Когда цветут липы

Родной офис встретил его как героя. Николай созвал собрание, на котором отдал должное вкладу Андрея в общее дело. Хвалил его в своей обычной манере: — Вот наш Дымов, отличный руководитель новой школы, всегда видит цель и идёт к ней любым путём. Он просто порвал всю конкуренцию и никому не оставил шансов. Он даже беременную МакКормик и её нетрадиционно ориентированного друга сумел обаять, уж не знаю чем! Смеялись. Улыбался и Андрей, изо всех сил стараясь не смотреть на Диму. И все же увидел, как тот, резко повернувшись, вышел из зала, с заметным хлопком затворив за собой дверь. Хотя этот жест никто, кроме него, кажется, не заметил. Но Андрей услышал звук пощёчины. Так трусость становится подлостью. Вот сейчас, одной этой трусливой улыбкой он предал и Бена с Крисом, и грустного анимешку Келси, а самое главное — Диму. Да и себя, если уж на то пошло, но это уже такая ерунда. Босс между тем продолжал раздвигать горизонты: — Теперь мы вышли на другой уровень. У нас теперь есть возможность нанять специалистов мирового класса. А значит, и каждый из здесь присутствующих должен будет доказать своё право на то, чтобы работать в новых условиях. Знаете, как говорится, «кто писает, как щенок, не может бегать с волками», хе-хе-хе… Мы должны уделить особое внимание оптимизации процессов, лучшим инженерным практикам, грамотной документации. А это значит: автоматизация тестирования, ревизия кода, мониторинг… Андрей отвлёкся и едва не пропустил обращённое к нему: — Давай, Дымов, объясни всем, какие перед нами стоят конкретные задачи. — Прежде всего мы должны перевести требования заказчика в технические спецификации, на основании которых руководители групп могут приступить к дизайну системы… Он говорил правильные слова, но смысл их ускользал. Как будто эти слова имели смысл, только когда слушал их Дима, а без него комната опустела. Всего лишь ещё один проект, ещё пара тысяч, а в конце пути — всё тот же холод и то же одиночество. Кто сказал, что он спасает жизни? Тут и своей не спасти. Закружились листки календаря. Май подходил к концу, уступая место такому же дождливому и холодному лету. Одиннадцатичасовая разница во времени убивала. Первый звонок в шесть утра, а в Долине пять вечера, рабочий день завершается, и только ненормальный график «Виты» позволяет собрать людей на совещание. Последний звонок в десять вечера, а в «Вите» это как раз начало рабочего дня, и даже не все ещё собрались на своих местах. Каждый день интервью, ведь им нужно нанять с десяток программистов и тестеров, пару сильных проджект-менеджеров и как минимум с пяток биоинформатиков. Диму видел редко. Как выяснилось, он теперь числился контрактором. Когда хотел — приходил, когда хотел — уходил, часто работал дома. Однажды Андрей приехал к нему, как обычно, без предупреждения. Дима впустил, накормил ужином, качественно трахнул. Но прошлого исчезновения не забыл. Намекнул, что лучше бы Андрею ночевать дома. А провожая, глядя в пол, сказал: — Андрей, будь добр, решись уже на что-нибудь. Такие отношения не для меня. Я очень плохо переношу неопределенность. Захотелось подойти, прижаться щекой к изгибу шеи, вдохнуть родного тепла. Но Димины слова возвели между ними стену. Андрей признался: — Я не знаю, что мне делать. Без тебя не могу, но и на твоих условиях не могу тоже. — Тогда просто реши, чего ты не можешь в большей степени. «Чего ты не можешь в большей степени…» —  он повторял эти слова снова и снова. Обсуждая серьёзные вещи, по дороге на работу или к родителям, играя с детьми, ночью, лёжа без сна и вслушиваясь в шум дождя. Когда же закончится этот дождь? Когда уже наступит нормальное лето? «Никогда, — всхлипывала за окном ночь. — Это и есть лето, ты разве не знаешь? Посмотри в календарь, пересчитай листки. Каждый листок — день, которого не вернёшь. Кусочек жизни, безвозвратно ушедший. Песчинка, упавшая в стеклянную колбу с именем «прошлое». А завтра ты проснёшься на том же месте, и точно так же будет вздыхать за окном дождь, и следующий листок будет так же похож на предыдущий, как одна дождевая капля — на другую. Реши: