Когда цветут липы

Телефонный звонок — набатом в ночи, сигналом тревоги, бритвой по нервам. Сердце бешено колотилось в груди, сотни панических мыслей взорвали мозг: что-то с отцом! Или с матерью, нет, с детьми! Дима, Дима, господи, только не это!.. — Алло! Говорите, я вас слушаю! Голос почти забытый, голос из прошлого, мирного и как будто даже счастливого. — Привет, Андрюха! Как жизнь? — Лёха! Блядь… Ты что… С тобой все нормально? — Да, а что? Чего ты так подхватился? Просто ты не звонил так давно, вот я и подумал, как ты там, не случилось ли чего? — Да нет, нормально, — нащупал на тумбочке бутылку, торопливо глотнул тепловатой воды. — Просто у меня сейчас два часа ночи, вот я и психанул… — Подожди, как это? А где это ты? В отпуске? — В командировке, в Калифорнии. — О, классно. В Диснейленд поедешь? — Да на хрен… Работы много, какой ещё Диснейленд. Один раз только на пляж выбрался. — Ну ладно, короче. Извини, что разбудил. Приедешь, позвони, лады? Встретимся, бухнем. А может, и ещё что. — Конечно, Леха, позвоню. Давай, счастливо. Сердце успокоилось не сразу. Странная тяжесть легла на грудь, будто небо налилось свинцом, и воздуха осталось слишком мало. Так мало, что не вдохнуть. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль: отец сердечник, а значит, может, и он. Вот так здоровые сорокалетние мужики вдруг валятся с ног, просто падают, чтобы уже никогда не встать. И пусть, если на то пошло. Пусть хотя бы раз в жизни кто-то принял решение за него, и чтобы не было выхода. Чтобы от него самого не зависело ничегошеньки. А Дима сейчас на работе. Интересно, что он делает сейчас? Ведь можно просто ему позвонить. А впрочем, нет. Пусть он спокойно работает. Пусть он будет спокоен и свободен, пусть сам за себя решает. Пусть найдёт себе хорошего парня… Какого, на хрен, парня! Он задушит любого, разорвёт зубами, по стенке размажет… Это вошло в привычку. День проходил в хлопотах, в работе интересной и сложной. Андрею пришлось признать: люди в «Вите» работали как подорванные. Становились понятны требования Линды, её звонки в десять вечера или в шесть утра, её дотошность и требовательность. Для них это было в порядке вещей: планировать жизнь вокруг цикла оборудования, появляться на работе в полдень, чтобы остаться до полуночи, а в девять вечера заказать пиццу и пиво и за этим простым ужином принять окончательное решение — использовать LowFreq, а не Mutect2… Начальство узнает об этом завтра и никуда не денется. А вечером, когда бы этот вечер ни наступил, он набирал знакомый номер. Тихий голос касался лица, бежал по венам, гулким эхом отзывался в груди. Тема разговора значения не имела. О чем бы они ни говорили, они говорили об одном. О том огромном несчастье, которое свалилось на них, о проклятии, от которого нет спасения. Без которого нет жизни, хотя и с ним её тоже нет. — Слушай, сегодня прибегает ко мне МакКормик, подсовывает бумажку. Контракт о неразглашении. И говорит: «Пошевеливайся, сейчас пойдём на совещание с другой компанией. Они будут делать для нас классификацию мутаций. А потом и клинические аннотации».  — Серьезно? Но ведь если тебя позвали на такое совещание, это неслучайно? — Линда говорит, они готовят LOI. Но ты никому не говори, даже Николай ещё не знает. — Значит, ты задержишься там надолго. Наверное, когда ты вернёшься, я уже не буду здесь работать. — Дима, пожалуйста, не уходи. Послушай, я не только из соображений карьеры. Просто… Может быть, мы сможем как-то… Ну, не знаю, быть друзьями с привилегиями. Встречаться иногда. Я знаю людей, которые живут так годами. — Господи, Андрей… Неужели ты думаешь, что это возможно? Что я смогу так, с тобой?.. Как всегда, в разговоре наступал такой момент, когда слова застревали в горле и нужно было что-то сказать, срочно сказать что-то простое и понятное, лёгкое и неважное. — А я теперь могу сам загрузить NeoSeq. Прогнать весь цикл от начала до конца. — Здорово. А Бен, стало быть, научился обнаруживать делеции с длиной, превышающей среднее прочтение? — Как бы не так. Он