Соня не может вспомнить, с какого момента её жизнь начала скатываться по наклонной.
Вниз по лестнице, ведущей вверх.
Обычно таких, как она, описывают дежурной фразой: «Спортсменка, комсомолка и просто красавица». Примерная девочка любящих родителей, гордость школы... казалось, скулы должно сводить от отвратительного привкуса скуки.
От
шаблонности — приторной и тошнотворной.
Мама, заплетая аккуратные косы каждое утро (такие же правильные и ровные, как её дочь), приговаривала тихо: «Тебя ждёт большое и светлое будущее, милая, не подведи нас», терпеливо дожидаясь неуверенного согласного кивка в ответ.
Будто бы это негласное «Хорошо» развеивало остатки сомнений в её мыслях.
Будто бы.
Соня зажмуривается до спасительной темноты перед глазами с беззвучным «Прости меня», застывшим на губах солёной влагой; ей на спящего в своей постели Лёшу смотреть не нужно, чтобы знать о том, что она, чёрт возьми,
подвела; всех.
Не ошиблась и не оступилась — проебалась по всем фронтам, без крошечного шанса на реабилитацию.
Сколько способен сделать мимолётный взгляд, задержанный навсегда. Как может разрушить случайное прикосновение, выжженное глубоко внутри. Ей бы ослепнуть в тот вечер и мимо пройти, чтобы сейчас этой боли не испытывать, но...
У Судьбы свои планы.
Алендер уготованный себе всей душой ненавидит, но и жизни своей без него не представляет.
Вспоминает каждую из немногочисленных улыбок Миранчука, ей подаренных, и другого желать себе не смеет.
Она — марионетка в руках необычайно талантливого кукловода, что терпеливо его одобрения ждёт и восхищённо в глаза заглядывает при любой подвернувшейся возможности; противная и ненавистная себе в этой нездоровой зависимости и желании подчиняться тому, от кого бежать нужно, не оглядываясь назад.
Помни:
ему на тебя наплевать.
Не забывай: он никогда — никогда —
тебя не полюбит.
Внимательный взгляд ползёт по сильному телу мужчины, наполовину скрытому одеялом, в отражении в стекле, пока Соня старательно гонит от себя единственно настойчивую мысль: ей хочется остаться в этом дне навсегда.
Здесь и сейчас, пока комната хранит отголоски прошлой ночи, где в ней нуждались и не вспоминали ни о ком другом.
По крайней мере, она пытается в это верить.
Глупая и наивная девочка.
Они же с Лёшей — абсолютное
ничего, но без него ей —
никак.
— Ты вообще ложилась?
Голос у мужчины хриплый, что вызвано недавним пробуждением, и отчётливо равнодушный — всему, что связано с ней.
Пожалуйста, только не делай вид, что тебе на
меня не наплевать.
Я же
знаю чёртову правду, как никто другой.
Соня думает, что это —
тот самый момент, когда нужно сказать безысходное: «Я
не могу нормально спать после знакомства с тобой», а после попросить Лёшу уйти и никогда больше не возвращаться, но она лишь растягивает пухлые губы в очередной напускной ухмылке, мастерски скрывая невысказанное за маской безразличия.
Миранчук на неё не смотрит даже: выпутывается из плотного кокона одеяла и тянется к разбросанной на полу одежде, намеренный снова оставить её одну в течение нескольких минут.
— Я недавно проснулась, — зачем-то отчитывается девушка, не отводя взгляда от чужой напряжённой спины.
Им обоим известно о том, что она лжёт. Не первый раз за всё время.
Возможно, он бы возразил. Сказал, что не стоит её бессонных ночей. Попросил бы выставить его за дверь, когда ему в следующий раз приспичит оказаться на пороге квартиры без предварительного предупреждения.
Не будь ему по-прежнему всё равно.
— Останься, — просьба выходит практически беспомощной, опущенная сорванным голосом, — на... завтрак.
«Навсегда».
Лёша в дверном проёме тормозит как-то слишком резко, словно от неожиданного удара, и замирает в этой неловкой позе.
Она о
таком его раньше никогда не просила.
Одевалась молча, тихо шурша одеждой, и хлопала входной дверью, не прощаясь. Позволяла ему уходить, не предпринимая никаких попыток задержать его дольше необходимого.
