***
Когда я снова зашёл в комнату, Картман уже спал. По крайней мере, тогда мне действительно показалось, что это было так. Густые темные волосы красивыми прядями падали на поглощенное сонной негой мужественное лицо. Я не хотел на него смотреть, но отчего-то не мог оторвать взгляда. Сейчас он дышал так же ровно и спокойно, как тогда... Уснул я практически мгновенно, свернувшись калачиком и уткнувшись лицом в темно-зеленую стенку, что отделяла мою комнату от остальной части дома. Однако много позже мне довелось узнать, что если бы я хоть на мгновение открыл глаза той ночью, то увидел бы нежный взгляд сверкающих в темноте глубоких глаз. Они хранили в себе отсвет далекой голубой луны, и смотрели на меня до тех пор, пока холодный ночной свет в глубине их радужки не сменился на тёплый предрассветный блеск. Картман смотрел на меня до самого восхода солнца. И матрас его был придвинут вплотную к моей кровати.Эта лунная ночь
20 августа 2018 г. в 21:17
Когда за окном окончательно стемнело, а некогда алевшее закатное небо покрылось темным звёздным покрывалом, в мою комнату снова постучали. Несколько раз и весьма настойчиво. Быстро отложив в сторону книгу Хокинга и оправив задравшиеся манжеты рубашки, я бросил в сторону дверного проёма разъярённый взгляд, подсознательно ожидая увидеть там самодовольную мордаху Картмана.
Картман...при мысли о нём по всему моему телу волнами разошлась гневная дрожь. И хотя я яро убеждал себя в том, что с большей радостью принял бы Дьявола в своей комнате, чем хоть ещё раз увидел этого язвительного мудака, меня пронзил странный укол разочарования, когда вместо него дверь распахнул мой счастливый, но уставший за день отец.
Мгновенно смягчив выражение глаз, я едва заметно улыбнулся, стоило мне приметить бледный след розовой губной помады на его покрытой легким пушком скуле. Сейчас во всем папином виде, пусть и едва заметно, сквозил мягкий ненавязчивый след женской руки, что мгновенно украшал как его покрытое тонкими морщинками лицо, так и по понятным причинам помятую одежду.
-Кайл, мне прийдется тебя кое о чём попросить, - суетливо произнёс он, делая несколько шагов в сторону моего шкафа, прежде чем, привстав на цыпочки, достать с верхней полки старый надувной матрас, - Эрик только что пролил на приготовленный ему гостевой диван стакан апельсинового сока, там теперь всё мокрое и ужасно липкое. Я, конечно, быстро бросил бельё в стирку, но сам понимаешь, спать там теперь нельзя...
Покопавшись ещё немного в глубине шкафа, папа быстро вынул из него старый и пыльный, но вполне рабочий ручной нанос, и коротко посмотрел на меня прежде, чем продолжить.
-Они наши гости, сынок, так что прийдется вам вдвоём немного потесниться. Изначально я хотел попросить тебя уступить кровать Эрику, но тот сказал, что ему и на матрасе будет неплохо. Надо только накачать его и...
-Ничего, пап, - резко перебил я отца, незаметно сжав руки в кулаки и натянуто улыбнувшись, - Иди, я сам справлюсь. Не хватало ещё, чтобы ты спину с этим насосом надорвал.
-Спасибо за понимание, Кайл, - с нежной улыбкой поблагодарил он, прежде чем, приблизившись, по-отечески потрепать мои волосы; и в этом, казалось бы, абсолютно незамысловатом жесте я всем своим естеством ощутил ту неуловимую гордость, которую, должно быть, испытывает каждый престарелый отец при виде своего молодого, сильного и умного отпрыска, - Ты ведь знаешь, как много для меня значит эта встреча, да?
-Знаю, пап. Всё будет идеально, не переживай, - коротко ответил я, осторожно погладив отца по ладони.
Однако стоило двери закрыться с другой стороны, как сдерживать себя у меня больше не осталось сил.