или каждый день неповторим, или все они одинаковы. Пойми, чего ты не можешь в большей степени». С помощью Анны удалось нанять биоинформатика мирового класса, тетку за сорок, которая проработала в «Роше» пятнадцать лет. Докторская степень Бостонского университета Тафтс, острый интеллект, удивительно разнообразный опыт. Николай сказал прямо: — По-моему, не хуже твоего Калиновского. Пусть сдаёт дела. Во-первых, он контрактор, денег гребёт туеву хучу, а нифига не надёжный. Может уйти в любую минуту. Я уже заколебался его удерживать. Да и люди на него жалуются. Надо что-то решать. Надо что-то решать. Однажды вечером вышел из офиса и уже на парковке вдруг понял: дождя больше нет, к тому же почти светло. Так поздно, а почти светло. Страшно не хотелось ехать домой. Кружил по городу, объезжая знакомые места: Cafe de Paris, Грибоедова, бизнес-центр. И неожиданно приехал туда, где прошло его детство. Где упал с календаря первый листок. В те времена, двадцать лет назад, этот район считался городской окраиной. Девятиэтажка с гастрономом на первом этаже ничуть не изменилась, хотя гастроном назывался по-другому. А вот гаражей на месте не было. Андрей даже оставил машину возле школы, тоже изменившей лицо, и прошёл пешком знакомым с детства маршрутом. Но нет, никаких гаражей. Пятиэтажное офисное здание, на первом — парикмахерская и цветочный магазин. От липовой аллеи, где смыкали кроны огромные старые деревья, высаженные чуть ли не сразу после войны, осталось лишь одно дерево, зато заботливо сохранённое, окружённое деревянной скамейкой. На скамейке тусовались подростки, дым дешевых сигарет терялся среди густой листвы. Андрей прошел было мимо, но потом вернулся. Какого хрена! Это его район, его гаражи и его липа. — Пацаны, сигаретой не угостите? Протянули помятую пачку, даже зажигалкой щелкнули. Пока молодёжь уважает старших, ещё не все потеряно. Сел на скамейку, по другую сторону от детишек, облокотился на толстый шершавый ствол. Табачный дым драл глотку, неужели так было всегда? Он — Димин непосредственный начальник. Надо решаться, говоришь? Хорошо, завтра он подойдёт к нему и скажет: «Мы решили принять твоё заявление. Сколько тебе нужно времени, чтобы передать дела Козловой?» И ещё скажет: «Спасибо за отличную работу. Можешь рассчитывать на самые лучшие рекомендации». Время и этому листку полететь в мусорную корзину. Давно пора было его перевернуть. Что-то с глубоким гулом пролетело над головой, с хрустом ударилось о ветку. Майский жук. Совершенно безобидное страшилище. Почему их называют майскими? Надо бы июньскими. Пробиваясь сквозь вонь дешевых сигарет, плыл над землёй сладкий и свежий аромат цветущей липы. Запах из детства, одно из немногих впечатлений, которые он унесёт в могилу. Он не забудет и другого. Как Дима держал в ладонях его озябшие ступни, как дрожал в его руках, как в белой жилетке ехал на коньках — не забудет. Но это и не обязательно. Забывать не обязательно, достаточно только понимать, что это — в прошлом. И понимать без сожаления. Ведь это здорово, что такое чувство было в его жизни. Сколько людей ждут этого, мечтают, ошибаются и все равно не теряют надежды, чтобы в глубокой старости, на пороге смерти все же признать: не сбылось, не случилось, обошло стороной. То, ради чего распускаются в ночи цветы, о чем поют грустные песни на чужих языках, от чего замирает сердце и пропускает удар, вот это, самое главное, им не повстречалось. А ему повстречалось. Он знает, как это — любить. Какое это жуткое счастье и какая невероятная боль. Он знает. Ему повезло. Он богаче многих. И если он умрет, здесь и сейчас, под этой старой липой, это, пожалуй, будет лучше всего. Ложился под колёса родной город, знакомый и немножко другой, изменившийся необъяснимо, но заметно. А может быть, это изменился он сам? Новый день, новый листок календаря. Следующим утром пришлось признать: лето все-таки наступило. Оно заглядывало в окно с доверчивой простотой соседки по даче, без кокетства и даже без любопытства, просто оттого, что не может иначе. Шестичасовой звонок он сделал из дома. Лишь после этого принял