Бытие и абсурд

"ты — никто, и я — никто. вместе мы — почти пейзаж"

Скованно опустившись на стул рядом, Стэн протянул Тозиеру бумажный стаканчик с синим ободком. Потом сам вложил его в руки Ричи, а тот только отметил, что в стаканчике, вероятно, традиционный кофе из вендингового автомата на первом этаже. Почему-то всегда, оказавшись в больнице, люди кидались с остервенением искать подобные автоматы и разоряться на кофе, даже если совершенно его не хотели. Стаканчику следовало быть обжигающе-горячим, раз уж об этом гласила надпись на пластиковой крышке. Почему-то он не был. Ладони странно покалывало. — Иногда мне кажется, — голос Стэна вернул себе спокойствие, и трудно было поверить, что несколько часов назад этот человек кричал на французском о смерти, — что ты его любишь. А я ведь был уверен, что ты не способен на столь сложные чувства. — Любовь — это нейрохимическое наебалово. — сказал Ричи, без интереса читая бесконечные красные надписи "кофе!" на стенке стаканчика. — Нет в ней ничего сложного. Ты находишь человека, с которым всё становится как надо, и готов за него умереть. И не потому, что так морально будет правильно. Отдать свою жизнь вместо чьей-то, не потому, что это по-христиански или просто хороший поступок. — Ты меряешь понятие в слишком глобальном смысле. — Урис поднёс свой стаканчик к губам. — В твоём стиле. Жизнь и смерть. Излишняя экспрессия, Тозиер. А в бытовом плане — что есть любовь? — Ненавижу этот вопрос. — признался Ричи. "Осторожно, горячо!" превратилось в красную сплошную полосу. — Все ответы на него будут банальными и крайне абстрактными. Пару недель назад Ричи полюбил варить кофе. Даже украл турку у однокурсника, пол-ночи потом соскабливая с неё выгравированное имя владельца. Однокурсник был немного сдвинут на понятие собственности. Но Тозиеру очень нужна была турка, потому что ему очень нужно было готовить кофе. Эдди это нравилось. Когда Ричи впервые испытал искреннюю готовность убить человека, он совсем не испугался. Что такого в том, что он способен отвёрткой проткнуть кому-то мозг через глаз. Всем приходится однажды расставлять приоритеты, и Ричи не пришлось долго думать, чтобы осознать, как важно защищать Каспбрака. Когда Ричи впервые позволил себе слишком многое, то испугался, а потом совершил ошибку. И Эдди злился, Ричи видел, на Ники и на самого Тозиера. Злился, а всё равно перевязывал Ричи ладонь на лавочке перед баскетбольной площадкой. Злился, замерзал, обзывал "ебанатом" и просил пить ёбаные таблетки. Майк был прав. Никто раньше не принял бы Тозиера со всеми его загонами, справкой от психиатра, таблетками, идиотскими выходками и глупыми фразами. А ещё совсем не получалось забыть, как за открывшейся дверью кабинета директора Ричи в коридоре увидел самую неожиданную картину из всех возможных. В белоснежной рубашке и без галстука, Эдди спал на полу, кругами под глазами напоминая енота. Ричи скучал по нему, всё то время, что он провёл в зацикленном круге реальности, состоящем из бессонных ночей, приёма лития, групповой терапии, сдутого мяча на огороженной волейбольной площадке, и редкой игрой на расстроенном рояле. Ричи скучал, и это было почти неосознанно. Он тратил часы на мысли о том, как вернётся в Хогвартс, и каждый раз они сворачивали к тому, как Тозиер предстанет перед Каспбраком, обнимет его до хруста костей, пусть тот матерится и вырывается, а Ричи скажет, что стал жертвой лоботомии, и теперь у него одна цель в жизни — коллекционировать баночки от крема для рук. Мысли иногда скатывались не совсем туда, куда следовало, и Ричи начал что-то подозревать, когда в одном из вариантов будущего представил, как Эдди рвёт на себе одежду и кидается на Тозиера с поцелуями, уверяя, что он по нему скучал. Ричи никогда не надоедало представлять. Пока сосед по палате корябал медиатором на стенах антропоморфных ежей, Тозиер думал о своём напарнике-друге-не-понятно-ком, и эти мысли могли бы свести его с ума, прогрызть мозг изнутри до тоскливой пустоты и одинаковых образов, но вместо этого спасли жизнь. Эдди спас ему жизнь. Дважды. И от того, что второй раз — совсем не фигурально, Ричи хотелось воткнуть себе в живот кусок арматуры. В голове, казалось, вместо мозга — каменная глыба, идеально подходящая под размеры черепной коробки. Она не позволяла даже перевести взгляд, и Тозиер смотрел в одну точку, на электрическую розетку в тускло-зелёной стене. Тело замерло, как-будто Ричи замотан в шерстяное колючее одеяло, или вообще сидит в яме, полной дикобразов, и в то же время — воздуха вокруг слишком много. Стаканчик врезался в стену напротив, и светлые потёки расплескались по обтрескавшейся штукатурке, как символизирующая быстротечность бытия инсталляция. Молча, Стэн положил руку Ричи на плечо, но с тем же успехом он мог бы встать и уйти, потому что ничего не изменилось. Негнущимися пальцами Тозиер почти минуту не мог вытащить из кармана пузырёк с таблетками, затем проглотил несколько, и бесшумная истерика лишь усугубилась. "Пей свои блядские таблетки" — Он справится. — неловко произнёс Стэн, понимая, как фальшиво звучит эта фраза, и как она тонет в бесшумно кричащих подобными словами стенах этого места, поглотившего сотню "он справится" и сохранивших не одну последовавшую за этим трагедию. — Как там Бен? — перевёл тему Ричи, снова потеряв всякое желание шевелиться и подумав, что не станет сопротивляться, если какой-нибудь диагност примет его за коматозника и унесёт в палату с аппаратом жизнеобеспечения. — Из реанимации его перевели. Он без сознания, но уже не в состоянии шока. Ему ввели допамин, и, я слышал, "улучшилась гипотензия", а это, наверное, хорошо. Не знаю. Биллу наложили швы, и он отрубился. Кажется, его накачали. Утром приедут Майк и Беверли, может, ты поспишь? Перевести взгляд на Стэна или что-то ответить не получилось. Ненависть к себе за собственную беспомощность душила почти так же сильно, как пару часов назад — конечность клоуна, только теперь сделать ничего было нельзя. Вздох Уриса остался единственным нарушением траурной тишины. Ужасная тишина. Ричи такую ненавидел, и всегда старался прерывать, как угодно, хоть рассказами о том, как в начальной школе спасал улиток из дождевых луж. Эти рассказы никому не нравились, но если Тозиеру было жизненно необходимо говорить, то он говорил. А сейчас не мог. Не знал, о чём. А если и придумывал о чём, то не знал, как начать. А если и знал, то не понимал, зачем. Как-будто что-то сломалось. Мысли начинались и обрывались, словно кто-то ловкий их воровал, не позволяя превратиться в слова. Когда Ричи закрыл глаза, под веками расцвели тяжёлые красные бутоны, заполнили всё пространство, как мутировавшие сорняки, запульсировали, зашумели откуда-то издалека сотней трансформаторов. А потом ничего не осталось. Наверное, Ричи просто закончился, как если бы бесконечный тв-сериал внезапно закрыли после сто двадцатого сезона, и на экранах телевизоров теперь серела бы рябь помех. ●●● — Ну что, новости есть? — в голосе Беверли слышалась осторожность, объяснимая тем, что она боялась ответа. Наверное, Ричи выглядел совсем отвратительно, потому что когда Марш споткнулась о него взглядом, в её глазах заблестело беспокойство. Тозиер не знал, сколько часов он спал в неудобной позе на жёстком стуле в коридоре, но, наверное, не очень долго, раз его никто не прогнал. Рядом Стэн флегматично крутил кубик Рубика, на котором ни на одной стороне не было хотя бы двух квадратиков одинакового цвета. Вообще-то, Ричи подозревал, что Урис — дальтоник, поэтому бессмысленность его действий давила на мозг ещё хуже молчания проходивших мимо врачей. В приёмном отделении Урису выдали тяжёлую хлопковую рубашку болотного цвета, снятую будто с самого широкоплечего баскетболиста в Шотландии, и теперь Стэн казался совсем призрачным и тонким. На плечах Беверли таял снег, Майк проводил рукой по волосам, и в коридоре с их приходом стоял запах холодного воздуха. Они не могли поехать сразу, потому что в машину скорой помощи все просто-напросто не влезли. Только Эдди, который дышал поверхностно и часто, молчаливый Бен, никак не реагировавший на свет фонарика, которым водили перед его взглядом врачи, Билл, которому, как оказалось, так резануло по ноге, что он едва ходил, хотя и заверял, что всё в порядке, Стэн, с кожей по цвету близкой к цементу — Уриса санитары знали и забрали на всякий случай, чтобы проверить кровь на вещества, и Ричи. Ричи помощь была не нужна, и он пытался притвориться братом Каспбрака, но ему никто не верил. Эффективнее оказалось заявление, что он ляжет под колёса машины, если его с собой не возьмут — медики не стали больше препираться, потому что выглядел он, вероятно, как человек, способный хоть прямо сейчас вскрыть себе вены пластиковой вилкой. — Билл в порядке, Бен тоже. — отозвался Стэн. Было заметно, что Беверли хочет задать вопрос, но у неё не хватает духа. — А Эдди? — наконец, спросил Майк. — Его перевели из операционной в отделение интенсивной терапии, но нам ничего не говорят. — бесцветным голосом ответил Стэн, и Беверли упала на стул рядом с ним, пряча лицо в ладони. — Пойду возьму кофе. Я видел автомат.