Эта сука Картман! Самовлюблённый подонок! Я был готов поклясться чем угодно, хоть собственной жизнью, что он это нарочно. Пролил сок на диван, как здорово придумал! Теперь нам прийдется ночевать вместе, и это точно не закончится ничем хорошим. То была война, и Картман, как всегда, первым перешёл в наступление, оставляя мне в перспективе лишь одну тактику - обороны. И я чувствовал, как от подобного нахальства меня всего буквально трясёт от злости, и как она постепенно разрывает меня на клочки изнутри.
Тем не менее, я по-прежнему старался держать себя под контролем, концентрировался на ровности дыхания и трезвости ума, и по мере того, как мои руки постепенно накачивали всё больше и больше воздуха внутрь прорезиненного матраса, злость планомерно покидала моё сознание, крупица за крупицей.
В детстве я часто допускал эту ошибку, позволял эмоциям брать над собой верх, и Картман успешно этим пользовался, из раза в раз доводя меня до белого колена своими выходками. Только потом я понял, что зачастую именно моя реакция являлась самоцелью Эрика. Но сейчас я не мог позволить ему доминировать снова, брать меня на поводок из собственных праведных чувств и таскать по округе, как тому только вздумается.
Да, я сорвался на кухне. Но этого не должно было повториться.
И я не был обязан, как раньше, вестись на его провокации. В конце концов, это ведь всего лишь слова...
Картман ворвался в мою комнату без стука, когда я, закончив заправлять подушку в наволочку, бросил её поверх одеяла на матрас, расположенный мною максимально далеко от своей собственной кровати. Война войной, а намёки он должен понимать.
-Вот, - коротко констатировал я, указав на готовое место для сна, - Всё сделано.
В ответ на это Эрик лишь громко хмыкнул.
-Ты старался для меня, Кайл?- с излишне наигранным смущением проворковал он, поднеся ладони к чуть заметно надутым щекам, - Как это мило с твоей стороны.
На какую-то долю секунды я буквально задохнулся воздухом. На что это он намекает? Он что, флиртует со мной?! После того, как чуть менее часа назад называл конченным жидом и спрашивал, не отсасывал ли я раввину. Подобное было бы так...в его стиле. Но нет. Скорее всего, это была лишь очередная провокация. Он бы не стал ворошить прошлое. Даже для Картмана это слишком низко.
-Заткнись уже, - на автомате выдал я, взяв в свои руки чуть помятую пижаму, - Я иду мыться, а ты как хочешь. Надеюсь, к тому моменту, как я вернусь, ты уже будешь спать.
Картман тем временем величественной походкой прошествовал к моему любимому креслу и, быстрым жестом сбросив вниз лежащую на нём книгу, вальяжно плюхнулся внутрь и положил руки на мягкие подлокотники. При виде подобной самоуверенной наглости я нахмурился и едва слышно раздражению цыкнул.
-Ну, - задумчиво протянул он, закатив глаза к самому потолку, - Только если ты моешься так же долго, как это делают тёлки...
-Откуда же тебе, гею, знать, сколько они моются? - хмуро произнёс я, облокотившись на стенку плечом и делая интонационный акцент на ориентации Картмана, - Только если не касаться унизительных сексистских стереотипов, что выставляют тебя безмозглым грубым мужланом.
-Резонно, - коротко ответил он, широко всплеснув сильными руками, - Однако зачем мне знать, как моются тёлки, когда я знаю, как моешься ты?
С этими словами он окинул меня всего, с ног до головы, пробирающим до самых костей взглядом и, задержавшись дольше положенного на моих губах, медленно провел языком по своим собственным - игриво и немного пошло. В этот момент мне показалось, что моё сердце остановилось, а я сам превратился в ярко-алый перезрелый на солнце помидор. Я посмотрел на Картмана в ответ - долго, недоверчиво и до глубины души уязвлено, и на какую-то долю секунды мне показалось, что Эрик сам мелко вздрогнул от выражения моих глаз. Та тема, что он затронул, до недавнего времени казалась мне негласным табу, тем, что мы ни за что не должны обсуждать и уже больше никогда не будем. Прошлым, которое должно остаться в прошлом.