А сейчас просит... остаться.
Что у тебя в голове, девчонка?
Что, чёрт тебя дери?
Тишина становится практически невыносимой, сдавливает горло стальной проволокой. Больно и ощутимо.
Соня терпеливо ждёт реакции и внимательного взгляда не отводит, в глубине души опасаясь того, что мужчина просто скроется за дверью её квартиры, так и не проронив ни слова.
Хуже его «Мне пора» может быть только тишина, служащая самым красноречивым ответом.
Именно она разрушает иллюзию того, что у неё, блять, есть этот шанс.
Шанс на взаимность.
Не молчи, Лёш.
Пожалуйста.
Мне и так летально — от своей любви к тебе, ты же видишь.
И сил на то, чтобы уйти, нет. И не проси их найти.
Я
не смогу, даже если попытаюсь.
Алендер дыхание задерживает, когда Миранчук, отмирая, шагает в тёмный коридор. Так (
не) больнее. Так ещё слышно собственное сердце, что обильно кровоточит в межрёберном.
Исчезни из меня, прошу.
Позволь почувствовать что-то, помимо «
Не нужна».
— Жду тебя в машине, — вдруг отчётливо говорит Лёша. — Тут неподалёку новый ресторан открылся.
Соня рвано выдыхает и смаргивает накопившуюся в уголках глаз солёную влагу.
Переспросить не успевает, потому что слышит громкий хлопок входной двери.
«Жду
тебя в машине».
И плевать, что это — с вероятностью в девяносто девять и девять десятых — обычное одолжение, которыми так привык разбрасываться Миранчук, когда речь идёт о ней.
Тот, другой, может занимать его мысли хоть всю оставшуюся жизнь, пока не появляется в
их поле зрения и установившегося шаткого спокойствия не нарушает. Пока не позволяет Лёше подобраться к точке невозврата.
Игра ещё не окончена, Головин. Я так просто
не сдамся.
Конечно, он не любит меня. И никогда не полюбит. Но сейчас он — здесь, со мной. И моей любви хватит на нас двоих.
Алендер опускается на стул и устало в зеркало смотрит, оценивая масштаб проблем, причинённых бессонной ночью.
А потом вдруг усмехается своему отражению надломленно, теряя недавний оптимизм.
Кого ты всё обманываешь, девчонка? Уж не
себя ли пытаешься?
Миранчук твоим не будет — ни сейчас, ни потом. Он даже в это мгновение тебе не принадлежит.
И тебе этого изменить, увы, не удастся.
Поэтому наслаждайся моментом. Пока
он продолжается.
* * *
Лёша оказывается на улице слишком быстро для человека, которому наплевать.
Наплевать на обычный завтрак, пропитанный тошнотворными любезностями и снующими вокруг услужливыми официантами, вежливо предлагающими попробовать «то вкусное блюдо»; наплевать на чьё-то присутствие напротив.
Пусть даже и
её, по-настоящему преданное и восхищённое.
Почему она всё ещё рядом с ним?
Почему не пытается сбежать, как делали все остальные?
Как это, блять, сделал
этот проклятый мальчишка, на котором его переклинило так, чтобы
не навылет.
Он ничего по отношению к девчонке, безумно в него влюблённой, не чувствует, а вот к нескладному пацану, с которым и жалкого месяца не провёл, его тянет магнитом.
И притяжение такое сильное, что мужчина попросту не способен ему сопротивляться.
Знал бы, что то легкомысленное «Потрахаемся» обернётся
этим, то совершенно точно не позволил
тому мальчишке из клуба завладеть его пристальным вниманием дольше, чем на пару секунд.
И угораздило же Антона потащиться в тот мерзкий гадюшник, господи.
А после приметить «татуированного красавчика, блять, Лёш, он же такой...» (далее — по спермотоксикозному списку), лучшего друга и заботливую мамочку Головина, что шёл в комплекте к внезапно обретённой компании брата.
Он помнит тот момент воочию, как и то, что сердце биться не перестало, а «бабочки в животе», о которых все так неустанно вещают, и крылом не повели при взгляде на пьяно покачивающееся на нетвёрдых ногах недоразумение, что всё время норовило клюнуть носом в привлекательную барную стойку и захрапеть беспробудным сном.
Помнит, но не понимает,
как его, блять, угораздило.