— обречённо сказал Майк и, слегка прихрамывая, удалился по коридору. Ричи не мог отделаться от ощущения, что они сидят в приёмном отделении ада и ожидают встречи с судьёй, который скажет, где же они проведут остаток вечности. Потому что такого тусклого люминесцентного света, поглотившего бесконечный коридор с пыльными зелёными стенами, пропахшими фенолом и йодоформом, просто не могло существовать в реальном осязаемом мире. Даже в психиатрической лечебнице не было так ужасно сложно дышать. Ожидание скребло грудную клетку, и это было даже хуже, чем в машине скорой помощи, когда Ричи, ударяясь о стенку машины спиной и размазывая по рукам кровь, много минут не мог оторвать взгляд от Эдди, наблюдая, как парамедики отгибают повязку, а из раны выделяется кровавая пена, как говорят что-то о декомпрессии и плевральной полости, и Эдди выглядит совсем не живым, но, затем, между его рёбрами входит игловой катетер, и Ричи думает, что никто ведь не стал бы втыкать иглу в неживого человека, и только бесконечно повторяет, будто Эдди может слышать, что "всё будет хорошо". Все ненавидят фразы в духе "Всё будет хорошо, не переживай, всё наладится", потому что все осознают их бессмысленность, но в каждой жизни наступает момент, когда остаётся только беспомощно повторять "всё будет хорошо", потому что ничего больше не сделать. — Помните убийство Роберта Шейли? — сказал вдруг Ричи, и голос его звучал, как запись на пластинке, с которой вещает много лет уже мёртвый человек. — Когда обвинили Билла. Что тогда написали на стенах? Написало. Беверли сдвинула брови, глядя на Тозиера не понимающим взглядом, и он поднял голову, отрываясь от разглядывания плинтуса, скрывавшего, вероятно, щели в преисподнюю. — "Вы сдохните, если попытаетесь". — Ричи... — Оно нас предупредило. — Ричи... — Мы должны были прекратить всю эту еботню. Мы должны были остановиться, — он вдохнул так, будто его лёгкие уменьшились раза в два и кислорода не хватает, — потому что ясно было, что ничем хорошим это даже в теории не может закончится, это как выпрыгнуть из вертолёта без парашюта и надеяться, что тебя поймают орлы! — повышая голос, Ричи вскочил, впервые за много часов оказавшись на ногах и чуть не рухнув на пол, словно совсем разучился ходить, словно ему переломали все кости. — Но мы полезли, как ебанутые, продолжили, создали идиотский клуб, и теперь... — Замолчи. — твёрдо оборвала его Беверли, тоже вставая с места и обхватывая лицо Тозиера ладонями, чтобы он посмотрел ей в глаза. — Заткнись, Ричи, и послушай меня. Он не умрёт. Ты слышишь? Он не умрёт. Оно — жалкое, только и могло, что запугивать, мы смогли его победить, мы, кучка подростков с кухонными ножами, Оно написало это, потому что боялось нас, боялось, что мы его одолеем, потому что знало, что уязвимо, и Эдди это понял, он смог грохнуть блядское древнее зло, потому что не боялся его, а теперь он выживет, потому что он сильный, и ты это знаешь! Освободившись от её рук, Тозиер отвернулся к стене, не чувствуя себя и едва выговаривая слова: — Это предельно глупо — говорить, что человек выживет на хирургическом столе, потому что сильный. Все всё время так говорят. Ему лёгкое расхерачило, как на это повлияет, сильный он или нет? Его грудь разрывало изнутри от тяжести, кажется, целого поселившегося там кита, что-то пыталось преодолеть его горло, вырвавшись криком, бессмысленной истерикой потерянного человека. Ричи прислонился лбом к своей руке, облокотившись о стену, и с силой провёл пальцами по глазам, не давая себе потерять контроль. — Ты видел, что он дышит. — осторожно сказал Стэн таким голосом, словно думал, что Тозиер может в любой момент его ударить. — Ты не можешь знать, что будет дальше, но шансы высокие. — Нам всем страшно. — тихо проговорила Марш, поглаживая Ричи по спине, как маленького ребёнка, и ему стало стыдно. Изломанный дрожью голос ясно давал понять, что если Тозиер обернётся, то увидит её слёзы, но она упорно продолжила: — Но когда Эдди очнётся — а он очнётся, Ричи! — ты будешь рядом, и скажешь, что не сомневался, что он выживет, поэтому возьми себя в руки, выпей блядский кофе и прекрати истерить, потому что сейчас мы больше ничего не можем сделать. — Пойдём покурим. — отдавая стаканчик с кофе в руки дрожащей Беверли, хмуро предложил Тозиеру вернувшийся Майк. Отлипая от стены, Ричи едва заметно кивнул, и, неловко вытирая тыльной стороной ладони лицо и ни на кого не глядя, пошёл за Майком по коридору. Двери с табличками, которые Ричи не читал, проносились мимо, а потом Тозиеру пришлось зажмуриться от яркого электрического света в холле. Служивший, видимо, заменой камер наблюдения взгляд сидевшей за стойкой регистрации женщины в накинутом на плечи халате проводил их до самых прозрачных дверей, ведущих на полупустую парковку перед больницей. Только сейчас Ричи понял, что толстовка у него залита кровью и поэтому неприятно липнет к рукам невысохшими рукавами. Удушье усилилось, потому что кровь Эдди на его собственных руках вновь вышвырнула его сознание в момент, который он не хотел бы вспоминать больше никогда в своей жизни. Ледяным дыханием зимний воздух лизнул лёгкие изнутри, и Ричи вдохнул полной грудью, позволяя колючей боли стать физически осязаемой. Абсолютно бесцветное небо, разрываемое чёрными лапами врастающей в землю ели у забора больницы, падало на плечи и на крыши домиков Трентона в отдалении, смотрящих на мир безучастным светом маленьких окон. Майк отошёл за угол здания, где кто-то уже втоптал в землю несколько окурков, и достал из кармана две сигареты. Треск сгорающей от первой затяжки бумаги показался Ричи звуком расходящейся по швам ночи. Вплетая в воздух дым, Тозиер вздохнул. Ссутулившись и не поднимая головы, он осознавал, что дрожит от тронувшего плечи холода, но не чувствовал его, как и горячий кофе в стаканчике, как предпочёл бы не чувствовать вкручиваемый под сердце штопор. — Помнишь, что ты мне сказал два месяца назад? — выдыхая дым, спросил Майк, и в его голосе почти не было эмоций, в противовес срывающейся речи Беверли или истерическим словам самого Тозиера. Ричи вопросительно посмотрел на Хэнлона исподлобья. — Мы курили за фонтаном, и ты сказал, что Эдди не придётся долго тебя терпеть. Вы доучитесь и разойдётесь. "Как в море корабли". У Ричи хватило сил усмехнуться уголком губ, хотя он не понял, к чему Майк это сказал. — Людям свойственно ошибаться, Майки. Мы ж с ним не корабли. Хэнлон повёл бровями, принимая ответ. Ричи вздохнул, и вдруг понял, что Беверли права. Эдди ведь верил, что Ричи вернётся из психлечебницы. Каспбрак этого не говорил, но Тозиер знал, что он верил, пусть и завёл Пиню. Шансов вернуться в Хогвартс у Ричи было ещё меньше, чем выжить после ранения лёгкого. Теперь очередь Тозиера верить. В конце концов, даже если считать чудеса совпадением, то можно допустить, что нечто эти совпадения устраивает. Ричи не знал, что это за "нечто", и можно ли наладить с ним контакт, но всем своим существом превратился в просьбу о помощи, в безмолвный крик, и мог только надеяться, что "нечто" услышит. Не могла ведь Вселенная проигнорировать то, что чувствовал Тозиер, потому что такие человеческие чувства не могут быть пустыми, они просто обязаны на что-то влиять, раз от них в груди словно достигают своей цели снова и снова разрывные пули. Когда на конце сигареты моргнул оранжевый огонёк, то небо украло секунду этого света, задержав и поселив рыжую полоску на горизонте. — Он дышал, Майк. — непонятно зачем произнёс Ричи, затягиваясь с такой силой, что, по ощущениям, гарью сжёг половину горла. — Крови было так много, что я думал, мы в ней утонем, но он действительно дышал. — Хирурги справятся. Давай верить в то, что хирурги — сильные. — серьёзно предложил Хэнлон. Согласно кивнув, Ричи продолжил, и говорить приходилось, продираясь сквозь тяжесть дыхания. Но только произнося вслух то, что заполняло мозг, Тозиер по сантиметру избавлялся словно бы от второго слоя кожи, состоящего из иголок, последние часы впивавшихся в каждый нерв. — Я ведь верю в фатализм. Знаешь, в судьбу. — он поднял глаза к небу, впервые за долгое время расправляя ноющие плечи и позволяя звёздам поселиться в таких же чернильных, как ночное небо, зрачках. — И, наверное, ты всё-таки был прав, и судьба нас с Эдди, вроде как, приговорила друг к другу. Когда начались убийства. Понимаешь? То есть, мы ведь с ним диаметрально противоположны, но я без него уже просто не смогу. Неловкость за свои слова заставила Ричи затихнуть и осторожно посмотреть на Хэнлона в ожидании реакции на своё признание, и он был готов, что Майк его осудит или хотя бы