Но видимо я ошибался. Нет предела человеческой подлости, особенно если это Картман, пытающийся вывести меня из себя. Человек, способный зайти как угодно далеко ради своих мимолётных прихотей.
Внезапно Эрик дернулся всем телом, оттолкнулся руками от ручек кресла и начал медленно подниматься на ноги с приоткрытым в предверии, как я тогда решил, очередной неимоверной гадости ртом. Его лицо выглядело взволнованным, даже немного испуганным и словно бы...виноватым. Но я больше не хотел ничего слушать: всё, что Картман хотел мне сказать, он уже произнёс.
Я скрылся за дверью в ванну прежде, чем услышал хоть слово из его готовящейся для меня речи. Тяжелое дыхание вырывалось из моего горла вместе с тихими всхлипами и, облокотившись на гладкую дверь спиной, я медленно сполз вниз на холодный кафель. Хотелось плакать, чтобы выплеснуть наружу хоть толику всей кипящей во мне ностальгической горечи, но слёз в моих глазах не было и в помине. И от этого вспоминать произошедшее пять лет назад становилось лишь больнее.
Не помню, сколько времени я так просидел, медленно, слайд за слайдом, прокручивая в своей голове как события минувшего дня, так и те, что, мне казалось, я выкинул из памяти уже давным-давно.
Это случилось лунной ночью, почти такой же, как сейчас, чуть менее, чем за две недели до моего отъезда.
К моим родителям тогда пришёл их адвокат - до омерзения стереотипный ушлый еврей и по совместительству папин знакомый с работы,- чтобы в очередной раз обсудить все тонкости и детали развода: слово, которое ещё долгие и долгие месяцы будет вызывать у меня странное зудящее чувство где-то в области груди. Подобное происходило уже не в первый раз, и я знал, что споры о том, кому останется вафельница, телевизор, дом, да и мы с Айком могут затянуться надолго, и мне не хотелось находиться дома во время сего неприятного процесса. Помню, когда этот человек посетил наш дом впервые, я долго сидел на ступеньках лестницы и слушал как там, внизу в гостиной, медленно, от одной оскорбительной фразы папы до ответного визгливого возмущения мамы в перемешку с тихим бормотанием их гостя, рушилась моя семья. Сложно описать, что чувствует тринадцатилетний подросток, когда слышит подобное, но одно я знал наверняка - больше я не намерен оставаться в доме во время этих разборок.
Большую часть того времени, что адвокат проводил вместе с моими родителями, я ночевал у Стэна, пару раз даже у Кенни, несмотря на то, что регулярно и по несколько раз за ночь я просыпался от ощущения бегающих по всему моему телу тараканов. В такие моменты я едва справлялся с дрожью омерзения и природная брезгливость буквально кричала мне «Беги домой!». Но где-то в глубине души я уже осознавал, что там, куда меня тянут ноги, у меня уже больше нет дома.
В тот вечер, о котором идёт речь, я остался ночевать у Картмана.
Жаркие струи воды ниспадали вниз и, плавно скатываясь вдоль моего мальчишеского тела, дарили тепло прозябшим на улице костям. Стоя в чужой душевой, я в очередной раз думал о том, что же случится с моей жизнью, когда визиты этого адвоката к моим родным прекратятся. Когда всё уже будет, наконец, решено.
Грузные капли застревали в моих кудрях и при каждом маломальском движении летели во все стороны, в том числе и ко мне на лицо, но я был слишком поглощен своими мыслями, чтобы придать этому хоть какое-то значение. Изредка из коридора раздавался стук тогда ещё пухлым кулачком о дверь, а тягучий писклявый голос, что лишь недавно ощутил на себе все прелести полового созревания и, ломаясь, становился ещё омерзительнее, чем в детстве, возмущенно кричал о том, какой я поганый жид и как долго нахожусь в его царской ванной. В определённый момент этот голос достал меня настолько, что я, отключив воду одним резким раздраженным движением и быстро повязав полотенце вокруг бедер, грубо толкнул дверь и выскочил в коридор, чтобы окинуть его источник разъярённым взглядом.