совершенно не интересуется анализом. Важный день, наконец, настал. «Виту» начало лихорадить за неделю. Незнакомые люди ловили Андрея в коридорах и хлопали его по плечам. В кафетерии ему уступали место и говорили приятное. А однажды в лабораторию Бена зашел сам Том Уайт и официально, хоть и по секрету, сообщил, что контракт будет подписан не позднее середины мая. Так и получилось. Само подписание контракта состоялось там же, в Хейварде, в штаб-квартире «ВитаТек», куда зажравшийся Николай приехал на наёмном лимузине. Ни Андрей, ни Бен в церемонии не участвовали. Они отметили событие вечером в шикарном ресторане в Сан-Франциско, несомненно, выбранном Крисом. Андрей немного тяготился излишним вниманием персонала, Крис этим вниманием наслаждался, Бен, казалось, и вовсе его не замечал. — Я вообще не понимаю, в чем прикол, — пожимал он покатыми плечами. — Я с самого начала знал, что это будешь ты. И Линда знала. Как мы с ней скажем, так и будет, а ты уже и так наш. Меня Том спросил, я ему так и сказал: «Я уже работаю с Дымовым, мне больше никто не нужен». Ага, сейчас, они мне команду из «Квеста» пригонят. Они же меня одним сбором требований замучают. — Подожди, может, и мы ещё тебя замучаем, — улыбнулся Андрей. — Ага, конечно! Похож я на придурка. Ты уже все требования знаешь, теперь все к тебе будут приставать, а не ко мне. А неделей позже Бен отвёз его в аэропорт. Контракт был подписан, СРС в первом прочтении оформлен, и теперь его присутствие требовалось дома. Там, где все эти красивые таблицы и диаграммы обернутся мегабайтами кода, способного сделать то, что ещё никогда и никем сделано не было. Бен заметно грустил, Андрей даже удивился, насколько его новому другу не хотелось расставаться. — Ты давай возвращайся скорее. Мы с тобой хорошего всякого наделаем. Возьмёшь в супруги Келси, будем дружить домами, — проговорил Бен, протирая очки полой рубашки. А потом, будто спохватившись, прибавил: — Шучу я, конечно. Просто, знаешь, я к людям привязываюсь. То есть у меня две крайности: или не замечаю, или привязываюсь. Так что ты не забывай, приезжай. — Да ладно, Бен, — Андрей нерешительно погладил мягкое плечо. — Мы с тобой будем дважды в неделю говорить по телефону. Статус-митинг по вторникам и разработка по четвергам. — Да уж, конечно, — ухмыльнулся Бен уже знакомой хитрой улыбкой, и от сердца немного отлегло. — Так я и появлюсь на ваших звонках, делать мне больше нечего. Все, что тебе надо, ты мне напрямую говори. И я так же буду делать. А то мы потонем в этой говорильне, это я тебе гарантирую. Чуть больше месяца продолжалась его командировка, а казалось, что не было его в городе целую вечность. Уезжал он из тусклого и серого города с черными проплешинами между грязными сугробами, а вернулся в весеннее цветение. Тяжелые гроздья сирени мокли под мелким дождём, на клумбах алели острые свечи тюльпанов. Его никто не встречал. Он поймал такси и на автомате назвал адрес. К дому со стеклянными стенами подъехали уже в сумерках. Не задумываясь, отпустил такси, даже не позвонил заранее, будто гнала его какая-то нетерпеливая нужда, а впрочем, так оно и было. Домофон отозвался знакомым голосом. Андрей прокаркал: — Дим, это я. Впусти, пожалуйста. Послышалось короткое восклицание. Домофон запищал, впуская. Полетел по лестнице, отчего-то не доверяя лифту. Вломился в приоткрытую дверь, и тотчас же сильные руки обхватили его шею. Поцелуя не последовало, Дима просто прижался к нему, лицом к лицу, щекой ко лбу, крепко, будто пытаясь слиться в одно целое. И лишь целую минуту спустя жадные губы нашли его рот, и Андрей тихо замычал, обнимая гибкое и сильное тело. Все было по-другому, нетерпеливо, резко, грубо. Дима прижал его к стене, прикусил губу, крепко прихватил за волосы. Андрей задрал его свитер, прошёл ладонями по рёбрам, по спине, скользнул за резинку домашних штанов, крепко стиснул круглые половинки. Вжикнула молния, Дима сдёрнул его джинсы, нетерпеливо кусая губы, обхватил член. Андрей снова застонал от острого, невыносимого желания, от