удивится, но тот молча затянулся и кивнул, глядя на полоску рассветного неба. Словно совсем не удивился. — И раз уж у Вселенной на нас планы, — увереннее продолжил Тозиер, чувствуя, как с каждым словом ему всё легче говорить, — то не могут они вот так вот оборваться. Это было бы нечестно, и бессмысленно, а ты знаешь, что я думаю насчёт бессмысленности. Майк снова кивнул, ничего не говоря, но Тозиеру и не нужны были ответы. Ему нужно было только избавиться от осколков и гексогена в горле. — Мы сейчас как бы прыгнули со скалы. Неизвестно, что внизу — камень или река. Если река, то мы точно выживем, это всегда так — если прыгаешь в реку, значит, выживешь. Мы не выбирали этот обрыв, мы даже страну, в которой обрыв, не выбирали, нас сюда забросило ебанутыми обстоятельствами, так что ничего вообще не понятно, что дальше, но... — Ричи, — выкидывая окурок, прервал его Майк, — путь метафор тернист и размыт, так что заканчивай. — Я просто смею думать, что внизу — всё-таки река. С медленным течением и без акул. И мы выплывем. А иначе я буду вынужден посвятить своё существование ракетостроению, чтобы полететь в космос и найти того, кто организовал нашу жизнь, оно же ведь, наверное, живёт в космосе. Не знаю. Где ещё? — Тозиер пожал плечами, щелчком выкидывая сигарету догорать на промёрзшем асфальте и чувствуя с окурком ментальную связь. ●●● В коридоре возле интенсивной терапии не было окон, но ночное освещение сменилось дневным, и стало ясно, что стрелка часов перевалила, вероятно, за отметку "восемь". Ричи всё-таки выпил канцерогенный латте, который по цвету напоминал снимок пустыни со спутника, и теперь в горле стоял осадок, словно Тозиер наглотался песка, а желание курить осиным ульем свербило в лёгких. Но риск пропустить новости не позволял покинуть здание больницы даже на три минуты. Необходимость хоть немного поспать мозг, очевидно, решил игнорировать, вместо этого замедлив работу, так что Ричи вздрагивал от стука колёс проезжавших мимо коек, толкаемых врачами, спустя секунд шесть. Он даже завидовал Беверли, которая умудрилась уснуть в неудобной позе, сидя на стуле и опустив голову на сложенные на коленях руки, так что за рыжими волосами не было видно лица. Или, возможно, она лишь притворялась спящей. Её шерстяной шарф размотался и собирал пыль возле плинтуса, а Майк, прислонившийся к стене на полу, с неосознанным видом заплетал косички из его бахромы. Косичек было так много, что Ричи устал их считать. Щёлкали части кубика Рубика в руках Стэна, тоскливо наблюдавшего за собственными действиями без особенной надежды на успех. Вопрос, где он этот кубик взял, в голову Тозиера пришёл только сейчас, но спрашивать не было ни сил, ни желания. Каменная глыба из черепной коробки уже исчезла, позволяя больше не зависать в пространстве, не ощущая собственных рук, как устаревшей операционной системе, но в горле всё ещё пульсировало. В такт стуку собственного сердца, Ричи, сидя на полу, кидал о стену напротив зелёный теннисный мячик, найденный под стульями. После восьмисот четырёх ударов мяча о стену, Беверли подняла голову и нервно сказала: — Часов пять уже прошло. Кто-нибудь собирается нам сказать, что с ним? — Если бы он умер, мы бы уже знали. — не задумываясь, как прозвучит эта фраза, ответил Ричи, ловя мячик в восемьсот пятый раз. — Ричи, ты... Она осеклась, потому что рядом с ними, словно бы в ответ на вопрос, вдруг появился пожилой мужчина, опирающийся на трость, и сразу стало ясно, что он — ведущий врач, хотя на нём даже не было халата. — Вы приехали с... — он заглянул в бумаги, прикрепленные к планшету в его свободной от трости руке, — Эдвардом Каспбраком? — Да. — тут же отозвалась Беверли, пока остальные уставились на врача, как обвиняемые на суде. — Ему ввели плазмозамещающую жидкость и кровь, у него серьёзная кровопотеря, и выполнили дренирование плевральной полости. — врач взглянул на собравшихся исподлобья и, поняв по их лицам, что ничего из сказанного им практически не понять, продолжил: — Не уверен, что хочу знать, на что этот парень так напоролся. Если это были двухметровые ножницы, надеюсь, хотя бы не вымазанные в плавиковой кислоте. Беверли цветом лица стала близка к снежной равнине, а у Ричи в глазах, вероятно, отразилось внезапное предположение, что Оно вполне могло быть ядовитым, поэтому врач сказал: — Спокойно, признаков заражения крови или воспаления нет. Но его переводят из интенсивной терапии снова в операционную. Характер повреждений обратим, электрокардиографические показатели улучшаются, но насыщение крови кислородом снижено. Из-за открытого пневмоторакса и подозрения на ранение сердца есть необходимость в срочной торакотомии. — Это... — вопросительно начала Беверли, но Ричи сказал: — Вскрытие грудной клетки. Его проводят в крайних случаях. — Это операция выбора. — врач повернулся к Ричи и теперь говорил исключительно с ним. — Нужно ушивать рану лёгкого. Уже через пару часов главврач устроит мне сцену по поводу того, что я не беру письменное согласие на операцию, но пациент, определённо, находится не в том состоянии, чтобы что-то подписывать, и, насколько я представляю, сейчас никто не может дать мне законное разрешение спасти жизнь. Операция травматичная, но времени больше нет. Стэн выглядел, как засунутая в свитер гипсовая фигурка, которая вот-вот рассыпется, а Беверли, очевидно, не знала, какой вопрос задать, и тишина тысячелетней паутиной затянула коридор. И когда метафорическая паучиха уже почти подобралась на своих тонких лапках к замершим во времени людям, Ричи излишне громко спросил: — И когда мы сможем его увидеть? ●●● Оставаться в больнице до следующего утра, когда к Эдди начнут пускать посетителей, не было самой приятной перспективной, но никто даже не предложил вернуться в школу. Беверли сказала, что в Хогвартсе жуткая суматоха после "странного происшествия в туалете на первом этаже", поэтому уроки отменили, а отсутствие четверых учеников заметят отнюдь не сразу. Из коридора интенсивной терапии их всё же прогнали, но на первом этаже располагалась маленькая столовая с выложенным розовой плиткой полом и тремя шаткими пластмассовыми столиками, за которыми предлагалось выпить что-нибудь из не очень разнообразного меню, в которое Ричи заглянул ради интереса и убедился, что подают в столовой только кофе. Очевидно, из всё того же автомата. — Ещё хотя бы глоток кофе — и у меня остановится сердце. — сообщил Стэн, хотя никто ему ничего не предлагал. Четыре диванчика, обтянутых выгоревшим зелёным кожзамом, окружали два низких стола в самом углу, где свет настенной лампы отражался в кофейных разводах на столешнице. Двигаясь, словно зомби, Неудачники заняли один стол, и молчание длилось так долго, что ещё немного, и четверо человек могли бы превратиться в часть интерьера. На Беверли, казалось, высыпали стакан песчаного грунта — так посерели её обычно огненные волосы. Тонкими пальцами Стэн крутил в руках солонку. — Вскрытие грудной клетки. — произнесла Марш, не отрывая взгляда от настенной лампы, внутри которой бессмысленно искала выход муха со сломанным крылом. — Это звучит гораздо ужаснее, чем есть на самом деле. Всё из-за слова "вскрытие". Оно угнетающее. — не поднимая взгляд, сказал Ричи и вытащил из металлической подставки бумажку с меню. — Хуже звучит, разве что, "кунтсткамера" или "язвенный колит". То есть, приятного, ясное дело, мало, но торакотомия — далеко не худшее развитие событий. Даже если ему вырежут сегмент лёгкого, — заметив, как Беверли дёрнулась, Тозиер поспешно добавил, — но это совсем не обязательно произойдёт, а даже если произойдёт, то люди живут долго и счастливо без некоторых частей лёгкого, даже без целого лёгкого. Стэн с неясной целью перевернул солонку, и оказалось, что соль внутри вымокла и залепила решетчатую крышку, не просыпавшись на стол. — Моему отцу делали торакотомию. — сказал Майк, наблюдая, как Ричи складывает из меню бумажного журавля. — Он умер... Три пары глаз уставились на Хэнлона. — Не от этого вскрытия, — поспешно поправился Майк и потерянно опустил взгляд. — Потом уже. — Ну и к чему ты тогда это так сказал? — почти спокойно вскинул брови Ричи. — К чему, а? Кто так выражается, Майки? — один из уголков складываемого листа бесшумно порвался. — Надо следить за языком. Нагнетаешь только своими трагическими историями. Ты ещё про предков своих расскажи, и про шестьсот лет рабства!.. — Ричи. Под взглядом Беверли Ричи замолчал, скомкав неудавшуюся оригами и швырнув её в сторону столиков. — Знаете, что? — накрыв ладонями руки Ричи и Майка, Беверли поочереди обвела их взглядом. — Давайте поспим. Мы все сейчас на нервах, нам надо успокоиться. Ричи, сходи покури, если тебе это поможет. Ты с ума сходишь. Вцепившись взглядом в одиноко отбрасывающую тень на пустом полу скомканную бумажку, так и не ставшую журавлём, Ричи кивнул. Организм перестал вырабатывать адреналин, и