душ, побрился, оделся. Что-то выключилось в его мозгу, а может, наоборот, включилась какая-то защита, выставила матовый экран между ним и солнечным утром, потоком машин, зданием бизнес-центра. Между ним и каждым человеком на земле. Он видел все и всё замечал, будто смотрел фильм, где режиссёр-новатор обожал замедленные съемки и отчего-то давал крупным планом несущественные предметы: рыжего кота на спинке скамейки, шипящую кофеварку, седую прядь в стильной причёске новой сотрудницы. Больше не было ни больно, ни страшно. Он обратился к ней с вежливой улыбкой: — Елена Викторовна, я хотел бы познакомить вас с сотрудником, которого вам предстоит заменить. Вместе подошли к Диме. Тот поднял на них глаза. — Вот, Дмитрий Калиновский, бывший руководитель группы алгоритмов редких мутаций. Сейчас он работает по контракту. Дима, знакомься, Елена Викторовна Козлова, она примет у тебя дела. Мы решили удовлетворить твою просьбу об увольнении. Как только Елена Викторовна почувствует себя способной выполнять твои обязанности, твой контракт будет закрыт. Мне кажется, в ваших общих интересах, чтобы это произошло по возможности скорее. В кабинете осторожно прикрыл за собой дверь. Хотелось сохранить этот кокон, защитный экран искусственно созданного вокруг него отчуждения. Пусть и дальше будет так, пусть так будет всегда. Когда не чувствуется вкус кофе, не злит очередная ошибка туповатого Сиротина, не радует присланная на телефон улыбающаяся мордаха Кристины. Глядеть на мир через тонированное стекло медленно движущегося автомобиля намного лучше, чем ощущать его каждым нервом лишенного кожи тела. А если дымка рассеется, он, пожалуй, пойдёт к врачу и попросит выписать ему какие-нибудь бета-блокаторы, или транквилизаторы, или что там ещё выписывают склонным к истерике психам… Странно, но отрешённость не мешала работе. Может быть, чуть медленнее обычного приходило осознание того, что именно ждут от него люди, которые пишут ему сообщения, звонят по телефону или посылают СМС, но и это, в сущности, не так уж важно. Все придёт в своё время, и так или иначе все решится. С его участием или без такового, удачно или не слишком. Как там говорил Крис? Вода под мостом. Впрочем, один звонок отличался от других. Знакомый голос донёсся издалека, из простых времён, из детства: — Андрюха? Привет! Как дела! — Привет, Савич! — ответ вырвался сам собой, и лишь потом подступило к горлу что-то тёплое, родное. — У меня все отлично, а ты как? Давно тебя не было слышно. — Да, тут такое дело… Короче, Ритка на сохранении лежала, практически с Нового года. Только в прошлую пятницу выписали. Так что я был многодетным отцом, так сказать. — Да ну? И как она себя чувствует? Надо что-нибудь? — Сейчас все нормально. Просто надо осторожно, тяжестей не поднимать, такие вещи. А так, все нормально. — Ты даёшь. Значит, у тебя будет ребёнок? Третий? — Нет, бля, восьмой! — заржал довольный друг. — Что ты тормозишь, братан, бухнул с утра? Ладно, не грузись, я чего звоню. У Артёмки днюха, отмечаем в эту субботу. Приходи, Дым! Ты мне реально нужен, будет куча мамаш со своими сопляками, я там погибну. Придёшь? — Конечно! Во сколько? — Я тебе скину адрес и время. Рита заказала зал в детском клубе. Детский клуб, прикинь! Это вообще нереально. — Отлично, вам меньше убирать в квартире. Спасибо, приду, конечно. — Спасибо, братан! И вот ещё что… — голос Савича приобрёл несвойственную ему проникновенность. — Если ты хочешь прийти не один, ну, в общем, ты понял… Это вообще не проблема. Приводи кого хочешь. Я Ритке рассказал, ты не злись. У нас секретов нет друг от друга. Так что ты приходи с кем хочешь, это все нормально, ты понял? — Понял, Савич. Спасибо. Я приду с Элтоном Джоном. — Вот же ты зараза, Дым! Ладно, я побежал, до скорого! — До скорого, Савич! Привет семье. Жаль, что радость от такого важного звонка тоже оказалась размытой, стёртой матовым фильтром. Он придёт на детский праздник один. Он вообще теперь всегда будет приходить один, куда бы ни позвали. И это самое честное и самое горькое, что он может сделать. Захотелось вдруг выйти на улицу, под летнее, но ещё