боли, от всего сразу. Слишком много было всего, слишком сильно, слишком хорошо и жутко. Дима одним резким движением повернул его лицом к стене, нетерпеливо дёрнул на себя бёдра. Андрей не любил вот так, по-чёрному, без подготовки, да и слишком давно никого не было, тут без боли не обойтись. Но когда жёсткие пальцы нашли его отверстие, он двинулся им навстречу, ведь просто иначе и быть не могло, ведь терпеть он больше не мог, ни одной секунды. Видимо, Дима чувствовал что-то похожее. Ласки не затянулись, он взял его точно так же, резко и жёстко, точно так, как ему и хотелось, как ему и мечталось каждую ночь этого долгого месяца. И так же резко и жадно стал он насаживаться на член, дергая собственный конец даже не в желании удовольствия, а в самой острой, невыносимой нужде. Плыла перед глазами стена слоновой кости, и с каждым толчком отступало безумие, будто Дима выбивал, вытрахивал из него весь накопившийся в крови яд, сухое безразличие гостиничных простыней, горечь утреннего кофе, не разделённого ни с кем, и тоску, чёрную и неизлечимую, будто смертельная болезнь. А потом осторожные пальцы вытирали его щеки, почему-то мокрые, и ласковые губы легко касались его век, и тихий голос, заметно срываясь, повторял: «Не надо, радость моя, не надо… Всё, уже всё… Всё уже прошло». Это он о чём? Это он ему? Ничего, это уже не имело значения. Его ждали, и он вернулся. Он вернулся домой. Говорили они в тот вечер мало. Просто пили белое вино с сыром и хлебом, а потом — чай. Просто смотрели друг на друга. Просто, повинуясь внезапному импульсу, тянулись, чтобы коснуться руки, плеча, волос, будто проверяя: это ты? Ты и вправду здесь? И можно было отдаться этому простому и тёплому течению, но глубоко на дне липкой грязью лежала ложь. Она заставила спрятаться в туалете, позвонить маме и наврать про отменённый рейс, в связи с которым придётся ночевать в Вене. Да, прилетит завтра утром. Да, конечно, позвонит из аэропорта. Ложь заставила достать из чемодана новенький, в нераскрытой упаковке, последний айфон, который он вообще-то купил себе, потому что верил — парня у него больше нет, а значит, и подарок ему везти не нужно. От яростной, пронзительной радости в золотых глазах стало совсем стыдно. Лишь в постели все было честно, по-настоящему, там и боль была честной, и радость. Там он мог отдаваться полностью, до конца, до последнего хриплого крика, до розовых разводов на простынях. Там он мог быть собой. Смена часовых поясов взяла своё. Андрей проснулся ещё до рассвета, в сером сумраке между тьмой и светом. Посидел, поглядел на Димино лицо, бледное и осунувшееся, с темными кругами под глазами, с заострившимися скулами. Такое лицо могло принадлежать человеку больному или смертельно усталому, но Дима брал его прошлой ночью раз за разом, а значит, дело было не в болезни. А вернее, да, именно в болезни, и этой болезнью был он сам, Андрей Дымов, трусливая тварь, несущая всем близким только боль. Осторожно поднялся с постели. С благодарностью принял боль, как христианский мученик, умерщвляющий плоть. Кто знает, удалось ли ему одеться бесшумно, или Дима просто сделал вид, что не проснулся. Тихонько лязгнула за спиной дверь. Он снова бежал, но это в последний раз. Его дорога закончилась вот за этой закрытой дверью, за стеной тёмного стекла, за поворотом на шумную магистраль. Он поймал такси. Позвонил родителям: «Да, только что прилетел. Еду из аэропорта домой отсыпаться. Да, устал, как собака. Конечно, завтра приеду, а сегодня — сразу в постель». В зеркало заднего вида поймал понимающую ухмылку таксиста и про себя поблагодарил его за молчание. На разговоры просто не было сил. Собственная, с любовью устроенная квартира встретила холодом, мраком и стерильным отсутствием жизни. Поразил контраст между этим склепом и Диминым домом, где его ждали и любили, где он мог быть не один. Андрей разделся и, дрожа, улегся на холодных простынях, укрылся с головой. Спать в утро приезда из-за океана не рекомендовалось, но не было сил встретить жизнь лицом к лицу.