теперь Тозиер так сильно хотел спать, что, казалось, если уснёт, то впадёт в кому лет на сорок. То ли Ричи потерял свою былую способность не спать по четверо суток подряд — если точнее, рекордом было девять, но, когда Тозиер начал здороваться с дверьми и путать чай с фтороводородной кислотой, его насильно отправили спать, — то ли Оно выдрало Неудачников не только из реальности, но и из времени, заставив тела пережить гораздо больше, чем они были способны, но, так или иначе, Ричи готов был уснуть прямо на полу. Вместе со Стэном он перебрался за соседний столик, и каждый занял по одному диванчику. Свернувшись калачиком, Беверли уткнулась лицом в спинку дивана, и Ричи подозревал, что она далеко не так спокойна, какой пытается выглядеть. Широкоплечий Майк едва не свалился на пол, а Тозиеру пришлось согнуться почти пополам, подтянув ноги к груди. Что будет, когда работники столовой заметят четверых подростков, Ричи, закрыв глаза и вдохнув запах дерматина, подумать не успел, потому что мозг выключился на середине мысли, позволяя провалиться в тяжёлый сон. ●●● Все ненавидят ожидание. Очереди в супермаркетах, бесконечности на автобусных остановках, опаздывающих друзей. Раньше Ричи не думал, что можно настолько сильно возненавидеть ожидание. И что ждать можно чего-то настолько значимого, даже более значимого, чем солнечное затмение или комета Уэста. Если быть до конца откровенным, Ричи и не подозревал, что однажды для него один единственный человек станет важнее, чем все возможные солнечные затмения и кометы. Он готов был провести месяц на железнодорожной станции, глядя на сводящую рельсы линию горизонта, отсчитывая минуты, следя за стрелками часов на перроне, пока, наконец, поезд в никуда не остановится рядом с ним. Ричи готов был на перроне состариться. Но он был совсем, абсолютно не готов к двадцати девяти часам, которые пришлось провести в городской больнице Тарбета. Как оказалось, столовая почти не посещалась. Лишь единожды Тозиера выдернули из сна громкие голоса обсуждающих цены на аппараты для фотофореза троих врачей, пришедших за кофе и даже не обративших внимание на спящих за столиками подростков. Смерть срослась с сознанием Ричи, сон за сном он пытался бессильными руками предотвратить падение с крыши, пытался вынуть пулю девятого калибра из виска, пытался остановить кровотечение. Но Эдди неизменно погибал, оставляя Тозиера в звенящей тишине с кровью на руках и пустотой там, где должен был раздаваться стук клапанов сердца. Захлёбываясь безысходностью, не в силах признать нереальность видений, он на пару секунд возвращался к жизни, с ужасом осознавая, что здесь ничем не лучше, а потом проваливался в темноту опять. Это было сродни попыткам выбраться из колодца, чувствуя под руками обламывающийся кирпич. Сильнее всего бросали в болезненную дрожь короткие перерывы между снами и реальностью, когда Ричи вдруг оказывался в рэйвенкловской спальне, или в комнате, обклеенной обоями с акварельными пейзажами, или в Большом Зале, где льёт с потолка, хватая танцующих людей за плечи, рождественская мишура, и Ричи обнимает кого-то невероятно близкого, задыхаясь от запаха мятного антисептика. — Это будет наш с тобой медляк. — Первый и последний. — говорит Эдди, позволяя Тозиеру вести его за собой. Приглушённое освещение иногда моргает перегорающими лампочками. Ричи ударяется взглядом о человека в своих руках, и тот поднимает спокойный неживой взгляд, словно бы танец является прощальным, и человек ещё здесь, но сквозь глаза становится ясно, что ещё шаг — и никого не останется. Ещё шаг — и Ричи потеряется в бесконечной мишуре. — Я не хочу, чтобы он был последним. — срывающимся жалким голосом просит Ричи. — Я не хочу, чтобы ты уходил, Эдди. Я просто очень не хочу терять тебя. Я просто очень тебя... Избавиться от липких, муторных кошмаров удалось спустя, кажется, трое или даже четверо беспокойных суток. На самом деле, если верить разрисованным ромашками настенным часам, тиканье которых страшно нервировало и на которые Ричи посмотрел неохотно и впервые за время присутствия в столовой, прошло целых пятнадцать часов, и пыльного оконного стекла снаружи коснулась темнота поздней ночи. Ричи почти даже не испугался, обнаружив, что Стэн, сидя на корточках прямо напротив съёжившегося на диванчике Тозиера, неотрывно на него смотрит. Не моргая и не двигаясь. Ричи немного подумал и легонько стукнулся головой о сиденье, чтобы проверить, не зависло ли транслируемое из глаз изображение. Убедившись, что это Стэн сошёл с ума, а не он сам, Тозиер сел, едва разгибая затёкшие конечности. — Ты притворяешься филином или сканируешь мою голову взглядом? — мрачно спросил Ричи, давясь бешеным стуком сердца в горле. — За мой цвет глаз получишь на рынке органов триста пятьдесят тысяч, не меньше. Но изымать органы нужно из живого меня, а то цена упадёт в два раза. Не выгодно. — Почему филином? — отмирая, непонимающе склонил голову набок Урис, достигая с филином почти абсолютного сходства. — Вот я тебя и подловил. — Тозиер залез на стол, не желая больше соприкасаться с диванчиком, от одного запаха дерматина которого уже тошнило. — Так я и думал, что у тебя глаза-осциллоскопы. — Билл проснулся. — сообщил Стэн, и стало ясно, чего он ждал. — Давно? — Три часа назад. Настороженно окинув Уриса взглядом, Ричи подумал, что, вполне вероятно, Стэн три часа наблюдал за спящим Тозиером, и это слегка пугало. Впрочем, в Стэне многое пугало, взять хоть его пристрастие зарисовывать скелеты азиатских ибисов, так что Ричи дал себе слово ничему не удивляться, и почти ни разу его не нарушил. Тоскливая столовая высвечивалась настенной лампой, и Ричи казался себе мёртвой рыбкой в круглом аквариуме с толстыми стенками. Замёрзшей и не гниющей мёртвой рыбкой. Внутри аквариума туманно плыла пустота, внутри головы — тоже, и Ричи хотел понять, что он чувствует, но разворачивать глаза на сто восемьдесят градусов, чтобы заглянуть в мозг, он не умел. "Наверное", — подумал Тозиер, — "в любом человеке однажды заканчиваются эмоции, как плёнка в фотоаппарате или извергающаяся из вулкана лава. Лава, пожалуй, подходит лучше всего. Всё однажды заканчивается, и я совсем исчерпал лимит, и близок к состоянию какого-нибудь минерала" А потом Ричи подумал об Эдди на операционном столе, с иглой под рёбрами и пеной вокруг раны — и хватило трёх секунд для понимания того, что лимит далеко не исчерпан, и к лёгким прилипают новые хлопья обгоревших внутренностей. Сердце словно карандаш провернулось под лезвием, теряя часть за частью, понемногу. До наступления утра Ричи рисковал остаться совершенно без сердца. Когда Стэн разбудил Беверли и Майка, Хэнлон почти три минуты неподвижно сидел на месте, и Ричи предположил, что он читает свои вечерние молитвы. А может быть, отходит от сонного паралича: по безэмоциональному лицу рэйвенкловца трудно было сказать конкретно. У Беверли не было аллергии на пыль, которая могла бы оправдать покрасневшие глаза, поэтому она молча делала вид, что завязывает шнурки своих эксцентричных армейских берц. Ричи знал, что Беверли из тех, кто чувствует, будто не имеет права демонстрировать слабость, поэтому он, не слезая со стола и неудобно развернувшись, сделал вид, что всецело занят попытками открутить от стены светильник. — Врач сказал, что Билл в порядке. — Стэн пил кофе, и, вопреки недавним жалобам, выглядел вполне себе живым. — Только понадобятся костыли. На первое время. Муха в светильнике перестала ползать, и Ричи не был уверен, что она ещё жива. На постукивание костяшками по стеклу она совсем никак не реагировала. — Бен ещё не проснулся, не знаешь? — немного более громким, чем следовало голосом спросила Беверли, вставая из-за стола и с некоторым удивлением разглядывая косички на конце своего шарфа. — Спит. Но врач сказал, это нормально. Скоро очнётся. За прошедшие почти что сутки больница совсем не изменилась, но Тозиеру казалось, что в этой больнице он провёл уже полтора года. На Неудачников не обращали внимания, только изредка удостаивая взглядами, и Ричи впервые в жизни нравилось быть привидением. Опустошённость заставляла поверить, что его не просто не замечают, а вовсе не видят. Что там видеть — осталось только нелепое тело в толстовке и с уставшими глазами на бледном лице. Возле кабинета фармацевта Тозиер резко остановился, немного врезавшись в тележку с бельём, потому что услышал знакомый голос, а следом заметил и фигуру без халата, и через секунду узнал в человеке того самого врача, что сообщил о торакотомии, и все четверо кинулись к нему, словно по команде. Слегка испуганно глянув на окруживших его подростков, врач чуть не выронил пузырёк с таблетками, и спросил: — Что-то хотели? — Как Эдвард Каспбрак? — выпалила Беверли, а Ричи подумал, что врач, кажется, не покидал больницу за прошедшие сутки. — Эдвард? — слегка нахмурившись, мужчина проглотил пару таблеток. — Парень