Сказкаложь

Жила-была на свете одна женщина. Боги щедро одарили её и умом, и родовитостью, и богатством — только не было у неё детей. Женщина та, однако, не расстраивалась: вместо родных сыновей и дочерей выпало ей воспитывать и наставлять многочисленных племянников и племянниц. Тётушка, хоть и любила их всех, но держала в строгости — а как иначе, ведь в их руки пришлось бы ей после смерти передать всё свое состояние. И вот, предчувствуя, что время её на исходе, собрала тётушка самых любимых из своих племянников: Алессию, старшую, чей ясный и трезвый ум помогал добиться успехов в делах дипломатических; Люциуса, среднего, избравшего себе купеческую стезю; и Пелагия, младшенького, который был, между нами-то говоря, лоботряс и бездельник, но тётушка всё равно его любила. Надумала тётушка, на пороге смерти стоя, устроить своим племянникам брак — чтобы, значит, и помирать спокойно, зная, что и без неё найдётся кому непутёвых пилить и жизнь им портить… То есть, конечно, воспитывать и наставлять. И, собрав всех троих — Алессию, Люциуса и Пелагия, — сказала им так: — Возьмите-ка, племяннички и племянница, каждый в руки лук тугой и стрелу калёную, помолитесь тому из Девяти, кого сами изберёте — да и стреляйте, на божественную мудрость положась. Куда стрела упадёт — там вам, значит, и спутника себе искать. А я посмотрю, кто из вас Богам более угоден будет. Тому, глядишь, и оставлю состояние, дома да земли все родовые. Выслушав тётушкин наказ, разбрелись все трое — веру свою в Девятерых проверять, молиться да готовиться. А поутру следующего дня собрались все во дворе тётушкиного дома, да и выстрелили, как велено было. Алессия, разумница, воззвала к Джулианосу, богу мудрости и логики. Упала её стрела во дворе знатного северянина, Хильгерда из Солитьюда, что был младшим братом скайримского короля, приехавшим в столицу погостить. Глянулись друг другу Алессия и Хильгерд, пришли на другой день к строгой тётушке рука об руку благословения просить. Люциус, купец молодой, но хваткий, просил о милости Зенитара. Его стрела полетела аккурат в дверь гостиницы, где остановилась Саффира, дочь хаммерфельского торгового рода, что приехала в столицу Империи искать себе и семье выгодных контрактов да связей. С первого взгляда понравились друг другу Люциус и Саффира, и, недолго думая, следующим утром тоже к тётушке отправились. Кого из Девяти о милости просил Пелагий, и просил ли вообще — то никому не ведомо. Только упала его стрела совсем недалеко: во дворе окрестного дома терпимости, а попросту говоря — борделя. Зашёл он туда и аж за сердце схватился: красоток — на любой вкус, хоть сейчас женись… Ну и так у бедного Пелагия глаза разбежались, что всю ночь провыбирал себе даму сердца, едва к тётушке на условленную встречу не опоздал. Ласково встретила тётушка Алессию и Люциуса, с их спутниками познакомилась, покивала одобрительно. Покосилась на Пелагия, одинокого, но довольного, как котяра, кувшин сметаны сожравший — но смолчала. — Видите, дорогие мои, — говорит. — Девять всё ведают, и каждому дали дар по сердцу да к душе. Вверяю вас, племянники да племянница, Их воле и мудрости, и помните всегда, когда меня и не станет… Тут старушка закашлялась — совсем уж плоха была, да распереживалась ёще. Хлебнула, впрочем, вина любимого — чисто для здоровья да нервы успокоить. Оглядела всё своё семейство да как рявкнет: — А теперь, поганцы, хватит с меня сказочек ваших! Устроили, такие-сякие, представление, словно меня совсем выжившей из ума считаете! Думаете, не знаю