-Задолбал, Картман! - воинственно крикнул я, придерживая как нарочно спадающее полотенце одной рукой, - Если ты пустил меня к себе, будь добр потерпеть хотя бы десять грёбанных минут! Всего десять! Я же, чёрт возьми, не Флэш!
-А нехуй мыться, как баба! - тут же возразил Эрик, прежде чем, приосанившись, грубо толкнуть меня в плечо, - Жид поганый. Лишь бы присвоить себе чужое имущество. Моется моим шампунем, и ещё имеет наглость...
Что дальше он там прокаркал я уже не дослушал. В тот момент, когда его ладонь звонко шлепнулась об мою оголенную кожу, перед глазами будто бы возникла ярко-алая пелена, а мои тонкие руки, словно вмиг обзаведясь своей собственной волей, с силой ударили Картмана в грудь, мгновенно повалив того на пол. Тело Эрика шлёпнулось оземь с тяжелым стуком, он выгнулся и застонал, растирая ладонью ушибленный об ламинат затылок, и прежде, чем я успел осознать, что творю, накопленный годами гнев стал вырываться наружу, заставив меня немного раздвинуть ноги и усесться сверху на мягкий выпуклый живот Картмана. О полотенце, что держалось лишь на одном жесте доброй воли, я тогда уже не думал. Вместо этого я грубо заломил чужие пухлые руки над головой и, наклонившись чуть вперёд, с грозным шипением вперился в широко распахнутые от испуга глаза.
Там, на дне миндальной радужки, я как никогда чётко увидел собственное тусклое отражение: мокрые от воды спутанные кудри, искаженное гримасой гнева лицо и глаза, во взгляде которых читалось что-то дикое и по-первобытному жуткое.
Картман же, казалось, и вовсе забыл, как дышать, его грудь вздымалась невысоко и слабо, он не дёргался и лишь изредка моргал, словно нарочно стараясь как можно меньше разрывать зрительный контакт между нами. Внезапно посредством одного единственного стремительного рывка его руки вырвались из захвата и, переместившись на мои бедра, плавно провели по коже самыми кончиками пальцев. Поддавшись воле чужих гибких ладоней, полотенце тем временем медленно съехало на пол к моим угловатым коленям. Прикосновения Эрика к мокрому телу были неловкими и до смешного неумелыми, но тринадцатилетнему мне они дарили столько противоречивых и смущающих чувств, что я попросту не знал, на какие из них мозгу стоит отреагировать в первую очередь.
Мне казалось, что Картман сейчас рассмеется, как всегда ехидно и с оскорбительной издёвкой, скажет что-либо мерзкое, обзовёт, мигом разорвав сложившуюся между нами негласную связь, но он, как назло, не смеялся. Всё было серьёзно, поразительно серьёзно, и этот факт стал для меня решающим толчком в бездну сего безумия.
Сложно сказать, в какой именно момент я почувствовал губы Картмана на своих. Но еще сложнее было бы ответить, кто первым сделал этот рывок к столь неожиданно желанному лицу напротив.
Всё происходящее длилось чуть менее одной минуты, но в тот миг мне казалось, что мимо нас с вихрем пронеслась целая вечность. Цивилизации воздвигались и падали, звезды зарождались и гасли на сверкающем черном небосклоне, пока мы, нетерпеливо лаская друг друга, сплетали языки в неуклюжем собственническом танце - столь незрелом и одновременно поразительно взрослом. Это было словно наваждение, буря, возникшая внутри меня, чтобы затем столь же стремительно угаснуть.
Стыд и омерзение к себе сменили страсть поразительно быстро, стоило лишь подрагивающей от возбуждения руке Эрика протянуться в головке моего тонкого члена.
-Иди нахуй, я не пидр! - грозно выдохнул я тогда припухшими от поцелев губами, прежде чем, вскочив на ноги с воистину мальчишеской резвостью, стыдливо прикрыть промежность пыльным полотенцем, - Я ненавижу тебя, Картман, ненавижу!
Ненавижу...?