с ранением лёгкого. — пояснил Майк. — Кареглазый брюнет, вот такого вот роста, худой, чуть-чуть в веснушках, с родинкой слева на шее и на правом запястье, есть шрам от аппендицита, насчёт татуировок не уверен... — Достаточно было сказать про лёгкое. — осадил врач, и Ричи всё-таки вдохнул. На несколько секунд ему показалось, что он лишился коленей. Тёплые щупальца неприятно обхватили ноги, едва ощутимо расползлись по мышцам, грозя вот-вот добраться и до костей, но Тозиер заставил себя не торопить врача с ответом. За мгновение до срыва нервов, готовых уже ошмётками разлететься по стенам больницы, врач вскинул брови и сказал: — Торакотомия прошла успешно. Он в норме, если можно так сказать про его состояние. Но он живой, и, полагаю, останется живым ближайшие лет шестьдесят в зависимости от уровня жизни. — окинув взглядом всё ещё направленные на него четыре пары глаз, он добавил. — Если я вам скажу, что мы установили катетер в периферическом нерве, то вы, полагаю, спросите, зачем? Взорвавшийся яркими цветами мир заставил забыть, как дышать. Сердце споткнулось, и Ричи подумал, что такой восторг сравним разве что с раскрывшимся за спиной парашютом на высоте двухсот километров над Карибским морем. Борясь с желанием попытаться влезть на потолок, Ричи выдавил из себя: — Спасибо, доктор. Главное, что он жив, и я ещё заставлю его со мной станцевать, чего бы он там себе ни думал. Беверли, прижимая ладони ко рту, зачем-то прятала разрывающую весь пережитый ужас улыбку, но глаза сияюще выдавали, что только сейчас она может дышать без сопровождающего вдохи падения сердца. Ричи обнял её, и Марш поглаживала его по спине почти минуту, пока они оба чувствовали, как жизнь возвращает себе смысл. ●●● Наверное, Билл относился к тем людям, которых не испортит даже алопеция и отсутствие бровей или шрам на пол-лица. Для пережившего наложение восьми швов и серьёзную потерю крови, Денбро выглядел слишком и банально красивым. Словно он накануне выиграл важный футбольный матч, и теперь отдыхает, сонно моргая от усталости, а совсем не от побочных действий кодеина. — Билли! — Ричи, первым заходя в палату, пристально оглядел гриффиндорца, — Так Оно всё-таки откусило тебе ногу? Что это? Нога, или ты что-то туда подложил, чтобы не расстраивать нашего дорогого Стэна? Стэн, немного посерев, проверил наличие у Билла обеих ног. — А ты, значит, с одноногим встречаться не хочешь? — возмутился Тозиер, падая рядом с Биллом на кровать и глядя на Уриса с укором. — Тебе, значит, вот обязательно с двумя ногами надо? Как это мелочно! На душу и внутренний мир смотреть надо, а не на ноги. И, по моему, есть в одной ноге некий шарм. Что-то такое пиратское и полное свободы бушующей страсти сердца!.. Взгляд только недавно отошедшего от морфина Билла слегка терялся, и он, кажется, немного не успевал за ходом мыслей Тозиера. Но Стэн, посмотрев на Билла, уверенно заявил: — Если бы ты потерял ногу, я выколол бы себе глаз. — Как ты? — подходя ближе и беря руку Денбро в свои руки, спросила Беверли. — Всё х-хорошо. — успокаивающе сжимая её ладонь и отвечая очаровательной улыбкой, сказал Билл. — Жить б-буду. Мне не сильно досталось. Тошнит от обезболив-вающих только. Вы... Вы знаете, что с-с Эдди и Беном? Как они? — Эдди провели вскрытие грудной клетки, чтобы зашить лёгкое. — твёрдым голосом рассказала Марш. — И всё прошло удачно. Сердце не задето. Он в порядке. Утром нас к нему даже пустят. Прикрыв глаза, Билл медленно выдохнул. — У Бена был шок. — сказал Майк, — Но он тоже в порядке. Думаю, его мы увидим даже раньше. — Мы все живы. — кивнул Стэн. — Мы победили, и мы живы. — прошептал Билл, откидывая голову назад. Больничная лампа превратила золотистую чёлку в зеленоватую и оставила лишние тени на словно разом постаревшем на десяток лет лице. Только открыв глаза, Денбро словно начал дышать полной грудью. Ричи подумал, что после смерти Джорджи Билл не пережил бы потерю лучшего друга, и осторожно погладил гриффиндорца по плечу, пока Беверли сжимала гриффиндорца в объятьях. Казалось, что пружина внутри груди наконец распрямилась, отпуская сердце из тисков чего-то железного и горячего, и хотелось бесконечно расписывать прелести жизни испанских пиратов, просто моряков, подводников, электрических скатов, и вообще всего, о чём Тозиер мог говорить, а говорить он мог почти что обо всём на свете. Через несколько часов он сможет увидеть Эдди, если раньше не сойдёт с ума. Живого Эдди, со всеми его лёгкими. И не важно, что там Каспбрак думает о Ричи и о его ебанутых чувствах, пускай посылает нахуй — Тозиер благодарен Вселенной за то, что Эдди сможет говорить, что бы он там ни сказал. Но почему-то Ричи был почти уверен, что Каспбрак его нахуй не пошлёт, и от этой уверенности Ричи тоже мог бы сойти с ума. Он мог сойти с ума вообще по очень многим причинам. И только по одной — остаться человеком, с которым можно связать своё будущее. И Ричи пообещает что-нибудь ужасно банальное и глупое, что-нибудь в духе "Мы объездим с тобой весь мир, Венецию, Аляску, и побываем в Монастырском комплексе Метеоры", или просто поклянётся никогда больше не называть Эдди "Эдсом", или признается, что Каспбрак целуется лучше всех, кого Ричи знает; он будет говорить так много и долго, что задохнётся и умрёт, но Эдди обязательно узнает всё то, что Ричи должен сказать. На самом деле не так страшно быть отвергнутым, или даже униженным и осмеянным, не так страшно остаться брошенным. Страшно совсем другое, например, понять, что только что живой человек больше не дышит, а всё остальное залечится и затянется временем, оставит шрам, но не останется вечной болью. Ричи не был готов к вечной боли. Вечность его вообще всегда страшно пугала. — Я ведь так и не спросил, что там в Хогвартсе происходит? — словно его действительно это интересовало, сказал Ричи, поворачиваясь к Марш и оглядывая полупустую палату, потому что, очевидно, остаться им тут предстояло надолго. — Мы почти сразу приехали сюда, как нас допросили о случившемся. Дольше ждали автобус до Трентона, чем говорили с полицией. — Беверли села на стул возле кровати, на всякий случай подтягивая под себя край шарфа. — Мало что можно сказать. После нашей... битвы все пытаются понять, что случилось на первом этаже. Некоторые уже говорят, что там рухнул потолок под тяжестью двухсот гамаков с укрываемыми от закона мигрантами. — Дамблдор объявил, что школа прекращает свою работу, когда выпустятся все ученики. — Майк нервно пожал плечами и сел на пол возле стула. — Через шесть лет, то есть. Он позволит нам получить образование, но, думаю, он правильно делает, что прекращает весь этот кошмар. Вид у него был потерянный. Словно он только что проснулся. — Н-неудивительно. — нахмурился Билл. — Он никогда не уп-правлял школой. Как и н-никто из директоров. Главным было Оно, хоть и спало по т-тридцать лет. Ричи уселся на шаткую прикроватную тумбочку, скрестив ноги и взяв в руки стоявший на ней стакан с водой и теперь не совсем представляя, куда его девать. Говорить обо всём произошедшем было неуютно. Казалось, что сочиняешь сказку, без всякой морали и высоких идей, просто страшную историю, в которую не верят ни слушатели, ни рассказчик. А потом с мерзким ощущениям в груди приходит осознание, что никакая это не сказка вовсе, что у тебя болят стёртые об рукоять ножа ладони, тебе сложно сгибать пальцы, у тебя всё тело в синяках, а на одежде засохшая кровь смертельно раненого человека. Вероятно, это почувствовали все, замерев в неуютной неспособности заговорить, а Ричи вылил стакан с водой в заслонившую листьями половину окна разлапистую вашингтонию. Неизвестно, сколько ещё длился бы этот молчаливый уход каждого в свои мысли, если бы не разрушивший его стук в дверь, а сразу за ним и вошедший в палату незнакомый врач. — Бен! — воскликнула Беверли, вскакивая со стула, когда врач пропустил вперёд хаффлпафца в больничной пижаме, а Ричи чуть не свалился с тумбочки. — Привет, Беверли. — смущённой улыбкой выдавая растерянность кивнул Бен, когда врач вышел из палаты, неодобрительно, но равнодушно окинув взглядом набившихся в палату друзей. — Что с тобой случилось? — обнимая Хенскома, спросила Марш, усаживая хаффлпафца на стул. — Да, Бенджамин, ты нам расскажи, пожалуйста, что случилось. — пожалуй, излишне обличающе попросил Ричи. — Что ты делал в туалете на первом этаже? И зачем убил всех тех людей? — Ричи! — возмущённо обернулась на него Беверли, и в её взгляде сверкнула молния. — У н-него был шок. — упрекающе сказал Билл, бросая настороженный взгляд на Бена. — Ричи, ты бы мог б-быть не таким г-грубым. — Я просто хочу знать правду, что за херню мы пережили. — пожал плечами Ричи. — И Бен, кажется, единственный, кто способен пролить свет на эту погрязшую во тьме историю. — Я не знаю, что случилось. — не дав Беверли вновь возмутиться, сказал Бен. На его лице не было ни испуга, ни