нежаркое солнце. Андрей отшил увязавшуюся следом Кравцову, неторопливо пообедал в кафе возле парка, в котором уже вынесли на улицу столики. Прошёлся вдоль набережной, купил в ларьке мороженое в вафельном стаканчике, съел, обляпав светлый пиджак, естественно. Он ещё оттирал лацкан носовым платком, когда подходил к стеклянным дверям офиса. Он ещё существовал по ту сторону экрана, когда на ступеньках рядом со входом увидел Диму. Тот был не один. Рядом с ним, лицом к лицу стоял стройный парень очень интеллигентной наружности, в летнем костюме, в стильных дымчатых очках. Они беседовали о чем-то приятном, улыбаясь легко и приветливо. Андрей вдруг остановился, будто наткнувшись на невидимую стену. Парень в очках механическим, бездумным жестом поглаживал Диму по предплечью. Тот, казалось, ласки не замечал. А мимо проходили люди. Некоторые из них знали Диму в лицо. Многие оборачивались. Но эти двое на ступеньках, полностью поглощённые беседой, вокруг не смотрели и чужого внимания не замечали. Парень что-то сказал, Дима рассмеялся, покачал головой. Рука парня скользнула выше, прошла по плечу, легла на шею. Все так же смеясь, Дима наклонился и мягко, чувственно коснулся губами губ очкарика. Поцелуй не был ни долгим, ни особенно страстным, он был ОБЫКНОВЕННЫМ. Как будто не было ничего более естественного, чем поцеловать парня у входа в собственный офис, у всех на виду. Дима снова улыбнулся, легонько хлопнул своего собеседника по плечу, повернулся и исчез за стеклянными дверьми. Двинулся с места и парень, достал из кармана телефон, глядя в экран, зашагал прочь. Прошёл довольно близко от Андрея. Тот даже успел заметить тень мечтательной улыбки, ещё не стершейся с его по-юношески полных губ. И экран рухнул, рассыпался острыми осколками, а жизнь захлестнула Андрея, будто штормовая волна, сбивая с ног, ослепляя и оглушая. Ещё несколько секунд он ловил ртом воздух, пытаясь справиться с лавиной обрушившихся на него ощущений, с ослепительным солнечным сиянием, с воем близкой сирены, с запахами и звуками, с болью и обидой такой острой, что нечем стало дышать. Он вдруг с предельной ясностью понял, что в заляпанном пиджаке стоит соляным столпом на тротуаре, а мимо проходят люди, а у входа курит кто-то знакомый и, может быть, смеётся сейчас над ним. Он сделал первый шаг. Второй оказался быстрее, третий — ещё быстрее. В стеклянные двери, за которыми несколько минут назад скрылся его Дима, он влетел уже с разбегу. На своём этаже сразу бросился в туалет, сорвал испорченный пиджак, засунул его в урну. Ледяной водой сполоснул лицо. Из зеркала глядел на него смутно знакомый человек с сумасшедшими глазами. Молился об одном: чтобы только никто не остановил его сейчас, никто не пристал к нему с глупостями. Дверь кабинета запер за собой на замок, упал в кресло для визитеров, закрыл лицо руками, беззвучно зарычал. Вставали на место недостающие фрагменты и складывались в картину, в которой ему, Андрею, не было больше места. С чего он взял, что Дима по-прежнему верен ему? Что за все то время, что он мучился сомнениями, учился прогонять NeoSeq и резвился на пляже в Калифорнии, у Димы никого не появилось? Да, он сказал ему: «Пока мы вместе, больше никого не будет». Но разве они вместе? Конечно, нет! Теперь понятно, почему Дима не стремится к новым встречам, почему недавно выгнал его. Ему теперь все равно, что решит Андрей. Нет, может быть, не все равно. Но он переживёт их разлуку без особого труда. Он не захочет умереть, не скрутится в один комок невыносимой боли и раненым зверем не завоет. Он пойдёт своей дорогой. Для него ничего не закончится. Все закончится только для Андрея. Все закончится, потому что совершенно точно никогда в жизни он не полюбит другого. Даже близко никого не подпустит. Даже в мечтах не сможет представить себя с другим. Его квартира, которую он когда-то покупал на двоих, в смутной надежде на семейную жизнь, навсегда останется пустой. Теперь уже навсегда. Звонил телефон, кто-то стучал в дверь. Андрей не отвечал. Слишком ясно вставала перед закрытыми глазами картина: его златоглазый бог, целующий