The chain of fate

      Где-то там, в глубине леса, там, среди густых деревьев, живут лесные нимфы из рассказов отца. Маленькая Джоанна всегда верила в них, часто засматривалась в глубь леса, в саму чащу, ищя изящные силуэты лесных дев. Взрослая Джоанна мечтает, чтобы хоть одна из этих грёбанных нимф прекратила её существование. Чтобы заманила в свои сети и никогда не выпускала из забвения.       Нимфы живы по-настоящему: они танцуют, поют, летают между деревьев (в рассказах отца, конечно же). Джоанна мертва по-настоящему. Она забыла, что такое мотивация, желание жить и радость мелочам. Она как прогнивший ствол дерева, который покинули даже черви. Джоанна — ходячий труп, который всё никак не может покончить со всем без участия нимф.       Каждый раз, когда нож вновь гладит бледную кожу, где-то далеко она слышит голоса тех самых, чёртовых нимф, а в душе колит за смерть семьи. Они умерли из-за неё. Именно из-за уважения к большой семье Мейсон, седьмая не делает смертельные порезы.       В её доме февраль, и плевать, что за окном лето в само разгаре. В её доме холодно, как в морге, как в могиле, в которой ей самое место. Девушка кутается в одеяло, которое пора бы уже постирать, с головой, пытаясь согреться, отбрасывая мысль о том, что стоило бы открыть шторы и пропустит в дом лучи солнца. Её знобит от собственного страха, от призраков прошлого, что никак не могут покинуть память.       Джоанна надломана, сломана, переломана и вывернута наизнанку. Она проклинает мир и саму себя. Ей хочется разломать этот дом к чертям, уничтожить всё, что связывало её с играми, но не может. Это её проклятье, вечный шрам на самом видном месте.       Она никогда не кричит, а тем более не плачет из-за кошмаров. Лишь обезумевший от страха взгляд упирается в потолок, а тело немеет от ужаса. Раньше это пугало, она могла до утра сидеть у окна, поджав колени. Тогда она была ещё юной, у неё даже были длинные волосы.       Сегодня в кошмар пожаловала девочка, чьё имя Мейсон не помнила. Она его даже не знала. Эта девочка была убита ей перед финалом. Забавно, да, — не знать имя своей жертвы? Кого это вообще волнует, когда на кону твоя собственная жизнь?       За столько лет Джоанна придумала много оправданий своим поступкам.       Ноги ступают на холодный пол, и Мейсон, укутавшись в одеяло, бредёт на первый этаж. Пол под ногами играет серенаду из скрипов. Кажется, что где-то под деревом живёт маленькое беспомощное существо, а эти скрипы — мольба о спасении.       У порога одиноко торчит топор. Кажется, что это самое идеальное оружие. Блестящее, острое, уничтожающее, но стоит подойти ближе и поймёшь, что это дешёвый топор, купленный на рынке у старика, который рассыпится от первого удара по дереву.       Часы встали (Джоанна, если честно, даже не знала, когда механизм перестал работать), а из-за толстых штор трудно понять, какое сейчас время суток. Она бы отдёрнула их, если не было настолько плевать.       На кухне всегда есть что "перехватить": готовой еды тут нет и в помине небыло, а ест сама девушка лишь тогда, когда желудок сводит-сводит от боли, как сейчас, например.       В рот отправляются несколько сухариков, и тут же девушка морщится от их остроты. Холодная вода обжигает горло, и Джоанну бесит, что она не может ориентироваться в собственном доме. Лишь какая-то сладость смогла усмирить ядерную войну во рту.       Дом содрогается от топота, когда злая девушка уходит на верх. В сердце февраля.       Вновь отдаваясь холоду.