смущения, только туманная печаль, неловко скрываемая за опущенным взглядом. — Бен, т-ты не обязан говорить с-сейчас. — сказал Билл и посмотрел на Ричи строгим взглядом. — Почему? — искренне удивился Хэнском, и Денбро не нашёл, что ответить. — Бен, расскажи всё, что ты знаешь. — твёрдо попросил Майк, скрещивая руки на груди. — Я ничего не знаю. — ответил Бен, вертя в пальцах сложенный из бумажки для рецептов кораблик и не решаясь поднять взгляд. — У меня были провалы в памяти, когда я был маленьким. Я часто терялся на городском рынке, и ещё был лунатиком. Ну, знаете, просыпался ночью совсем не там, где засыпал! Он выглядел уставшим и сонным, ещё потеряннее обычного, но продолжал говорить, пока в палате трещало напряжение неизбежного чувства опасности. Не ясно было, откуда исходит это чувство — от самого Бена или от загадочности всей истории. — Но я вырос и больше не терялся. И не ходил во сне, я спрашивал своих соседей по спальне. Но потом однажды очнулся — а я стою в коридоре с большущей такой деревянной палкой, и совсем не помню, зачем туда пришёл. Может быть, искал лунного зайца? — Это было в начале ноября, верно? — спросил Ричи, пока остальные следили за Беном, очевидно зная, чем закончится его рассказ. — Да. Именно тогда. Поздняя осень всегда странная. Но самое странное, что я в том коридоре был не один. Там был клоун. Совсем не весёлый. Я удивился, что кто-то из учителей гуляет ночью в таком виде, но решил, что спрашивать будет невежливо. А потом я проснулся. В своей кровати. Не знаю, как в неё вернулся, словно и не уходил никуда. Я подумал, что это был просто страшный сон, но потом оказалось, что прямо в ту же ночь убили мальчика. Я очень испугался. А потом это стало происходить опять: по ночам я оказывался на месте преступления. Запнувшись, Бен опустил взгляд, полный бьющей через край растерянности и печали. — Я не помню, как я их убивал. Разрушив своими словами необходимость вопросов, Бен совсем съёжился, как будто воздух в комнате был плотнее его самого. А потом Беверли твёрдо положила руку Хэнскому на плечо, кивком призывая продолжить говорить, и он, нервно вдохнув, наконец поднял взгляд. — Я всё время снова терял память. Успевал понять только несколько секунд, и всё. Клоун отнимал мою память. Я очень не люблю клоунов. Я хотел понять, что происходит, поэтому помогал вам. — Полиция не заподозрила хаффлпафца. — подытожила Беверли. — И следов не нашла. Оно умеет прятать следы. Пока ему это нужно. — Я только не понял, почему клоун оставлял тех детей? — сказал Бен дрожащим голосом. — Мне казалось, он хотел их съесть. — По т-той же причине, по которой твоими руками подстраивал убийства, к-которые смогут подставить н-нас. — проговорил Билл, слушавший всю историю слегка нахмурившись. — Чтобы запугать нас. Ув-величить возможные эмоции, умножить страх, запугать н-нас арестом и тюрьмой, теми надписями на стекле, о к-которых говорил Эдди, заманить к себе, в край отчаявшихся, и тогда уже сожрать. — Для этого ты и был в туалете в ту ночь. — догадалась Беверли. — Когда мы, наконец, пришли к Оно. Чтобы на тебя повесили все убийства. Раньше Оно не жрало сразу столько людей, помните, Эдди говорил об убитых двадцать семь лет назад? Думаю, всё же Оно чувствовало, что Хогвартс привлечёт излишнее внимание, и это доставит проблемы. — Вряд ли нерешаемые. — заметил Ричи. — И тем не менее. — Хитро. — мрачно отозвался Майк. — Скорее, хитровыебанно. — сказал Ричи. — А в чём разница? — изогнул бровь Хэнлон. — А в том, что лучшее враг хорошему... если можно так выразиться. Продолжи Оно как раньше жрать и не выёбываться — мы бы его не прикончили. Оно переоценило свои, несомненно, могущественные силы, и недооценило, так же несомненно могущественные, наши. — Я убийца. — тихим, почти неживым, совсем не своим голосом прошептал вдруг Бен, сминая бумажный кораблик. Тишина стальными пальцами легла на плечи, превращая палату в комнату с восковыми фигурами с пугающей историей, а потом снова Беверли молча и серьёзно заключила Хэнскома в объятия. Билл был прав, называя гриффиндорку "солнечным зайчиком дешёвого мира". Если кто и является причиной не наступившего до сих пор Апокалипсиса — то это такие люди, как Беверли Марш. Люди, способные обнять потерянного, забытого самой жизнью человека, опасного и непредсказуемого. — Нет, Бен. Нет, никакой ты не убийца. Твёрдостью голоса возвращая лицу Бена неловкое и неуверенное спокойствие, сказала Беверли. В палате медленно по-утреннему светлели стены. — Тобой управлял монстр. Мы это знаем, и ты сам это знаешь. Мы его убили, и теперь всё это позади. Всё закончилось. Ты ни в чём не виноват. — Но я... — Оно гипнот-тизировало учителей. — уверенно перебил его Билл, привставая над подушкой. — И тебя — тоже. — Они верно говорят, Бенджамин. — заявил Ричи, подходя к Бену, забирая из его рук кораблик и расправляя. — Оно всем нам мозги промыло. У тебя не было шансов бороться. Но ты хотел нам помочь, а это самое главное, знаешь? — Ты хороший человек. — сказал Стэн. Тозиер, стараясь смотреть на Бена успокаивающе, складывал из листка нового журавля. — Не вини себя в том, что от тебя не зависит. — сказал Майк. Когда Бен немного пришёл в себя, вновь вернув себе слабую, но почти спокойную улыбку, Ричи вручил ему оригами, и Хэнском уставился на помятую, но узнаваемую птицу, совсем больше не похожую на кораблик, с заметным восторгом. Словно Ричи умудрился изменить прошлое. Беверли снова села на стул, и, после минутной тишины, нарушаемой только скрипом опять занятой Тозиером тумбочки, заговорила, встряхнув поймавшими солнце рыжими волосами: — Это получается, каждые тридцать лет Оно запугивало и жрало детей, а потом засыпало? И никто... Все забывали об этом. Никто из профессоров или полиции не обращал внимания, потому что Оно... Блять, контролировало их сознания. Как же странно всё это звучит. — Утечка триметиламина на предпоследнем этаже рейвенкловской башни. — произнёс Стэн. — Из-за которой закрыли аудиторию. Она произошла тридцать лет назад. — А вы там бухали... — невесело проговорил Майк. — Мы ошибались, когда думали, что убийца — подражатель или профессор. — досадливо произнесла Беверли. — Откуда ж нам было знать, что это психомонстр в облике клоуна питается детьми. — справедливости ради заметил Ричи, видя, что Бен снова мрачнеет. — Не буду утверждать, что подобного рода догадки не приходили мне в голову, я, всё-таки, поумнее всех вас, — он снисходительно встретил язвительную улыбку Беверли, — но мы были бы настоящими психами, если б догадались. Нам простительно. — Никто нам не поверит, так? — спросил Стэн голосом, по которому было ясно, что ответ он знает. — Подросткам никогда не верят. — Думаю, в нашей ситуации ничего удивительного в этом нет. — дёргано усмехнулся Майк. — Профессора были загипнотизированы, если верить Бинсу. А мы решили ему верить, если я правильно понял. — грустно сказал Ричи, стараясь не шевелиться, потому что тумбочка опасно скрипела. — Но суть гипноза в том, что ты не понимаешь, что под гипнозом. Никто не поверит в Оно. Нас обзовут амфетаминщиками и упрячут в реабилитационный центр. Вместо тюрьмы нас ждёт наркологичка. Но это лучше. — поспешно обнадёжил он присутствующих. — Там есть ковры и полотенца. — М. Да. Об этом... — Беверли как-то неуверенно разглядывала капельницу Билла. — Профессор Бинс пропал. Исчез. И, мне кажется, следствие идёт к тому, чтобы считать убийцей его. — Так это же здорово. — обрадовался Майк, но тут же запнулся смущением. — Ну, то есть, я хотел сказать... Очень жаль, что с ним так вышло. Он много натерпелся. Но это ведь значит, что с нас все подозрения сняты. — осторожно закончил он. Очевидность того факта, что все согласны с радостью Майка по поводу исчезновения профессора истории, застыла в воздухе неприятным неловким молчанием, и прервать её решился Билл, когда пошла вторая минута гнетущей тишины: — А куда он п-пропал? — О, Билли, ну не в Мексику, я полагаю. Сомневаюсь, что ему понравился бы главный транзитный узлел отправки наркотиков в США. — он обвёл присутствующих взглядом, но на него смотрели выжидательно. — Это ведь очевидно. — похлопав Билла по плечу, упрекнул Ричи. — Вместе с Оно сгинуло и проклятие, верно? Так и работает всякая тёмная магия и подобная ебанина. Профессора ведь очухались. Полагаю, Бинс просто... почил. — Думаю, он этого и хотел. — тихо сказал Стэн. — Бессмертие есть проклятие. — Покойся он с миром. — кивнул Ричи. — Мы завершили его дело. — сказала Беверли. — Победили Оно. То, чего он так и не смог. — Именно, мы по праву можем называться героями, пусть никто об этом и не узнает. — заявил Ричи и опять чуть не упал с тумбочки. — Бинс бы гордился нами, упокой Господь его душу... — Прекрати это повторять. — поморщилась Беверли. — Да пребудет он в Царствие Не... — Я тебя придушу, Балабол. — угрожающе заявил Майк, и Ричи поднял свободную