другого. Целующий у всех на виду, словно напоказ. Словно говоря всем на свете: «Видите, ничего не произошло. Небо не упало на землю, и молния не поразила нас насмерть…» Какая-то мысль стала складываться в оглушённом болью сознании, ещё неясная, но важная, очень важная. Он должен был что-то понять, и это что-то стояло совсем рядом. Надо было только успокоиться и подумать. Заглушить боль, заткнуть обиду, они кричат слишком громко, и за их воплями не слышно чего-то самого главного. Иногда самый главный голос звучит тихо. Часто он говорит намёками, в робкой надежде, что его всё равно услышат и поймут. Только тот и услышит, кому это важно, и поймёт только тот, кто захочет понять. Андрей, наконец, встал с кресла, пригладил волосы ладонями. Руки ещё подрагивали, но паника улеглась. Сейчас он пойдёт на кухню, сам сварит себе кофе. А потом подойдёт к Диме и попросит выйти с ним и поговорить. Нет, он ни в чем его не упрекнёт. Он просто спросит: «Ты все ещё любишь меня? У меня все ещё есть шанс?» Потому что если это так, ещё не всё закончено. Это ещё не тупик, а просто очередной перекрёсток. И по-прежнему две дороги открыты для него, и есть ещё надежда. И пусть неоформившаяся мысль снова исчезла в потоке других, более простых и громких, может быть, он ещё ухватит её за хвост. Немного страшно было выходить из кабинета, но Андрей сделал над собой усилие и открыл дверь. Секретарша тотчас же подбежала к нему, он остановил её вежливым: — Вика, извини, пожалуйста, не сейчас. Я вернусь через минуту, и мы все обсудим. По пути на кухню все-таки заглянул в АДЕРМ, но там было необычно пусто. Только юный интерн сидел за своим компьютером и сосредоточенно грыз ногти. Все они почти в полном составе оказались на кухне. Как обычно, говорил за всех Сиротин, остальные слушали. Кто-то посмеивался, кто-то делал вид, что покупает колу в автомате, но слушали все. — …видимо, в Беркли этому тоже учат, да, Калиновский? Там что, может, специальные классы есть, типа, «Однополая любовь для дурачков» или «Гей-порно и его влияние на становление личности»? — «Голубизна-101», — не слишком решительно вклинился кто-то другой. Кажется, Ерёменко. Дима стоял возле кофеварки, стоял один. Так ощутимо ОДИН, будто между ним и его бывшими приятелями лежала целая пропасть. А впрочем, так оно и было. Андрей сделал шаг вперёд. Их взгляды встретились. Теперь Дима глядел только на него и только его видел. Взгляд его был серьёзен, но странно спокоен. Будто, пока Андрей глядит на него, ничего плохого не может с ним произойти. Впрочем, было в этом взгляде ещё что-то, похожее на вопрос. Или на поощрение. Он словно говорил: «Ну, что же ты? Твоя очередь». И нужная мысль вдруг стала единственной и очень ясной. Дима действительно сделал это все нарочно. Не для того, чтобы подразнить или вызвать ревность. Чтобы показать путь. Чтобы подсказать: «Так тоже можно. Видишь, я могу, значит, можешь и ты». Он же сам говорил: «Как у Карнеги…» Вот он и вызвал эту самую худшую ситуацию, вызвал огонь на себя. А теперь ждёт хода Андрея. Он все ещё может развернуться и уйти. И Дима примет его выбор. Не бросит в спину оскорбления и ничем его не выдаст. Просто исчезнет из его жизни, на этот раз навсегда. Потому что такого не прощают. А Сиротин все никак не успокаивался: — То-то, я смотрю, у нашего Димулечки походка какая-то странная… Ты, говорят, уходишь? Может, тебе подушку подарить на прощание, пра-а-а-тивный? Рука Димы дрогнула, темные капли пролились на белую рубашку. Качнулся под ногами пол, когда Андрей сделал шаг вперёд, плечом отбрасывая Сиротина с пути. А Дима смотрел все так же. Как будто ещё не знал, что произойдёт в следующее мгновение, как будто все ещё не верил. Осторожно, чтобы ничего не расплескать и ничего не испортить, вынул из онемевших пальцев кружку с кофе, аккуратно поставил её на столешницу. Взял в ладони милое лицо, такое бледное, единственное. Прижался лбом ко лбу и утонул, растворился в золотом сиянии, в целом океане света, и самой яркой благодарности, и самой преданной любви. И не понял, а почувствовал, что только теперь по-настоящему вернулся домой.