ничего, да? Как ты, Алессия, с женишком-северянином сговорилась, стрелу вторую ему загодя отнесла, а свою в Румаре пустила? Потупилась Алессия, засмущалась. — Так ведь, — говорит, — тётушка дорогая, тут дело какое: у меня ж карьерные перспективы, большое будущее в дипломатии. Я, может, с этим браком через год-другой послом самого императора в Скайриме стану. Да и Хальгреду от нашего союза сплошная выгода: давно пора их семье с сиродильской аристократией породниться… Разве ж можно, ну сама подумай, такую возможность упустить? Мало ли что там Девять решат, а у меня, тётушка дорогая, свои планы. Боялась только, что ты отъезду моему воспротивишься, а тут такой случай подвернулся! Хмыкнула тётушка, ничего не сказала племяннице, но обратила взгляд на среднего, Люциуса. — А ты, — говорит ему, — что же, думал, не узнаю я, как нанял ты босмерского стрелка, который в кустах за твоей спиной прятался да стрелу ровнёхонько в нужную гостиницу пустил, пока ты свою в рукав спрятал? Люциус только плечами пожал. — У нас с Саффирой и семьёй её давно уж торговые отношения, — отвечает. — И контракт готов, слияние компаний, доли в акциях, в облигациях: всё расписано да продумано. А такие сделки, сама понимаешь, верней всего браком скреплять. Думал я, не одобришь — а тут такой повод, что сама жениться велишь: ну и как не воспользоваться? И снова промолчала тётушка. Поглядела пристально на Пелагия, младшенького, нахмурилась. — А твою, — говорит ему, — хитрость я так и не разгадала. Рассказывай, что удумал, да смотри, не ври мне. Улыбнулся Пелагий во все тридцать два зуба: — А я, тётушка, и не хитрил вовсе. Стрельнул куда придётся, и разве ж виноват я, что прямо в сторону борделя-то ветер дул? Только не обессудь уж, сам себе невесту так выбрать и не смог, глаза разбежались. Вот, тебе решил довериться: сама всех посмотри да выбери. Орчанки, каджитки, аргонианки — кого только нет! И характер у всех лёгкий, и поведение нетяжёлое. Ты только кивни — все сюда придут, сама и выбирай мне жену. Побледнела тётушка, аж затряслась. — Ах ты, — кричит, — поганец такой, ко мне в дом своих бл… благородных особ притащить решил?! Не буду я никого тебе выбирать, ходи неженатый! — Спасибо, тётушка, — кивнул Пелагий, ничуть не расстроенный. — Именно этого мне, по правде-то говоря, и хотелось. Хлебнула тут старушка ещё вина — всё ж таки нервы-то не железные. Оглядела племянников своих да и говорит: — Хоть вы и поганцы хитрожопые, в волю Девятерых не верящие, а всё равно молодцы. Хорошо я вас воспитала: умными да смекалистыми, на себя вперед Богов полагающимися. Довольна я и выбором, и вами. Даже помирать раздумала на радостях. Так что совет вам да любовь, счастья в жизни, успехов всяческих и пошли вон с глаз моих. Я, пожалуй, поживу пока, да и вы не пропадёте без наследства-то. Алессия и Люциус на радостях обнялись с избранниками да поспешили в самом деле пойти вон, своего неожиданно добившись. Только Пелагий задержался, подождал, пока тётушка нервы себе окончательно успокоит да подобреет. — Так что же, тётушка, — спрашивает, — неужели нет никакой божественной воли? И верить, получается, не в кого, кроме самих себя? — Не так, Пелагий, совсем не так. Не всё, что невидимо, не существует. Что бы вы, умные да хитрые, ни думали — а Их воля свершилась. — Но, — растерялся Пелагий, — Они же промолчали… Склонила голову старая тётушка, задумалась. — Молчание богов, малыш — знак согласия. Значит, всё так, как должно, по воле Их; не бойся молчания Богов. Бойся, когда Боги заговорят…