от стакана руку. Хэнлон всегда вселял в Тозиера непоколебимую уверенность, что словами он не разбрасывается. Остаток ночи удалось провести в палате Билла, наблюдая, как за окном снег медленно превращает городок в фарфоровую инсталляцию. Было, что обсудить, а ожидание в тишине становится отвратительнее в два раза, так что они говорили и говорили, иногда замолкая, вновь осознавая вдруг, какой кошмар им удалось пережить. Ричи, наконец, смог выпросить у врачей одежду взамен окровавленной толстовки, которую собирался в ближайшем будущем сжечь где-нибудь в лесу. Полосатая водолазка с логотипом Бетмена на груди и с непропорционально длинными рукавами пахла стиральным порошком и почему-то корицей, и Ричи планировал её владельцу не возвращать. Совершенно не смущаясь, Стэн влез на койку Билла и, положив голову гриффиндорцу на грудь, обнял так, как-будто боялся, что Денбро — всего лишь его наркотрип и может исчезнуть. Невозмутимые лица обоих парней заставили Ричи с теплотой в сердце представить, как очаровательно отбивался бы Эдди, попробуй Тозиер проявить подобную нежность. Или как он лежал бы с каменным лицом покойника в гробу, пытаясь придумать, как отреагировать. На радостях Ричи всё никак не мог перестать таскаться в коридор к полупустому кулеру, чтобы наполнять стакан и выливать воду в полудохлую вашингтонию на подоконнике. Майк расплетал косички на конце шарфа Беверли. Вашингтония веселела на глазах. Фраза "всё будет хорошо" больше не казалась такой уж идиотской. ●●● В первой коробке место закончилось спустя пять минут, которые не были отсчитаны остановившимися часами на стене. Вторую коробку МакГонагалл с педантичной аккуратностью заклеила скотчем уже через семь. Цепким взглядом окинув словно осиротевший кабинет, Минерва вздохнула, решив оставить портреты Макаренко для своего приемника. Если быть откровенной, она ему не завидовала. Её не удивило такое малое количество личных вещей, собранных в двух картонных коробках из-под радиоприёмников. А ведь замдиректора провела в этом кабинете двадцать девять лет. Конструкцию из металлических стержней Минерва оставила на чистом столе, поверхность которого слабо отражала холодное утреннее солнце, и стол своей пустотой напоминал уничтоженное ураганом поле. Обживая любое пространство хотя бы один день, каждый человек оставляет свои следы, невозможно впустить куда-либо жизнь без неизбежности заполнения этого места отпечатками личности. И на деревянных поверхностях стола, книжной полки и шкафа не были ни следа личности Минервы МакГонагалл. Она стёрла бледный полумесяц из-под цветочного горшка с подоконника и забрала с собой плед в шотландскую клетку. На краю сознания ей не хотелось оставлять даже малейшее напоминание о себе в этой школе. Пару часов назад, суматошным утром, Минерва проснулась с мыслью, что хочет уволиться, и вдруг осознала, что мысль эта привычная. Словно она уже много раз, поднимаясь с постели на минуту раньше будильника, выпивая кофе без кофеина и кропотливо собирая волосы в неизменный тугой пучок, думала об одном и том же. Словно желание уволиться было с ней все тридцать лет, смотрело на неё из-за стекла умными глазами, принадлежавшими её собственному отражению в зеркале, пока она возилась с причёской, а она этого взгляда не замечала. Неприятное чувство, похожее на гудение мотора в голове, будто она что-то вспомнила, но не помнила — что именно, заставило МакГонагалл лишний раз окинуть взглядом кабинет. На стене за письменным столом декоративную штукатурку в цветочном принте испещрили тонкие трещины, бегущие вверх и вниз, к старым паркетным доскам на полу, некоторые из которых вздулись от влажности. Минерва могла поклясться, что ни разу не замечала, в каком запущенном состоянии находится её кабинет, а ведь она всю жизнь была крайне внимательной женщиной, и уж точно не проигнорировала бы скрип паркета. "Вероятно, я теряю прежнюю хватку" — с грустью подумала замдиректора. Не могли ведь эти непритязательные следы времени появиться всего за одну ночь. Минерва поправила пиджак, протёрла идеально-чистые очки, размышляя, сможет ли снова устроиться в тюрьму Инверэри, и, подхватив коробки, вышла из кабинета. Прощаться с Альбусом она не стала. Когда она принесла ему увольнительную, директор выглядел невероятно занятым и уставшим, словно лишён сна уже несколько недель. Впрочем, МакГонагалл и представить не могла, как сейчас тяжело приходится Дамблдору. Столько всего на него свалилось. Он будто разом постарел на четверть века. "Как и Хогвартс" — с сомнением и печалью подумала Минерва, вспомнив треснувшую штукатурку. В груди скрёбся слабый стыд за то, что замдиректора бросает Альбуса в столь сложное время, но необъяснимое желание как можно скорее оказаться в коттедже в Стерлинге и больше не видеть ни стен Хогвартса, ни его учеников, было слишком сильным. Миновав коридор, МакГонагалл подумала, что замок неизбежно развалится лет через семь. А ведь за всё время работы Минерве это величественное здание казалось несокрушимым. Взгляд МакГонагалл был направлен исключительно перед собой, и всё же она замечала облезлое дерево оконных рам, каким оно бывает после пожара. Из стен будто лезли огромные грибы, заставив краску вздуться и облупиться, а пол кое-где усыпала штукатурка. Настенные лампы с толстыми стёклами в коридорах казались глазами уставшего монстра, который сонно и тоскливо моргает, грозя вот-вот оставить замок в темноте. Проходя последний коридор, Минерва недовольно опустила взгляд, чуть не уронив коробки, чувствуя, как намокли её туфли, и увидела, как к стене подползает внушительная лужа, натёкшая из-под двери. В луже тоже плавала штукатурка, а ещё — бумажный кораблик размером с четверть ладони. Видимо, где-то прорвало трубу. Казалось, Хогвартс рухнет, стоит выйти за порог. Но, когда Минерва МакГонагалл обернулась в последний раз, уже шагая к своей Бентли по продуваемой всеми ветрами парковке, замок всё ещё цеплялся за холодное ясное небо острыми башнями. ●●● — Ты похож на ёжика в тумане. — осторожно сказал Ричи, когда его взгляд споткнулся и замер на Эдди, а колотящееся сердце позволило сказать хоть слово. Странно работает человечное сердце, если подумать. Иногда оно, как это не парадоксально, сильно мешает жить. Такая абсурдная философская мысль впервые возникла в мозгу Ричи только с появлением в его неспокойном бытие Эдди, и, честно говоря, Тозиер готов был пожертвовать сердцем. Он зашёл в палату первым, едва не упав и нервно поправив постоянно сползающие очки, проигнорировал остальных, замерших в дверях и сразу шагнул к Каспбраку. Эдди даже не вздрогнул, продолжив выворачивать чистый махровый свитер, только зыркнул на Тозиера исподлобья тем своим хрупким взглядом, от которого Ричи чувствовал себя слишком живым. Из-за осунувшегося лица, его тёмные глаза казались пропастями, и Ричи подумал, как это странно: полюбить пропасть. Пришлось бороться с желанием подбежать к Эдди и проверить, настоящий он или нет. Ричи и так всю дорогу на всякий случай незаметно касался стен. В движениях Эдди сквозила излишняя осторожность и медлительность, словно он боялся пораниться тканью, и у Ричи болезненно защемило в груди. И всё же, если Эдди разрешили одеться самому, значит, он приходит в норму даже быстрее обычного. — Я испугался, что больше тебя не увижу. — сообщил Тозиер, потому что понятия не имел, как выразить то, что разрывало на части душу. Не обращая внимания на остальных, Ричи поставил горшок с вашингтонией на пол и, положив руки на шею Эдди, заглянул тому прямо в глаза и поймал ответный взгляд снизу вверх, чувствуя тепло кожи и пульс под своими ладонями, и не представляя, что ещё могло бы заставить его так сильно хотеть жить. — Честное слово, Эдди. Ты лучшее, что случалось в моей жизни, и этот мир не имел права тебя потерять. Я не имел права тебя потерять. На лице Каспбрака отразилось странное выражение крайнего удивления, но то, как дрогнули уголки его губ, превращаясь в смущённую улыбку, заставило Ричи поверить, что конец света никогда не случится, а веснушки на бледной коже Эдди ещё появятся с апрелем. — Видел бы ты, как он психовал, — с излишним, немного деланным весельем фыркнула Беверли, подходя наконец к Эдди и деловито разглядывая его с ног до головы. Каспбрак уже перевёл взгляд на Ричи, собираясь, видимо, что-то спросить, но Тозиер не был готов отвечать на вопросы. Поэтому он сделал последний шаг, перечёркивая прошедшие страшные сутки, и обнял Эдди со всей осторожностью, на которую только был способен. — Помнишь, мы говорили про комнату в голове, и ты сказал, что в ней тоже есть жизнь? — тихо шепнул он, задыхаясь от того, как от Эдди пахнет медикаментами, признаваясь в том, в чём боялся признаться самому себе, отдавая всю неправильность и неисправность своей души на волю Эдди. — Ты стал моим смыслом не выходить из этой комнаты. Прошла секунда, и тонкие пальцы