, затащить в ванную и хорошенько промыть рот с мылом, и думает, что так они точно ничего не решат. Если обратного пути нет, остаётся только один — вперёд. Саша давится очередным «Долбоёб», адресованным себе же, когда чужие пальцы вцепляются в его футболку до жалобного треска ткани, и растерянно смотрит широко распахнутыми глазами, напуганный опасной грозовой синевой во взгляде напротив. Мужчина подтягивает его ближе, словно нашкодившего щенка, и мальчишка виновато втягивает голову в плечи, ёжится, осознавая глупость недавнего поведения. Ну, точно — баба. Вылитая паникёрша. — Как же много ты пиздишь, господи, — мрачно отмечает Черышев с тяжёлым вздохом. — Не понимаю, как только и, главное, зачем согласился с тобой встречаться, — наигранно сокрушается он. По крайней мере, у него получилось добиться желаемой тишины. Головин снова открывает рот, намереваясь разойтись пламенной речью, но тут же захлопывает его, натыкаясь на неодобрительный взгляд мгновенно нахмурившегося Дениса. Нет, говорить он ему не позволит. Не сегодня — точно. Некогда грубая хватка сменяется успокаивающей: пальцы перестают безжалостно стискивать ткань, ползут выше, к плечам, позволяя прикосновению перейти в ненавязчивое поглаживание, — ласковое и нежное, — пока мальчишка, словно завороженный, смотрит на него, не отводя глаз. Не дыша даже. Господи, дай мне сил не сорваться, пожалуйста. — Ты мне дорог, и я бы не смог тебе отказать, понятно? Мне спокойнее от того, что я помогу тебе пройти через это, потому что никому не позволю тебя обидеть. Если ты ещё раз извинишься за то, чего не делал, то я точно тебе въебу. Головин осторожно кивает, продолжая молчать. Послушный мальчик, всегда бы так. — Ничто не навредит нашей дружбе, — говорит Черышев, загоняя противоречивое «Ошибаешься» глубоко в нутро. Он сделает всё возможное, но переиграет чёртов сценарий. — Я всегда буду рядом, что бы ни случилось. Если ты захочешь, чтобы я был. — Мы вместе, и мы справимся с этим, слышишь? Все поверят в то, что между нами есть что-то большее, никто даже копаться не станет — как и почему. Всем наплевать, кто и с кем спит, пока это можно обсуждать и делать на этом деньги. — Денис... — беспомощно хрипит Саша, силясь возразить, но ему не позволяют, продолжая: — Нам даже предыстория отношений не нужна, потому что мы всегда, блять, вместе. Уверен, что жёлтые газетёнки давно пишут о том, что я не обращаю внимания на женщин лишь потому, что у меня на них не встаёт. Его несёт, — откровенно, безудержно, но беспокойство и страх в глазах Головина отступает, сменяясь привычной теплотой, и это подстёгивает говорить дальше, — необходимое мешается с колкой правдой; Денис идёт по лезвию, балансируя на самом краю, но не позволяет главному сорваться с языка. — Верь мне, пожалуйста, — вместо этого просит он, сжимая худые плечи. И в эту простую просьбу — сорванную, произнесённую затаённым шёпотом, — вложено столько, что Черышеву становится по-настоящему страшно: потеряй он то, что у них есть, ему — пиздец, тотальный. Не сомневайся в том, что я сделаю всё, что в моих силах, чтобы ты был в порядке. Головин шумно выдыхает, кивает головой, соглашаясь со сказанным, и мужчина уже было собирается взять себя в руки (напомнить себе, кем они являются друг для друга наедине), когда расфокусированный взгляд мальчишки соскальзывает прямо на его губы. Черышев вздрагивает, словно от удара током: в голове загорается тревожная кнопка, уши закладывает от прилившей крови, пока он пытается включить контроль на полную мощность, сдерживая себя на коротком поводке убедительным «Не смей». Это всего лишь эмоции. Саша этого не хочет. Попробуешь — оторваться не сможешь. Не играй с огнём, Денис. Влажное дыхание издевательски щекочет чувствительную кожу, манит, просит сократить ничтожные миллиметры между; взгляд Головина — оценивающий, как перед решающим прыжком, и от этого — только хуже. Не делай этого, пожалуйста, иначе я не справлюсь. Всё прекращается вместе с громкой трелью мобильного, вынуждающего парней отпрыгнуть в разные стороны. На экране высвечивается номер Черчесова, звонку которого Черышев рад — впервые за долгое время. — Прости, — хрипло извиняется он, жестом указывая на нетерпеливо разрывающийся телефон, и позорно сбегает в тёмный коридор, оставляя мальчишку в одиночестве с бешено колотящимся сердцем и откровенным непониманием того, что только что чуть (не) произошло.