Вляпаться в него.
В такого.
Кто моментально вытравил воспоминания о девушке, годами безрезультатно пытающейся его внимания добиться, ждущей и жаждущей только
его одного. Многие ставили на хэппи-энд, но...
Тот вечер перечеркнул всё.
«Если твой братец сделает
ему больно, я сделаю всё, чтобы ты прошёл через то же, обещаю».
В одном Лёша убедился наверняка: Головин свои обещания, даже нетрезвые, держать умеет.
Скрепляет их умелыми поцелуями голодных губ и касаниями жадных пальцев.
«Я сломаю тебя, слышишь,
с л о м а ю, Миранчук».
Только вот необоснованно, потому что Антон обозначенной черты не перешёл.
Так почему же ты пренебрёг
тем, что поклялся дать взамен?
Неужто хочешь, чтобы
твои правила сыграли
против тебя?
* * *
— Блять.
Незамысловатое ругательство срывается с подрагивающих от холода губ Смолова, когда пачка с затёртым логотипом какой-то табачной фирмы оказывается пустой, лишая его возможности скоротать липкое ожидание за благоговейным втягиванием дыма в прокуренные лёгкие.
Курить он не любит и в сигаретах ничерта не разбирается, но сейчас ему катастрофически необходимо занять себя хоть чем-то. (
Само) убийственным, к примеру.
Определённо, поступок взрослого самодостаточного мужчины.
Остаётся надеяться, что это не Сашка решил поиграть в смертника и утащить пару никотиновых палочек из его заначки; конечно, ему
уже продают, но побесить чрезмерно заботливого Федю — дело принципа, не меньше.
А принципы у мальчишки железные. Впрочем, как и яйца.
Он заливисто хохочет, когда Смолов палит его на балконе с очередной выуженной из ниоткуда сигаретой, не затягивается полностью, — чистое скучающее баловство, практически подростковое и такое
его, — зарабатывает заслуженные парочку затрещин, прежде чем избавиться от травящей организм дряни.
Словно пытается восполнить пробелы в своей жизни, чего не удалось сделать в семье.
У них разница в возрасте небольшая, а Сашка всё равно смотрит на него восхищённо, как на грёбанный эталон, и побитой собакой возвращается, доверчиво прижимаясь к груди. Вываливает накопившееся взахлёб, смаргивает невысказанное с ресниц, и совершенно не стыдится своей слабости.
И Федя не находит в себе ни сил, ни желания его оттолкнуть.
Только сейчас чувствует себя на редкость паршиво, находясь здесь и ожидая того, кого не должен.
Хотя бы ради
него признать эту связь неправильной и перестать срываться по первому звонку.
«Я хочу, чтобы ты был счастлив, поэтому не вздумай лишать себя
его, Федь».
— Сука, чтоб тебя...
— «Чтоб меня» — что?
Пальцы впиваются в истерзанную до дыр пачку и окончательно упаковку рвут (
себя так тоже можно, наверное, попытаться бы); Смолов выдыхает шумно, а потом оборачивается за спину.
— Пока ты прихорашивался, я пиздецки замёрз, для справки.
Антон расплывается в неуместной сейчас улыбке, чем вызывает вполне естественное желание стереть её с губ, желательно — кулаком. Федя приценивается, прикидывая, с какой руки замах окажется удобнее, но весь его воинственный пыл летит к чертям собачьим, когда Миранчук совершенно, блять, по-детски, чмокает его в покрасневший нос.
Прекрасно, блять.
Ощущение такое, что ударил не он, а его.
— Если бы ворчал поменьше, давно бы согрелся уже, — информирует его Антон, пожимая плечами.
Господи, дай мне сил (
не) отказаться от него.
Я, сука, не справлюсь, даже не рассчитывай.
— Нам поговорить нужно, — хрипло сообщает Смолов, никак не реагируя на откровенную провокацию. Миранчук хмурится мгновенно и подбирается весь; былая весёлость слетает с лица, как штукатурка с потолка.
Он сдержанно кивает и позволяет Феде обойти себя, чтобы послушно пойти следом, не нарушая поселившейся между ними неуютной напряжённой тишины, пока тот молится всем известным ему богам с заученной за пару часов
до мантрой:
«Пожалуйста, не проси меня
остаться, потому что я собираюсь
уйти, Антон».