Каспбрака легли Ричи на спину, крепко цепляясь за ткань, прижимая ближе, принимая душу и согревая в ладонях. — Как же ты меня терпишь? — зажмуриваясь и не имея ни малейшего желания отпускать Эдди, прошептал Ричи. — Мне с тобой хорошо. — почти неслышно ответил Каспбрак, не позволяя им опять промолчать. Вселенная пыталась их разорвать. Друг от друга и каждого лично, пыталась обрушить на них ночь, пыталась доказать, что ничего бы и не могло получиться. Но Вселенная в очередной раз безнадёжно проиграла. Бледный и непривычно взъерошенный, Эдди был похож на свой собственный взгляд — до невозможности хрупкий, но в груди у него ритмично стучало сердце, а руками он крепко прижимал к себе Тозиера, и жизнь в нём была теплее, чем когда-либо. Ричи мог бы выжить в Арктике, будь рядом с ним Эдди. И когда же они успели стать настолько дороги друг для друга? Словно не было прошедших суток, для каждого сравнимых с крушением Рима, словно не будет тяжёлой реабилитации и вопросов о будущем после Хогвартса. Стоило Тозиеру отпустить Эдди, который невозможно счастливо улыбался, как его заключила в объятия Беверли, а потом и Билл, которому пришлось стоять на одной ноге. Его вообще не собирались выпускать из палаты, и минут десять Денбро убеждал врача, что в порядке и способен справиться с костылями, и теперь незаметно для Стэна кривился от боли. — Как себя чувствуешь? — разглядывая Эдди, словно всё ещё боясь поверить, что он жив, спросила Марш, за локоть которой держался слегка ещё потерянный Бен. — Немного странно. — честно ответил Каспбрак. Столько обезболивающих он не пил никогда в жизни, а каждый вдох сопровождался страхом, что внутри что-то нарушится, и пережитый кошмар начнётся заново. До того момента, как Эдди отключился в машине скорой помощи, он совершенно не верил, что увидит рассвет. Чувство осознания близкой смерти всё ещё отдавалось между рёбрами. Пережитое понимание, что, оказавшись в полной темноте молчащего разума, ты не теряешь сознание и не засыпаешь — ты умираешь, безвыходно и насовсем, стало пыткой хуже, чем страшная боль во всём теле и невозможность дышать. Наверное, единственная счастливая мысль, которая отчаянно жила в слабом сознании Эдди, была о том, что за секунду до начала ада, Каспбрак спас Ричи жизнь. — Из меня вынули все трубки и разрешили самому одеться. — сказал Эдди, понимая, что все ожидают более развёрнутого ответа на вопрос. — Когда я отходил от наркоза — мне мерещились динозавры и какая-то трёхголовая женщина. — О чем ты, Эдди? — заглянув Каспбраку в глаза, делано удивился Ричи. — Это ж твоя медсестра. В нашем, две тысячи сороковом году, почти у всех по три бошки. После короткой паузы, во время которой Эдди поспешно убедил себя, что он никак не мог пролежать в коме пятьдесят лет и совсем не постареть, Каспбрак возмущённо сказал: — Не говори ерунды, Ричи. Три головы — невозможно физически. Как они решат, куда идти? — Коллективный разум. — Как у пчёл. — кивнул Бен. — Именно, Бенджамин! Все мы стали пчёлами. Пчёлолюди. Такое вот неспокойное время. — Заткнись ты, Тозиер. — попросила Беверли. Сквозь открытые жалюзи палату прочерчивали полосы бледно-золотого рассветного солнца, и окна в домиках Трентона тускнели на фоне разгорающегося неба. Вился лёгкий снег, и Эдди не мог поверить, что всего сутки назад он воткнул телескопический садовый сучкорез прямо в пасть огромного многорукого существа в туалете на первом этаже. В таком красивом мире просто не могло водиться таких мерзких тварей, таких мрачных мест и таких ужасных событий. — Что с Оно? — решился спросить Эдди, хотя думать о клоуне совершенно не хотелось. Хотелось только не отрывать взгляда от Ричи, чёрные глаза которого неприкрытым счастьем отражали рассвет, и Эдди боялся признать, что Тозиер так счастлив, потому что Эдди жив. — Повержено. — ответил Ричи. — Полагаю, окончательно. — Кто-то ещё пострадал? Как ты, Бен? — окинув взглядом собравшихся, спросил Эдди, морщась от стреляющей иногда под рёбрами почти уже слабой боли. — Я испугался, что клоун съел мой мозг. — тихо ответил Бен, а потом неуверенно улыбнулся. — Но потом я увидел врачей, и оказалось, что мой мозг на месте. — А это зачем? — Эдди показал на притащенный Тозиером горшок с вашингтонией, который остался стоять на полу. — Это фикус. — ответил Ричи. — Его зовут Сеня. Я его поливал всю ночь, и теперь он вон какой красивый. Билл разрешил принести его к тебе. — Спасибо. — искренне поблагодарил Эдди, разглядывая и правда очень красивую вашингтонию. — Я заберу его с собой. — сообщил Ричи. — Он будет тебе заменой Штормагедонна. Эдди не стал говорить, что Штормагедонна никто не заменит, потому что такой красивый камень с берегов озера Морейн больше не найти, а ещё что у Ричи нездоровая любовь окружать себя и всех вокруг одухотворёнными растениями. — Это кража больничного имущества. — только предостерёг он, показывая на инвентарный номер, накорябанный маркером на горшке. — Я готов пойти на преступление. — гордо заявил Тозиер, залезая рядом с Эдди на койку. — Будешь меня ждать из тюрьмы и носить передачки? Эдди серьезно кивнул, готовый пообещать даже организовать побег и скрываться потом в Техасе, и Тозиер по-кошачьи довольно разулыбался. — Дав-вайте не будем о т-тюрьме. — попросил Билл. — М-мы только её избежали. — А фикус можно пронести под одеждой. — предложил Бен, и никто не стал убеждать его, что такой огромный куст не спрячешь. Во всяком случае, без подозрений. — Это мы ещё отговорили его наловить уличных кошек. — сообщил Майк, кивая на Ричи, изобразившего на лице возмущение таким неуважением к его идеям. — Коты лечат даже рак. — с умным видом возразил он. — Ричи, ты когда-нибудь болел лишаем? — вкрадчиво поинтересовался Эдди, хотя на самом деле в его грудной клетке уже догорала последними атомами окончательно взорвавшаяся чёрная дыра, ставшая теперь чем-то светлым и тёплым, как-будто Эдди был обогревателем, в керамических стенках которого жила звезда. И никакие вопросы больше не требовали никаких ответов, потому что Каспбрак впервые знал, что чувствует Ричи, как-будто тот никогда и не прятался в рубашках с цветами или за линзами сварочных очков, как-будто он с самого начала и был тем, кто заявил, что мир не имеет права терять Эдди Каспбрака. Беззастенчиво убирая непослушную смоляную чёлку с лица замершего Тозиера, Эдди улыбнулся. А ведь в действительности нет никакого "как-будто", потому что Ричи всегда был тем самым человеком, просто Каспбрак не понимал. Поражало, как после пережитой близости смерти, можно удивляться, сколько искренности в кривой улыбке Ричи, и как он гасит ресницами светящиеся изнутри абсурдно-тёмные глаза. Наверное, попытайся Эдди в эту минуту поиграть с Тозиером в гляделки, он бы просто-напросто ослеп. Чтобы скрыть излишний интерес к разглядыванию Ричи, Эдди поспешно и безнадёжно запутался в свитере. — Тебе определённо нужна помощь. — сообщил Ричи, немного за ним понаблюдав. — Ты заблудился в свитере, это ж надо умудриться... — бормотал он, помогая Каспбраку вытащить голову из рукава. Никто не удивился, а Эдди не почувствовал неловкости или неправильности в подобной заботе. Он вспомнил, как Ричи однажды сказал ему: "Когда ты найдёшь человека, с которым всё будет казаться, как будто так и должно быть, как будто вам судьбой предначертано быть вместе, вот тогда можешь радоваться и заказывать обручальное кольцо. На это может уйти куча времени. Но это ничего, если мы справимся, то у нас ещё вся жизнь впереди!" — Ричи. — М? — Тозиер, критически разглядывая свитер Эдди, немного расправил его на плечах, ничего этим, правда, не исправив. Каспбрак не сопротивлялся. — Мы справились. С расследованием. У нас теперь вся жизнь впереди. — осторожно сказал Эдди, перехватывая запястье Ричи, который, слегка ссутулившись, смотрел на него непривычно спокойным взглядом, в котором жил океан, и, казалось, что-то однажды разбившееся прямо сейчас срастается по частям обратно. Подарив вечности секунду ожидания, Ричи осторожно и как тогда в полицейской машине, сплёл свои пальцы с пальцами Эдди, посылая Вселенную к дьяволу, потому что не было больше ничего неправильного или нечестного, остался только уютный неизменный запах кофе, кедра и крепких сигарет. Шершавые пластыри на пальцах и слишком яркий свет в слишком чёрных глазах, похожих на маяки Вселенной. Улыбка Беверли напоминала загадочностью Мона Лизу, которая никогда не разрушится. Билл изучал взглядом костыли, словно не хотел никого смущать. Бен мечтательно смотрел в окно, Майк задумчиво ухмылялся, а Стэн поправлял листья вашингтонии. Солнце рассыпалось на секунды и таяло в тысячах снежинок. — Да, Эдди. Именно. — в искренней улыбке Ричи сгорали цефеиды. — У нас с тобой вся жизнь впереди. Спасая мир, Тозиер спасал и Эдди тоже, и Каспбрак был уверен, что это их обоюдная обязанность. И не осталось никаких сомнений, что у них получилось.